Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Средневековья

Редко возвращаются из эмиграции те, кто вовсе не уезжал.
Веслав Брудзиньский

Интеллектуальная элита в России за последние годы сильно изменилась — и ее нынешний облик еще неизвестен. На изменение этого слоя повлияли разные факторы: например, выезд многих людей за границу или изменение структуры деятельности. Сейчас существует множество профессионалов, для которых нет работы, и множество профессий, для которых нет профессионалов.Уезжающие оставляют за собой «дыры» в ткани общения; смена структуры деятельности вносит сумятицу: инженеры работают «челноками», физики — бизнесменами, биологи торгуют пивом. Разрушение прежней интеллектуальной элиты произошло и по другим параметрам, в частности — дальше разошлись между собой атеисты и православные, отделились региональные интеллектуальные элиты, национальные интеллектуальные элиты. Одно из многих таких размежеваний — противостояние западничества и почвенничества, которое весьма сложно сочетается с перечисленными выше внезапно возникшими рубежами и границами внутри культуры.

Особенное значение интеллектуальные элиты имеют по той причине, что они оказывают большое влияние на культуру и общество: собственно, большинство этих «элитныхлюдей» — люди думающие и пишущие. Пишучи свои размышления, они формируют культуру и общественное мнение — или заменяют собой общественное мнение? Поэтому диалог о соотношении в России западничества и почвенничества, о выборе «цивилизационного стандарта» не может не затронуть проблему интеллектуальной элиты.

В связи с этим вопрос о модернизации в России и о типах отношения к ней — о западничестве и почвенничестве — многообразно связан с вопросом о развитии интеллектуальных элит (или все же все еще единой элиты?). Каким образом формируют элиты собственные национальные культуры? Как они подготавливают развитие отношений между народами внутри новой России и во всем постсоветском пространстве? Является ли стресс, испытываемый интеллектуальными элитами от модернизации, естественным для такого процесса или это показатель краха модернизационной политики? Какие проблемы встают перед региональными и национальными интеллектуальными элитами в связи с отходом от русской культуры, а частично и от русского языка? Как сказывается изменение структуры востребованных обществом интеллектуальных профессий на русской культуре? Существует ли собственная позиция относительно модернизации у интеллектуальных элит, отличная от позиции остальных членов общества? Если да, как она влияет на развитие модернизации — элиты все еще «учат» остальных, или «правят», или сами «следуют» за поворотами общественного мнения? Какова роль культуры в процессе модернизации — не религиозной, не традиционной, а культуры в самом первом, западном смысле слова: культуры как образования? Происходит ли понижение культурного уровня в результате модернизации? Насколько закономерен такой результат модернизации? Мешает ли это модернизации, способно ли привести ее к провалу? Если нет — чем заменяется культура при успешной бескультурной модернизации? Исправимы ли потери в культуре? Или то, что теряет культура, она теряет безвозвратно, так что культура относится к «невозобновимым» социальным ресурсам, в отличие от «возобновимых» — материальных ценностей и государственного престижа?

Далеко не все из этих вопросов обсуждались на форуме. Однако кое-что выяснить все же удалось. Так, обсуждался вопрос об особенностях российской интеллектуальной элиты.

В. Чеснокова

Беда в том, что наша российская интеллигенция, в отличие от западноевропейских да и от азиатских интеллектуальных слоев, поражена не только страхом перед проявлением и решением национальных задач, но и застарелым страхом перед государством. Этот страх «застит глаза» и ставит ее в позицию» постоянной борьбы с государством, несмотря ни на какие реалии и факты нашей государственной жизни. Причем это борьба вовсе не за улучшение государства, а просто с государством как таковым, имеющая целью показать, что мы, интеллигенты, против, мы не с государством, мы — сами по себе (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Со времен «Вех» такая характеристика стала классической при описании характера российской интеллигенции.

С. Л. Франк. 1909. Этика нигилизма

Мы можем определить классического русского интеллигента как воинствующего монаха нигилистической религии земного благополучия.

Обнаружилось /.../ что монашеский аскетизм и фанатизм, монашеская нелюдимость и ненависть к миру несовместимы с реальным общественным творчеством.

Русская интеллигенция, при всех недочетах и противоречиях ее традиционного умонастроения, обладала доселе одним драгоценным фамильным свойством: она всегда искала веры и стремилась подчинить вере свою жизнь. Так и теперь она стоит перед величайшей и важнейшей задачей пересмотра старых ценностей и творческого овладения новыми. /.../ От непроизводительного, противокультурного нигилистического морализма мы должны перейти к творческому, созидающему культуру религиозному гуманизму.

Итак, мысль В.Ф. Чесноковой о страхе интеллигенции перед государством — мысль очень старая, хотя этот факт не делает мысль эту неверной или неактуальной. Другие особенности русской интеллигенции на форуме не обсуждались. Но многое по этому и другим вопросам, связанным с интеллигенцией, можно почерпнуть из того, как описывается ее история. Вообще история интеллигенции в России — тема старая и очень интересная, в связи с этой проблемой возникает очень много вопросов.

Вот как обрисовывается история российской интеллигенции.

В. Коновалов

Какова особенность развития российской интеллектуальной элиты? Сознательно не говорю — «русской». Надеюсь, будет ясно почему. История возникновения этой элиты довольно коротка и очень драматична. В свое время меня, русского, неприятно поразила уничижительная оценка русской интеллигенции, которую ей дал Н. Бердяев. Понять его мне помогло сопоставление истории Западной Европы с историей России. Когда в Европе возникли университеты? — с XIII века! Когда возникли муниципалитеты? — в Средневековье! Тогда же возникло то, что можно назвать «городской культурой». В России все произошло позже. Города — были, а городской культуры — нет. Начатки городского самоуправления в Новгороде и Пскове растоптал еще Иоанн III.

Интеллигенция в России возникла лишь во второй половине XIX в. И аналога этому слову в других языках нет. Хотя само оно было позаимствовано из польского. Возможно, такой была «средневековая интеллигенция» Западной Европы. Приобщение интеллектуальной части отечественной интеллигенции к демократическим ценностям Западной Европы раскололо весь этот слой на разные политические группы и партии. А с чего начали большевики, когда утвердились у власти? Они начали с того, что высылали эту интеллектуальную элиту из страны («философский пароход», или «корабль дураков»). А закончили ее физическим уничтожением. Не всей, а той, которая в их глазах была носительницей чуждых «духовных ценностей». Физиков, математиков почти не трогали. Генетиков «вычистили» — только потому, что полуграмотные вожди посчитали эту науку буржуазной. Кстати, и само слово «буржуа» по происхождению— «горожанин».

Если бы история пошла по другому руслу, возможно о России XX века говорили бы как о стране философов, не уступающей славе Германии. Ах, это если бы...

И все же в течение прошедшего века Россия перестала быть «сельской страной». Большевики не смогли обойтись без интеллектуального слоя. Они были вынуждены его воссоздавать. Без него страна оказалось бы «неконкурентоспособной». Большая часть населения теперь живет в городах. Но наследие — там, в деревне. Большинство горожан — «новые горожане». Еще даже не в первом поколении. Они родились в деревне. И уж точно там — их отцы, деды и прадеды. Так что к 92-году страна пришла, снова имея интеллектуальную элиту, но без традиции городской культуры (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Это действительно очень интересный вопрос — соотношение интеллигентской и городской культуры. Сколько помним данные демографов, в 1990-е годы в России большинство горожан были горожанами в первом поколении, следующая по численности группа — горожане во втором поколении. То, что ныне зовется интеллигенцией, имеет очень неглубокие корни, и большинство нынешних интеллигентов учились «интеллигенции» не от дедов-прадедов, а по книгам.

Кроме этих тем прозвучала, разумеется, тема раскола российской интеллигенции и народа в результате модернизации — традиционная для диалога западников и почвенников.

В. Межуев

По сравнению с европейскими культурами наша кажется более противоречивой, расколотой, не сложившейся в единое целое. Не отсюда ли хорошо известный из нашей истории разрыв между народом и интеллигенцией? Дистанция между ними задавалась именно разностью культур — той, в которой жил народ, и той, преимущественно европейской, которую несла с собой интеллигенция. Интеллигенция не раз пыталась сократить свой отрыв от народа, найти путь к нему, соединиться с ним в единой общенациональной культуре. В поисках этого пути она и раскололась внутри себя. Надежде западников поднять народ до себя, просветить и образовать его, привить ему навыки цивилизованной жизни, короче, «европеизировать» его противостояло обратное стремление славянофилов вернуться к истокам народной жизни, заглушенным, как они считали, петровскими преобразованиями. Для одних Россия была хороша тем, чем напоминала Европу, для других тем, чем отличалась от нее (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Наконец, было обрисовано современное положение интеллигенции в государстве, в котором должны были сбыться ее чаяния. Россия стала — ну, почти стала — правовым государством, демократическим, со свободой слова, свободной прессой. Все сбылось — и вот что получилось.

В. Федотова

Мы не смеялись над ученым, который, как все мы, за 50 долларов в месяц день и ночь работает. Мы и сейчас так работаем, но теперь нас народ презирает. Ученый — это сегодня вообще никто. А раньше было не так. Я помню детство. Наш дом инженерно-технической интеллигенции, врачей, учителей находился в рабочем квартале, и нас уважали, с нами здоровались, с нами советовались. А сейчас нет, ты приходишь на рынок, говоришь: я профессор, извините, мне надо вот это, а тебе в ответ: пошла ты, профессор. Полное презрение. Потому что, по Бакунину, произошел разрыв народа с интеллигентской чуждой культурой (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Это недоумение перед обликом сбывшейся мечты тоже, впрочем, классично. Так же воспринимали происходящее и в 1917 году. Тогда, между падением монархии и Октябрем, российская интеллигенция ликовала: сбылись мечты...

А. С. Изгоев. 1918. Социализм, культура и большевизм

Монархия рухнула с поразительной быстротой. Русская интеллигенция в лице ее политических партий вынуждена была немедленно из оппозиции перестроиться в органы власти. Тут-то ее и постигло банкротство, заставившее забыть даже провал монархии. Все главные политические, социально-экономические и психологические идеи, в которых столетие воспитывалась русская интеллигенция, оказались ложными и гибельными для народа. В роли критиков выступили не те или иные литераторы, а сама жизнь. /.../ Большевики и их господство и воплотили в себе всю эту критику жизни.

Для будущности России важно, чтобы социалистической и радикальной интеллигенции не дано было возможности переложить на одних большевиков идейную ответственность за крах всей системы идей. /.../ Русские социалисты, очутясь у власти, или должны были оставаться простыми, ничего не делающими для осуществления своих идей болтунами, или проделать от а до ижицы все, что проделали большевики.

Мечты интеллигенции осуществляются раз за разом. Помнится, в брежневские годы страна казалась вечной, как Древний Египет. Минут столетия, а мы будем лицезреть очередного генсека, да будут дни его благословенны. Мечталось о переменах. Мечты, мечты... С завидным упорством они осуществляются, но каждый раз оказывается, что в мечтаниях своих интеллигенция не учитывает прямых следствий заявленных ценностей. Демократия — это власть народа («Пошла ты, профессор »), а свобода слова — это то самое, что мы видим на экране. Впрочем, весь этот круг мыслей вовсе не нов.

В. Н. Муравьев. 1918. Рев племени

И вот интеллигенция вернулась к своему народу не с живою, но с мертвою водой. Она вспрыснула им народ, и народ разрушил Россию. Но тем самым народ уничтожил и интеллигенцию. Он, подобно Самсону, обманутому Далилой, повалил своды храма на всех присутствующих, в том числе и на Далилу. Отныне интеллигенции больше нет. /.../ Вместо интеллигенции остались те, кто пережил великую драму /.../.

Эта концепция вины интеллигенции — и подвига интеллигенции, ее жертвенности и беспощадности, была в наибольшей степени разработана Г. Федотовым, автором концепции об «ордене интеллигенции».

Г. П. Федотов. 1926. Трагедия интеллигенции

Говоря о русской интеллигенции, мы имеем дело с единственным, неповторимым явлением истории.

Сознание интеллигенции ощущает себя почти как некий орден, хотя и не знающий внешних форм, но имеющий свой неписаный кодекс — чести, нравственности, — свое призвание, свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства, тоже не сводимого к классовой, феодально-военной группе, хотя и связанное с ней, как интеллигенция связана с классом работников умственного труда.

Русская интеллигенция «идейна» и «беспочвенна». Это ее исчерпывающее определение.

Формула Федотова, несомненно, верна — или была верна для того времени, к которому она относится. Верна ли она сейчас? Федотов исключает из интеллигенции Хомякова, Самарина, Гоголя, Лескова, Островского, Ключевского, Толстого, Достоевского. Утверждается, что не бывает почвенников-интеллигентов, то есть Федотов понимает интеллигенцию как продукт вестернизации, причем «прямой продукт», поскольку и почвенников можно описать как продукт реакции на вестернизацию, но Федотов их из интеллигенции исключает. Согласимся ли мы сегодня не считать Гоголя и Достоевского в числе интеллигенции? Пожалуй, нет: сегодня эти фамилии воспринимаются в составе интеллигенции. Почему? Что произошло? Почему изменились критерии интеллигенции? Один из возможных ответов звучит коротко: революция и террор. Кровью склеены позвонки века и части народа. Это отметил Солженицын: интеллигенция стала народной, когда подверглась общему с народом террору. Новая, послереволюционная интеллигенция стала народной, а почему вдруг изменился состав старой интеллигенции? Потому что изменились в 1930-40-х годах критерии интеллигентности, и теперь ретроспективный взгляд назад причисляет Толстого и Гоголя к интеллигенции. Федотов же террора не прошел — эмиграция — и явил прежний взгляд на интеллигенцию, в 1926 году он говорил то, что осозналось в 1910-х годах.

Что же теперь? Во-первых, уникальное понятие интеллигенции размылось, приблизилось к западному: интеллектуал, белый воротничок, работник умственного труда. Чем менеджер не интеллигент? Он что, неграмотнее учителя? В этом новом «размытом» смысле слово «интеллигент» исчезает, сливается с другими понятиями — как интеллигенция сливается с другими реалиями.

Во-вторых, понятие изменилось: теперь в основе его — владение культурой. Террор выбил культуру из верхов и внес в массы, неграмотность ликвидирована в народе и процвела в интеллектуалах. Террор создал «малое средневековье» сталинизма, подобное «малому оледенению»; оттого и ассоциации: оттепель. И теперь «книжник», «образованный», культурный более, нежели нужно для исполнения работы, и есть интеллигент. Если человек занимается умственным трудом и знает все, что для его работы необходимо, — это просто работник нефизического труда, программист или учитель, врач или техник. Если же у него overqualification, если он знает больше нужного — вплоть до прямо вредных для жизни объемов знания, — вот тогда он интеллигент. Этого смысла в слове «интеллигент» еще нет; по этому пути может пойти его развитие; пока это лишь одна из потенций, один из возможных смыслов невозможного русского понятия.

В начале этого раздела мы привели длинную цитату с изложением истории интеллигенции. Посмотрим теперь, что об этом говорили в начале XX века. Классическое описание истории русской интеллигенции содержится у Федотова.

Г. П. Федотов. 1926. Трагедия интеллигенции

Со времени Грозного оборона государства во все растущей мере зависит от иностранцев. Немецкая слобода, выросшая в Москве, стоит перед ней живым соблазном. Как разрешить эту повелительно поставленную судьбой задачу: усвоить немецкие хитрости, художества, науку, не отрекаясь от своих святынь? Возможна ли простая прививка немецкой техники к православному быту? Есть люди, которые еще и в наши дни отвечают на этот вопрос утвердительно. Но техника не падает с неба. Она вырастает, как побочный плод, на древе разума: а разум не может не быть связан с Логосом. Пустое место, зиявшее в русской душе именно здесь, в «словесной», разумной ее части, должно быть заполнено чем-то.
В десятилетие и даже в столетие не выращивается национальный разум. Значит, разум тоже будет импортироваться вместе с немецкими пушками и глобусами. Иначе быть не может. Но это страшно. Это означает глубокую деформацию народной души, вроде пересадки чужого мозга, если бы эта операция была возможна. Жестоко пробуждение от векового сна. Тяжела расплата — люди нашего поколения .

ощущают это, как никогда. Но другого пути нет. Кто не понимает этого, тот ничего не понимает в истории России и русской интеллигенции.

XVIII век раскрывает нам загадку происхождения интеллигенции в России. Это импорт западной культуры в стране, лишенной культуры мысли, но изголодавшейся по ней. Беспочвенность рождается из пересечения двух несовместимых культурных миров, идейность — из повелительной необходимости просвещения /.../ ради спасения, сохранения жизни своей страны. Понятно, что ничего подобного русской интеллигенции не могло явиться на Западе — и ни в одной из стран органической культуры. Ее условие — отрыв.

Интеллигенция принадлежит к тем социальным образованиям, для которых успех губителен; они до конца и без остатка растворяются в совершенном деле. Дело интеллигенции — европеизация России...

Вековое противостояние интеллигенции и народа оканчивается: западничество становится народным, отрыв от национальной почвы — национальным фактом. Интеллигенция, уничтоженная революцией, не может возродиться, потеряв всякий смысл. Теперь это только категория работников умственного труда или верхушка образованного класса.

Тем самым, согласно одной из самых известных и ярких историй интеллигенции, интеллигенция возникла вместе с деяниями Петра и исчезла в начале XX века, растворившись в собственном успехе — европеизированной России.

Г. П. Федотов. 1938. Письма о русской культуре

Сложнее была судьба интеллигенции в узком смысле слова. Прежде всего этот класс, во всей яркости своего необычайного типа, не дожил даже до революции. После 1905 года он быстро разлагался, сливаясь с «культурным» слоем.

Мысль Федотова: вместо интеллигенции имеются теперь лишь образованные элиты, интеллектуалы. Вот как описывал Федотов то «постинтеллигентное» состояние, которое возникло в СССР.

Г. П. Федотов. 1936. Сталинократия

Интеллигенция с государством, интеллигенция с властью: такова ситуация, в России не повторявшаяся с начала XIX века. Действительно, новый режим в России многими чертами переносит нас прямо в XVIII век. Та же массивная тяжесть государственной пирамиды, то же строительство культуры на костях народа. Государство как организатор культуры. Революционно-рационалистический характер этой, проводимой сверху, культуры. Энтузиазм и лесть, окружающие трон. «Оды на восшествие на престол». Но в то же время и огромная техническая и научная работа в полудикой стране: географические экспедиции, Академия наук...

И что, все согласны с тем, что интеллигенции более не существует? По крайней мере, на нашем форуме этот вопрос не обсуждался вовсе — как некая всем известная очевидность. Участники предпочитали говорить об «интеллектуальной элите», однако никак не оговаривались, когда речь заходила об интеллигенции.

По-видимому, все же не существует установки полагать интеллигенцию «мертвым волком»; считается, что это наследство Петра все еще живет и действует.

Значит, Федотов ошибся: после гибели той, дореволюционной интеллигенции народилась и воспиталась новая, советская интеллигенция, которая, болея, ломаясь, меняя, как кожу, поколения, доработалась до того, чтобы стать преемницей прежней.

Но какова она, эта новая интеллигенция? М. Гершензон критиковал гибнущую интеллигенцию, работа которой пользовалась слишком малым вниманием, а также недостаточность самой этой работы — и нашел выразительный и гротескный образ.

М. О. Гершензон. 1909. Творческое самосознание
Будь в России хоть горсть цельных людей с развитым сознанием, — деспотизм был бы немыслим. Но где наиболее развитые сознания были лишены тел, а тела жили без сознания, там деспотизму было как нельзя более привольно.

С другой стороны, может быть, в такой ситуации именно гротеск выражает реальность? В терминах Гершензона можно было бы сказать, что если в 1909 году в России были головы с недоразвитыми телами и тела без голов, то годов примерно с 1920-х они стали соединяться, порождая — не по Дарвину, а по Эмпедоклу — новый тип советского интеллектуала: с головой, приспособленной к жизни без тела, и телом, отродясь не знавшим головы. Головы тонки чертами и интеллектуальны, тела же медвежеваты и неуклюжи. Родилась новая, советская интеллектуальная элита. Мы — ее потомки.

Гораздо более привычными словами об этом сказал П. Струве.

П.Б. Струве. 1918. Исторический смысл русской революции

В том, что произошло, характерно и существенно своеобразное сочетание, с одной стороны, безмерной рационалистической гордыни ничтожной кучки вожаков, с другой — разнузданных инстинктов и вожделений неопределенного множества людей, масс.

Итак, вопреки ожиданиям, новая интеллигенция в России все же появилась. И этот вновь возникший слой — судя по всему, вошедший в силу не очень давно, после войны, — должен встретиться с проблемами культурного строительства России XXI века. И теперь, как встарь, требуется засучить рукава и отстраивать в очередной раз погибающую российскую культуру — так, как отстраивают после пожара деревянные города. Вновь заходит речь о первенстве образования, об «учителях учителей», которых надо подготовить в первую очередь.

Г. Померанц

Между тем у нас, я бы сказал, сегодня обратная уверенность, что у нас все неправильно, никуда не годится. Но это приводит к апатии. Для действия нам нужно убеждение, что что-то правильно, духовно оправданно, религиозно оправданно. Несмотря на господствующий цинизм, всюду разбросаны люди — педагоги, врачи, представители других профессий, которые обладают этическим пафосом. Мы сейчас весьма беспомощны, денег не хватает, а издаем ведь сейчас серию «выстаивания и преображения» — о лагерях, о людях, которые выстаивали и вырастали в лагерных испытаниях. И в современных испытаниях надо суметь выстоять и сохранить свою волю к творческой работе в той области, в которой необходимо. А необходимо, я считаю, чтобы сейчас педагогика — и вообще культура — были на первом плане. Потому что наукоемкая экономическая деятельность очень связана с общим высоким уровнем культуры. Культуру нельзя разрезать на куски. Без восстановления престижа культуры невозможна наукоемкая экономика. А без такой экономики мы — сырьевая база, а когда выкачают всю нефть, тогда превратимся просто в захолустье.

У нас есть люди, способные конкурировать на мировом рынке... Россия потеряла часть евреев, часть армян, но и этнических русских очень много способных. Но у нас нет достаточно культурного понимания культуры. Нет понимания того, что без возрождения культуры с широкими горизонтами, с каким-то даже вселенским пафосом, сливающимся с пафосом национальным, не сможет сейчас уцелеть отдельная страна. Россия должна перестать быть страной, которая больше участвует в приближении всеобщей гибели, чем во всеобщем спасении. Надо сделать Россию страной всеобщего спасения. И это тот пафос, который может победить. И тогда снова окажется, что у нас есть интеллигенция, существование которой часто отрицается.

Возрождение интеллигенции связано с возрождением веры, доверия к глубине, где можно причаститься целостности бытия. Причаститься тем корням, из которых растут святыни культуры, объединяющие народы. Речь идет о доверии прежде всего к глубинному уровню самого себя (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Выше мы цитировали отрывок из работы Федотова «Сталинократия», в которой он обрисовал сходство ситуации первой половины XX века и века XVIII, описал черты вновь возникающей в СССР интеллектуальной прослойки. С тех пор многое изменилось, сталинские спецы и академики отошли в прошлое — недалеко, всего лишь во вчера, но все же — Россия живет, перемалывая уже не шестидесятников, а восьмидесятников. А что говорил Федотов о развитии того, довоенного типа интеллектуалов?

Г. П. Федотов. 1936. Тяжба о России

Этим слоем толстокожих оптимистов и строителей исчерпывается все лучшее, чем жива Россия? Признаюсь, при всем уважении к этой породе, мне бесконечно больно за Россию, когда я поддаюсь малодушию видеть в них ее подлинную элиту. Эти серые герои, без Бога и жалости к человеку, с большим вкусом к жизни и труду, — как много в них общего с молодежью Запада и Америки и как мало — со старой и древней Россией, у которой не было ни одного из их достоинств, но зато сколько им непонятного духовного благородства. Ловишь себя на сомнении: да полно, Россия ли это? Один ли язык русский и территория составляют духовное лицо России? Ведь тогда, пожалуй, и обитатели Элладского королевства тоже граждане Древней, вечной Греции.

Это не только описание одной ошибки, описание вчерашнего дня российской интеллигенции. Это еще и предвидение: эти строки станут пророческими завтра, если мы сегодня ошибемся.
Мы наблюдаем посмертное существование интеллигенции. Она возродилась хрущевской оттепелью, самиздатом, Олимпиадой. То поколение сейчас уже на излете, оно должно воспитывать смену. Но то, что возродилось, — уже не совсем то. Чем же является сегодняшняя интеллигенция? Д. Лихачев сказал, что современные «святые» — учителя, работники музеев и библиотек, они — «подвижники » культуры. Высказано и иное мнение.

Л. Гудков. 2002. Русский неотрадиционализм и сопротивление переменам

Наиболее тяжелым последствием коммунистического режима можно считать почти полную импотенцию образованных слоев российского общества. Сегодня элита не в состоянии задать ни цели, ни ориентиры общественного развития, ни тем более — обеспечить внесение в социальную практику норм правового общества, новых представлений, соответствующих реальности рыночной экономики и проч. /.../ Интеллектуальное сообщество не в состоянии предложить ничего нового, что оказалось бы привлекательным или убедительным для общества.

Интеллигенция вымирает и переопределяется, постоянно жертвуя собой и так же постоянно оказываясь не на высоте задач времени. Как же все-таки попытаться подойти к пониманию этого явления? Мы помним определение интеллигенции у Федотова, которое так странно звучит для сегодняшнего дня: Чернышевский, Писарев — интеллигенты; Толстой, Достоевский — нет. Мы видели, как многообразно характеризовали интеллигенцию. Общее у всех этих неудачных (с современной точки зрения) определений — то, что интеллигенцию считают вещью, чем-то готовым, обладающим теми-то конкретными чертами. Все ставшее проходит, и интеллигенция, соответствующая любому из определений, уже исчезла или вот-вот исчезнет. И потому хотелось бы напомнить слова Г. Померанца, решившего описать не явление, а процесс.

Г. Померанц. 1969. Человек ниоткуда

Что собой представляет интеллигенция в чистом виде/.../ Это часть образованного слоя общества, в которой совершается духовное развитие, в которой рушатся старые ценности и возникают новые, в которой делается очередной шаг от зверя к Богу. И если считать, что процесс гоминизации, очеловечения человечества еще не окончился и что это важнейший процесс истории, то интеллигенция — это и есть то, что интеллигенция искала в других — в народе, в пролетариате и т. д.: фермент, движущий историю.

Остается присматриваться и ждать, как изменится эта группа людей в будущем — останется она такой, как ее определяет Померанц, или все ж в конечном счете окажется прав Федотов?

<< Назад   Вперёд>>