• Иоханнес Рогалла фон Биберштайн
 


После того как намечены исходные рамки, следует подробнее рассмотреть вызов, который Просвещение бросило церковной традиции. Поскольку этот вызов стал конститутивным для тезиса о заговоре, прежде всего надо привести такие высказывания и аргументы, которые как будто легитимируют конспирологическое мышление и подтверждают его правоту.

Конфликт между просветителями, по преимуществу воспринимающими себя как христиане, и сторонниками ортодоксальной веры в Откровение проистекает из просветительской веры в автономию разума. Антиномию абстрактного разума и традиционной веры в Откровение Дидро в 1765 г. в своей статье «Философ», написанной для Энциклопедии, охарактеризовал так: «Разум для философа есть то, чем является милосердие для христианина. Действия христианина определяет милосердие, философа — разум... Философский ум — это ум наблюдательный и точный; он соотносит все вещи с их истинными принципами»1.

Если, опираясь на такие антитетические формулировки, понимать век Просвещения как поле битвы, где свет сражался с тьмой, разум — с обскурантизмом, властью попов и тиранией, причем христианская ортодоксия, со своей стороны, квалифицировала просветительский свет как сатанинский2, трудно не заметить, до какой степени просветительские импульсы и категории повлияли на богословие того времени — прежде всего на протестантское. Протестантское духовенство пыталось осуществить синтез традиционного христианского учения и идеологии Просвещения в таком широком объеме3, что Лессинг в 1774 г. с определенным преувеличением мог сказать: «С кафедр, вместо того чтобы говорить о смирении разума перед верой, теперь не говорят ни о чем ином, кроме как о тесной связи разума и веры... Вся религия Откровения не что иное, как еще одна санкция для разума»4.

Сопротивляясь таким рационалистическим тенденциям, Ланге, богослов из Галле и противник Кристиана Вольфа, уже в 1736 г. заявил, что он, хотя и не возражает против использования разума в богословии, по-прежнему не может не «ставить principium rationis в должное подчинение principio revelationis»5. По сравнению с верой в Откровение ортодоксальных ее приверженцев и с притязаниями рационалистов на абсолютную правоту это если не в теории, то на практике можно считать примирительной позицией6.

Крайний, но опять-таки показательный пример, связанный с рассматриваемым здесь конфликтом, — биография самого спорного из немецких народных просветителей, протестантского богослова Карла Фридриха Бардта7. Он стал завзятым антиклерикалом, отказался от многих из основных положений христианства8 и часто упоминается в непосредственной связи с тезисом о заговоре. В 1789 г. Бардт в сочинении «О просвещении и средствах ему способствовать» выдвинул в качестве «закона просвещения» следующую максиму: «Вера никогда не основывается исключительно на авторитете»9 — и сделал провоцирующее заявление: «Церковь не должна ни во что вмешиваться, не должна ничего предписывать и приказывать, потому что все ее члены имеют равные права»10. Наконец, он потребовал, чтобы доверие народа священникам отличалось от «слепого благоговения и боязни», с какими «католическая чернь льнет к своим попам и монахам»11. «Просвещенный самостоятельный мыслитель» (Selbstdenker) действует скорей по совету апостола: «Всё испытывайте, хорошего держитесь»12.

Если просветительская критика в первую очередь направлялась против церкви, причиной тому были церковные притязания на авторитетность, столь же всеобъемлющие, сколь и не поддающиеся рациональному объяснению, а также терпимость и даже поощрительная позиция просвещенных абсолютистских монархов и их функционеров по отношению к такой критике — до тех пор, пока она не выступала против политического строя. Как только просветительская критика, вследствие притязаний разума на суверенитет имевшая и политическую релевантность13, выходила за пределы предоставленного ей пространства, власти неминуемо воспринимали ее как чрезвычайно опасное взрывчатое вещество. В конце концов, ведь и лично нерелигиозные монархи — как Фридрих II Прусский — ценили церковь как воспитательницу лояльных подданных. Абсолютистская версия учения о Божьей милости14, в соответствии с которой государи зависят исключительно от Бога и ответственны только перед ним, что отводит притязания церкви на контроль над светской властью, сама давала отправные точки для идеологической критики абсолютистской философии государства — критики, нередко вдохновлявшейся христианскими идеалами. Ранний образец такой критики — оставленные французским сельским священником Жаном Мелье (ум. 1737) и нелегально опубликованные Вольтером заметки, которые одновременно разоблачают и отвергают эту специфически абсолютистскую легитимистскую логику15. Мелье не только называл науку богословия «непрерывным оскорблением человеческого разума»16, но объявлял прежде всего божественное право монархов «самым абсурдным, самым нелепым и самым ненавистным из необоснованных притязаний»17. Ссылаясь на это право, монархи пытаются избавиться от земной ответственности, потому что с богами им легче договориться, чем с людьми.

Аргументация Мелье ясно показывает: если представить себе, что религию широко используют для оправдания политических отношений, можно возмущенно отвергнуть христианство как таковое. Вот почему Мелье предлагает теорию, ставящую исторические факты прямо-таки с ног на голову: «Единственное намерение, которым руководствовались авторы религиозных принципов, — увековечить тиранию королей и принести народы им в жертву»18. «Христианство распространилось потому, что одобряло деспотизм, став его самой прочной опорой, как и вообще всякая религия»19. За рамки той же аргументации не выходит и Гольбах, утверждая, что догмат о продолжении жизни после смерти «был весьма полезен тем людям, которые дали народам религию и стали ее жрецами», ведь религия явилась «основой их могущества», «источником их богатств» и «постоянной причиной слепоты и страхов»20.

Подобная идеологическая критика Старого порядка, которую по резкости едва ли превзойдет и марксистская критика XIX в., в XVIII в. оставалась уделом узкого замкнутого круга. Дело, по-видимому, не только в том, что ее авторы сильно рисковали, но, конечно, еще в большей степени в том, что изначальное христианское учение при верном историческом подходе выглядит как религия униженных и угнетенных. В отличие от представителей французского Просвещения, часть которых ориентировалась на атеизм, немецкие просветители старались прежде всего пробудить изначально «революционный» потенциал христианства. С этой целью они излагали христианское учение в специфически рационалистической форме. Подобный прием тем более сулил успех, что к нему могли прибегать и духовные лица21.

На революционной интерпретации христианского учения радикально-просветительскими кругами здесь нельзя не остановиться, потому что она образует причинно-следственную связь с возникновением тезиса о заговоре. Уже упоминавшийся протестантский богослов Карл Фридрих Бардт, вступивший на рубеже 1777—1778 гг. в одну лондонскую ложу22, а позже (в 1788 г.) основавший «Немецкий союз», проникнутый радикально-просветительскими идеями и косвенно связанный с орденом иллюминатов (хотя, правда, оставшийся только на бумаге)23, в 1784 г. в своей книге «Осуществление планов и целей Иисуса» изобразил Иисуса главой тайного общества, миссия которого состояла в том, чтобы распространять на земле разум. «Мой Иисус, — сказано в автобиографии Бардта, — уже не должен был возмущать разум как Бог и чудотворец»24. А в «Наставлении» для приема в третий класс иллюминатских степеней, вероятно, составленном Книгге, говорится: «Этот народ [еврейский] он учил разуму и, чтобы сделать таковой более действенным, сделал его религией... Средство спасения использовали для нашего угнетения. Так возникла эта чудесная вещь — богословие, власть попов и мошенников, папство, духовный деспотизм»25.

Таким образом, если использование просветителями христианского учения в эмансипаторских целях можно, по крайней мере отчасти, расценить как выражение субъективно честных, пусть и неортодоксальных христианских убеждений26, то идеологи ордена иллюминатов шли уже на сознательную манипуляцию христианским учением, просчитанную прямо-таки по-макиавеллиевски. Исходя из констатации, что «мошенничество попов отвратило почти всех людей от христианской религии» и что в то же время вновь распространилась «мечтательность» (Schwarmerei) — имелся в виду антипросветительский мистицизм розенкрейцеров, — Адам Вейсгаупт счел целесообразным «придумать такое толкование христианской религии, которое мечтателя вновь обратит к разуму, а свободомыслящего побудит не выплескивать ребенка вместе с грязной водой, сделать это толкование тайной масонства и использовать в наших целях. Итак, мы скажем: Иисус не вводил никакой новой религии, а лишь хотел восстановить в старинных правах естественную религию и разум». Так ссоре между сектами будет положен конец, ведь каждый найдет в учении Иисуса разумный смысл, «будь он прав или нет»27.

Если за таким использованием имени Иисуса в радикально-просветительских целях стоял историософский оптимизм, то скептики из числа просветителей, имевшие тоже антиклерикальные, но элитарно-аристократические убеждения, как Вольтер, придерживались максимы: «Народу нужен Бог»28. Это следовало из убеждения, что в любом случае лишь незначительное меньшинство способно руководствоваться в жизни разумом, широкая же масса реагирует на все эмоционально, и поэтому необходимо прививать ей обязательные нормы поведения посредством религии29.

После того как Французская революция как бы одним махом и в непредсказуемой форме изменила политические декорации, христианские сторонники революции было поверили, что смогут осуществить синтез христианского учения и принципа народного суверенитета. Предпринятая во Франции с 1792 г. попытка подчинить церковь государству, террор, для которого было характерно в том числе и преследование священников, а также попытка учредить религию Разума вытеснили из исторической памяти тот факт, что изначально революция имела какой угодно, только не антихристианский характер30. Депутатские тетради наказов полны изъявлений лояльности христианской религии, что не исключает в них призывов к коренной реформе католической церкви. Так, периодически встречается требование предоставления активного избирательного права низшему духовенству при избрании епископов, то есть требование демократической легитимации высших церковных сановников. То, что большинство духовных лиц, избранных в Генеральные штаты, вопреки воле епископов вошли в состав Национального собрания, после того как третье сословие 17 июня 1789 г. провозгласило его, — красноречивое выражение недовольства многих клириков Старым порядком31. Уже в 1789 г. аббат Баррюэль в отзыве, на который до сих пор не обращали внимания, заклеймил это событие как результат проникновения «демократического духа» (esprit dé-mocratique) в ряды низшего духовенства32.

Слияние христианских и революционных идеалов особо ярко демонстрирует основанный в Париже Никола де Бонвилем и Фоше, воспринятый Якобинским клубом как конкурент и распущенный в апреле 1791 г. «Социальный кружок» (Cercle Social), поставивший себе целью объединить все масонские ложи в единую «Конфедерацию друзей истины» (Confederation des Amis de la Vérité)33. Никола де Бонвиль34, который, как и большинство литераторов того времени, был масоном, в 1782—1785 гг. выпускал в Париже журнал «Немецкий театр» (Theatre allemand). В этом журнале он знакомил французскую публику с переводами таких немецких писателей, как Лессинг, Гёте и Шиллер. Поскольку он был посредником между немецкой культурой и Францией, а значит, почти неизбежно вступал в контакт с немецкими масонами и иллюминатами, некоторые приверженцы тезиса о заговоре позже сделали из Бонвиля не только импортера «иллюминатства» во Францию, но и члена этого ордена, что не соответствует истине.

Из его произведения «О духе религий», вышедшего в 1792 г. в Париже и трудного для чтения из-за своего теософско-мартинистского характера, лишь с некоторым трудом можно экстраполировать религиозно-политические высказывания: например, что «голос народа — это голос Бога»35 или что все европейские народы до сих пор были «вассалами клира»36. Пропагандируемая Бонвилем «универсальная и гуманная религия» (religion universelle et humaine) призывала: пусть человек воспользуется своим рассудком и глазами, чтобы почтить того, кто создал всех людей «свободными и равными»37.

Священник Фоше, испытавший влияние Руссо, принявший участие в штурме Бастилии, произнесший надгробную речь на похоронах павших во время этого штурма и вместе с Бонвилем выпускавший газету «Железные уста» (La Bouche de fer), был первым «конституционным» епископом, который в патетических словах провозгласил единство христианства и революции38. Хотя Ламуретт, конституционный епископ Лиона, 21 ноября 1791 г. заявил в Законодательном собрании: невозможно «подавить лучезарные принципы христианской демократии»39, это направление во французском католицизме не смогло упрочиться. Во Франции верх взяли политические силы, желавшие подчинить революционному государству обновляющуюся церковь, и дело дошло до разрыва между католичеством и демократией— чреватого столькими последствиями для европейской истории и, видимо, так или иначе неминуемого.

После зверств, совершенных в отношении католических священников во время «сентябрьских убийств» 1792 г., пропаганда наподобие той, что вел Эбер, который приклеивал Иисусу ярлык «настоящего санкюлота, погибшего от рук священников», и даже «самого ярого якобинца Иудеи»40, едва ли еще могла оставаться убедительной. В глазах большинства она скорей должна была выглядеть кощунственным цинизмом: «Христос не был революционером, он не изобрел гильотины, чтобы убеждать в верности своего учения»41, — лаконично заметил один немецкий контрреволюционный журнал.

Тот факт, что низшее духовенство, поначалу разделявшее цели революции, было практически отброшено в лагерь политической контрреволюции и в объятия церковного традиционализма, способствовал тому, что конспирологическое мышление приобрело относительно широкую социальную и идеологическую поддержку. В то же время политический и церковный традиционализм, исповедующий принцип «Одна вера, один закон, один король» (Une foi, une loi, un roi)42, своим существованием побуждал европейский республиканизм и порожденное им демократическое и социалистическое движение приобрести не только антиклерикальный, но в дальнейшем и лаицистский оттенок. Поэтому уже Гракх Бабёф пытался обличить христиан за привязанность к потустороннему миру, конкретную же заботу о том, чтобы условия земной жизни стали более человеческими, он предоставлял республиканцам: «Не в том ли состоит рай христиан, что они, дабы обрести вечное блаженство, на этом свете вынуждены вести самое жалкое существование? Республиканец — человек от мира сего, его рай — на этом свете»43.




1 Дидро 1939 VII, 274-275.
2 В рецензии на сочинение «Wer sind die Aufklarer? Beantwortet nach dem ganzen Alphabeth» (Augsburg, 1787) приводится высказывание неназванного прелата: «Называть этот век просвещенным — пусть так, говорит он, но надо условиться, что свечу держит дьявол» (Journal historique et littéraire.1788 I. P. 167-168).
3 Ср.: Krause 1965.
4 Цит. no: Oelmüller 1969, 53.
5 Цит. по: Wolff 1841,18-19 (Anm. 1).
6 Ср.: Гегель 1959 IV, 303 [Hegel 1964 II, 414].
7 Flygt 1963, 8.
8 Ср.: Bahrdt 1791 III, 64, где говорится о «дурацком учении о первородном грехе».
9 Bahrdt 1789, 81.
10 Ibid., 81.
11 Ibid., 167.
12 Ibid., 238—239. На этот призыв апостола Павла (1 Фес. 5:21) протестантское просветительское богословие ссылалось часто. Ср.: Krause 1965, 26.
13 Ср. Bahrdt 1787, 38—39: «Люди! Свобода мыслить и выносить суждения независимо от авторитета, независимо от притязаний священников, монахов, папы, консисторий, церкви — это самое святое, самое неотъемлемое право человечества».
14 Об этом см.: Otto Brunner 1968,172, где предпринята попытка также терминологически разграничить старинное понятие о Божьей милости и имеющуюся здесь в виду «королевскую власть Божьей милостью» (Jure-Divino-Königtum). Ср. также: Albertini 1951, 22—23.
15 Ср. письмо Вольтера д'Аламберу за февраль 1762 г.: «Читая их, я задрожал от страха...» О Мелье см.: Dommanget 1965.
16 Meslier 1908, 26.
17 Ibid., 118.
18 Ibid., 121.
19 Ibid., 120.
20 Гольбах 1963 I, 282.
21 Об этом: Krause 1965.
22 Flygt 1963,152.
23 В «Плане немецкого союза» есть следующее программное заявление: «Мы объединяемся ради осуществления великой цели благороднейшего основателя христианства — просвещения человечества и ниспровержения суеверия и фанатизма путем создания тайного братства всех, кто любит дело Бога» (цит. по: Hoffmann 1796а, 26).
24 Bahrdt 1791IV, 125.
25 Neueste Arbeiten 1794, 60 и 72.
26 Ср.: Krause 1965, 72—80 («Jesus als bloBer Weisheitslehrer»).
27 Neueste Arbeiten 1794, 27 ff. (Kritische Geschichte der Illuminaten-Grade). Ср. характерное письмо Адама Вейсгаупта «Катону»: «Вы не поверите, какое повышенное внимание и уважение вызывает у людей наша степень священника. Самое удивительное, что крупные протестантские и реформатские богословы, принадлежащие к ордену, верят, что дающиеся в нем религиозные наставления содержат истинный и настоящий смысл христианской религии. О люди! В чем только нельзя вас убедить! Я бы не поверил, что стану новым вероучителем» (цит. по: ibid., 27).
28 Вольтер, цит. по: Hans Maier 1965, 103. Ср. об этом показательные высказывания Локка из «Разумности христианства»: «Самый верный и единственный путь побудить поденщиков и мелких торговцев, горничных и молочниц... к деятельному повиновению — дать им четкие заповеди. Большинство людей не может знать и поэтому вынуждено верить» (цит. по: Macpherson 1967, 254).
29 Ср.: Laski 1962, 138—139. Хотя предводители иллюминатов и претендовали на элитарную ведущую роль, она легитимировалась в форме воспитательской диктатуры следующим образом: «Просвещение одного, с тем чтобы оставить других в заблуждении, дает власть и приводит к рабству. Просвещение с тем, чтобы просвещать других, дает свободу» (Neueste Arbeiten 1794, 40).
30 Об этом: Aulard 1925b и Hans Maier 1965.
31 Ср.: Erdmann 1949, 76-77.
32 Barruel 1789, 123: «Демократический дух проник и в среду священнослужителей. Подчиненные пастыри как будто сговорились против пастырей высшего ранга».
33 Литература о «Социальном кружке» приведена в статье: Dalin 1969, где также рассматриваются сомнения якобинцев и «вольтерьянцев» в связи с этим экзальтированным религиозным объединением.
34 Le Harival 1923.
35 Bonneville 1792 I, 80.
36 Ibid. И, 118-119.
37 Ibid. II, 119.
38 В его «Второй речи о свободе» (Second discours sur la liberté) от 31 августа 1789 г., в частности, говорится: «Бог есть свобода. Иисус Христос — только Божество-Согражданин Человеческого Рода (la Divinité Concitoy-enne du Genre Humain)» (цит. по: Hans Maier 1965, 115).
39 Ibid., 119.
40 Цит. по: Guérin 19461, 274.
41 Цит. по: D'Ester 1936/37 II, 101-102.
42 В роялистской «Парижской газете» (Gazette de Paris) от 31 мая 1792 г. говорится: «Повторим формулу: одна вера, один закон, один король» (цит. по: Walter 1948, 236-237).
43 Цит. по: Ramm 1955 1,196.

<< Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 4149
Другие книги
             
Редакция рекомендует
               
 
топ

Пропаганда до 1918 года

short_news_img
short_news_img
short_news_img
short_news_img
топ

От Первой до Второй мировой

short_news_img
short_news_img
short_news_img
short_news_img
топ

Вторая мировая

short_news_img
short_news_img
short_news_img
топ

После Второй Мировой

short_news_img
short_news_img
short_news_img
short_news_img
топ

Современность

short_news_img
short_news_img
short_news_img