История либерализма в России (1762-1914)

Время Николая I как переходный период. — Закон о государственных крестьянах. — Расширение разрыва между крестьянами и другими сословиями. — Культурная жизнь при Николае I.

Эпоха Николая I в подлинном смысле этого слова представляет собой переходный период. На это не всегда обращали должное внимание потому, что Николай I все заслонял своей личностью. Фигура самодержца выступает на первый план во всех областях жизни. От него все исходило и через него все проходило. И все было охвачено жесткими рамками строгой бюрократической иерархии и подразделено на отделы внутри бюрократической системы. От этого возникает впечатление единства, порядка, прочности и стабильности. На самом же деле, это была эпоха, в которую незаметным образом один строй сменялся другим, а именно крепостной строй — строем гражданским. Правительство же стояло то на стороне одного, то переходило на сторону другого, не понимая противоречий, существующих между ними, и не замечая их несовместимости. Именно потому, что правительство не могло полностью примкнуть ни к одному из этих двух порядков и не могло полностью признать своими принципы ни одного из них, постоянная и можно даже сказать огромная работа, которую правительство неутомимо вело, не выходила за рамки тайных комитетов и подготовления бесчисленных законопроектов.

Николай I признавал принцип частной собственности¹. Наверное он не думал о том, чтобы принципиально сузить сферу частного права. Наверное не намеревался сознательно заменить отношения, построенные на гражданском праве, отношениями, в основе которых лежит право общественное, придать им характер общественно- юридический посредством расширения предписаний и контроля. Многие из его сотрудников придерживались (по вопросу, например, свободы торговли и вообще по вопросам экономической политики) мнений, которые нельзя назвать иначе, как либеральными².

Но у Николая было чрезвычайно сильно развитое чувство долга, а долгом своим он считал заботу о нравственном и материальном благополучии своих подданных. Это его чувство долга уходило корнями в принципы полицейского государства и в традиции православной державы. Также вполне соответствовал традиции тот факт, что ему чужда была всякая мысль о возможности или потребности как-то ограничивать монаршую волю, направленную на заботу о подданных; ему не могло даже придти в голову, что есть субъективные права или объективные правовые нормы, которые нельзя нарушать или метать даже для выполнения мероприятий, направленных на повышение благосостояния подданных. Несмотря на все это, Николай I глубоко чувствовал проблему законности вообще. Я уже упоминал замечание Кизеветтера о том, что император Николай чувствовал себя связанным постановлениями закона и считал своим долгом придерживаться их точно хотя бы для того, чтобы быть и в этой области образцом совершенства для своих подданных. Какой же был у императора выход в тех случаях, когда возникал конфликт между долгом его уважать предписания закона и другим долгом — заботиться о благосостоянии своих подданных, причем этот последний долг в абсолютистском полицейском государстве и в православной державе представляет собой конституционную сверхзаконность? Правила тут не было да и не могло быть. Окончательное решение должно было, конечно, зависеть от воли монарха. Иногда (как в случае упорядочения отношений крестьян с господами) он не мог решиться на то, чтобы в интересах благосостояния крестьян нарушить признанные права помещиков. Иногда он, наоборот, не обращал внимания на законные права своих подданных. Яркий пример тому — высочайший указ от 29 ноября 1848 года.

В циркуляре, которым министерство внутренних дел оповещало об указе всех губернаторов, 16 декабря 1848 года, мы читаем следующее:

«Государь Император, обратив особенное внимание на чрезвычайное распространение употребления зажигательных спичек, усмотреть изволил, что при случившихся в 1848 году пожарах, истребивших в одних городах более как на 12000000 рублей серебром обывательских имуществ, поджигатели весьма часто совершали свое преступление посредством спичек. Вследствие сего Его Императорское Величество в день 29 ноября 1848 года Высочайше повелеть изволил:
1. Чтобы заведения для выделки зажигательных спичек допускаемы были в одних столицах.
2. Чтобы продажа зажигательных спичек вразнос была вовсе воспрещена.
3. Чтобы те из сказанных заведений, которые существуют ныне в губерниях, были закрыты через месяц со дня объявления о том содержателям...»³

Таким образом, законные права собственников фабрик вообще не принимались во внимание: ведь император должен был заботиться о том, чтобы его подданные не подвергались опасности пожаров.

Вполне можно сказать, что господствовало убеждение, что монарх и его правительство существуют для того, чтобы заботиться обо всех и обо всем, а что заботиться о себе самих — есть неуважение к государству и тем самым политически опасная установка. Такое представление явно налицо во всем законодательстве Николая I и во всяком случае оно лежит в основе его правительственных мероприятий в качестве некоей общей тенденции. Лишь редко мы сталкиваемся с отклонениями от нее.

Характерным примером законодательства, построенного на принципе опеки и заботы свыше является законодательство о государственных крестьянах. Значение этих законов становится ясным, если принять во внимание, что в то время приблизительно половину всего населения России составляли именно государственные крестьяне. Я не могу дать точных цифр за то время, когда издавались эти законы. Но нам достаточно цифр за период вокруг 1860 года, приведенных Милютиным в его вышеупомянутом докладе в Париже. Между 1840 и 1860 годами численность населения несомненно выросла, а соотношение между отдельными его группами — что для нас только и важно — не могло сильно измениться. До освобождения в России (не считая Польши, Финляндии и Кавказа) было:
23 миллиона крепостных
26 миллионов государственных крестьян
4 миллиона горожан
1 миллион дворян
650 ООО духовных лиц⁴.

Эти 26 миллионов государственных крестьян были крестьяне, обрабатывавшие государственные имения. Имения эти имели колоссальные размеры. Не учитывая Сибири, Закавказья, а в Европейской России казачьих областей, военных поселений и имений, принадлежавших шахтам, в тридцатых года XIX века в Европейской России государственные земли составляли 87 миллионов десятин лугов и полей и 119 миллионов десятин леса⁵. Чтобы понять законодательство Николая I, мы должны исходить из положения государственных крестьян в предыдущие столетия.

В XVII веке земля, бывшая собственностью государства, состояла из следующих категорий:
1. Ненаселенные (пустые) земли.
2. Земли, населенные государственными крестьянами⁶ (государственные имения).
3. Царские имения и имения, принадлежащие двору.
4. Служебные имения, предоставленные государством служилому дворянству.

Законом от 1731 года служебные имения приравнены были к имениям наследственным и обе категории получили общее наименование «недвижимое имущество». По мнению Заблоцкого-Десятовского тем самым служебные имения переставали быть государственной собственностью и превратились в частную собственность⁷. Но есть и другое толкование, согласно которому имения дворян по- настоящему стали частной собственностью только в 1785 году. Во всяком случае, вследствие превращения служебных имений в частную собственность размеры государственных земель сократились еще в XVIII веке (в 1731 или 1785 году). Это сокращение не могло быть компенсировано отнятием у церкви имений (что произошло при Екатерине II), а еще менее присвоением государству имений, принадлежавших попавшим в немилость государственным деятелям. Но сокращение размеров казенных земель не означало сокращения числа казенных крестьян, поскольку крестьяне на служебных имениях уже в XVIII веке рассматривались как крепостные. Впрочем, правильно — во всяком случае начиная с Петра I — считать крестьян на принадлежащих двору поместьях крепостными царя.

На «волостных землях» (принадлежащих государству) испокон веков жили крестьяне. Они были свободны, им лишь полагалось отдавать известное количество денег, продуктов и труда государству. Вся сумма их обязанностей называлась тягло и поэтому волостные земли назывались также тяглыми. В одно почти время с возникновением крепостного права (в конце XVI и в начале XVII века) в наследственных и служебных имениях была ограничена свобода казенных крестьян. Каждый государственный крестьянин прикреплен был к своей общине, в первую очередь из-за круговой поруки. Свободу не отменили в принципе, но крестьян обязали находить себе заместителей в случае, если кто из них хочет покинуть деревню; такой заместитель должен был взять на себя все обязательства уходящего. Разумеется, это в высшей мере затрудняло реальную возможность ухода.

Вопрос о том, надо ли считать казенных крестьян крепостными государства — сложен, и ответы на него даются разные. Заболоцкий-Десятовский считает, что ответ должен быть положительным, потому что государство могло дарить дворянам казенные земли вместе с живущими на них казенными крестьянами.

Государственные крестьяне с давних времен жили общинами, которыми управляли крестьянами же избранные старосты, сотские и т.д. Выбор этот был не только правом общины, он был в первую очередь ее долгом. Главным заданием этих выборных старшин было распределение налогов и натуральных податей среди членов общины и их сбор. При этом сами они были ответственны за то, чтобы община вовремя и полностью все уплачивала и сдавала. Указ от 19 мая 1769 года постановляет: «В случае неуплаты крестьянами в годовой срок подушной недоимки, забирать в города старост и выборных, держать под караулом, употреблять их в тяжкие городовые работы без платежа заработных денег, доколе вся недоимка заплачена не будет». Заблоцкий- Десятовский по этому поводу пишет: «Замечательно, что этот указ явился в первые годы царствования Екатерины II, когда она находилась вполне под обаянием либеральных идей XVIII века»⁸. Вообще и другие указы Екатерины относительно государственных крестьян носят определенно нелиберальный характер. Они основаны на предпосылке — самой по себе правильной — что согласно тогдашнему праву земля принадлежит не общине крестьян, а государству, и поэтому исходят преимущественно из соображений экономической пользы государства⁹. Объявить государственные земли собственностью крестьянских общин бесспорно было бы шагом в сторону либерализма, но предварительно надо было выработать для казенных крестьян новый юридический статус. А об этом, опять-таки, можно было начать думать лишь после Жалованной Грамоты дворянству и городам, когда некий образец уже был дан в лице дворян и горожан. Екатерина думала о таком мероприятии, но ее проект Жалованной Грамоты некрепостным крестьянам так и остался проектом¹⁰.

До Киселевской реформы наблюдение за общинами государственных крестьян поручалось в уездах земским исправникам, в губерниях — финансовым дворам. Положение государственных крестьян было очень нелегким, хотя они, в отличие от крепостных, и не находились под властью помещиков. Сперанский уже в 1827 году утверждал, что первым шагом в направлении общего решения крестьянского вопроса, т. е. преобразования крепостного права, должно быть новое устройство государственных крестьян; при этом в одном из своих докладов он указывал на то, что положение этих крестьян достаточно мрачное. Сперанский пишет: «Этот род людей беднеет и разоряется не менее крестьян помещичьих». Сперанский указывает на то, что работы и повинности их в высшей степени неопределенны и неравномерны, и продолжает: «Земские исправники суть те же помещики, с тою только разностью, что они переменяются и что на них есть некоторые способы к управе; но взамен того, сии трехлетние владельцы не имеют никаких побуждений беречь крестьян, коих они ни себе, ни потомству не прочат»¹¹.

Николай, в крестьянском вопросе (а может быть и вообще) наиболее доверявший Сперанскому, полностью принял эту мысль его. Он велел, чтобы вопрос статуса государственных крестьян рассматривался отдельно от решения крестьянского вопроса вообще и с особой поспешностью. Но нелегко было найти человека, которому можно было бы поручить эту работу. Сначала думали о министре финансов Канкрине. Но он сам взял обратно собственный свой проект по этой проблеме, считая его неудовлетворительным. Тогда Николай обратился к графу Киселеву и поставил его во главе комитета, которому поручалось решение проблем, касающихся статуса государственных крестьян. Впрочем, уже до того существовала комиссия под руководством Куракина, которая занималась тем же кругом вопросов¹².

По мнению Киселева, причиной обеднения государственных крестьян был недостаток покровительства и надзора. Вследствие недостатка покровительства государственные крестьяне противозаконно перегружены налогами и работами, а вследствие недостатка надзора распространяется алкоголизм и другие пороки¹³. Он говорил дальше, что волостные и сельские начальники избираются из людей самых порочных и сами являются первыми орудиями всех притеснений и беспорядков. Эти сельские чиновники дают себя подкупать зажиточным крестьянам и помогают им использовать в собственных интересах дела общины и притеснять бедных крестьян. А богатые крестьяне вполне естественно против всяких изменений, так как царящий в управлении делами беспорядок для них выгоден. Наоборот, «беднейший и многочисленнейший класс земледельцев желает улучшений в настоящем их состоянии и с полным доверием к правительству ожидает его распоряжении»¹⁴.

Но вскоре оказалось, что оптимизм Киселева не оправдан. Наоборот, слухи о готовящихся правительственных реформах сильно встревожили государственных крестьян. Особенно обеспокоили их слухи о том, что правительство собирается преобразовать крестьянские общины в своего рода военные поселения и при этом ввести общественную запашку. В результате этих слухов зажиточное крестьянство стало переходить в городское состояние¹⁵. Особенно интересно при этом заметить, что крестьяне боялись именно введения общественной запашки. Это явно противоречит предвзятому мнению о том, что «великороссам присуще врожденное стремление к коллективизму». И в 1842 году Киселев докладывает императору, что сопротивление посеву картофеля вызвано в первую очередь тем, что «разведение картофеля в мнении крестьян смешивается с учреждением общественной запашки, для них ненавистной»¹⁶.

Так, сам граф Киселев через несколько месяцев после доклада от 17 мая 1837 года вынужден был признать, что далеко не все крестьяне «с полным доверием» ожидают планируемых им нововведений. В докладе от 26 ноября 1837 года он пишет: «Всякая власть, установляемая вновь... естественно порождает неудовольствия многих... в самом сословии поселян первое впечатление будет невыгодно... люди сии почтут стеснительным для себя всякое действие попечительной власти»¹⁷. При этом Киселев считал, что проекты его не вводят ничего существенно нового и не отклоняются нисколько от уже существующих законов¹⁸. Он считал, что реформа его должна послужить лишь к обеспечению подлинной действенности этих законов и к пополнению имеющихся в них пробелов. Он предполагал, что недовольство может быть просто следствием желания сохранить существующий беспорядок, поскольку при нем возможна необузданная свобода, а крестьяне часто «предпочитают удовлетворение привычных страстей всем обещаниям лучшего состояния»¹⁹. Поэтому он полагал большой ошибкой отказ от реформы. По мнению Киселева, если правительство и дальше останется бездейственным, существует опасность, что мероприятия для устранения неустройств будут происходить «не по собственному внушению властей, но по требованиям, снизу восходящим»²⁰. Вообще Киселев был глубоко убежден в том, что покровительство свыше— источник счастья. Летом 1838 года он предпринял поездку по России. При этом он отмечал в своей записной книжке, что крестьяне счастливы, когда «руководствуются властью попечительною, отеческою и не стеснительною»²¹.

Этой властью должно было пользоваться министерство государственных имуществ и подчиненные ему органы в губерниях и округах, в волостях и деревнях. Такими органами являлись в губерниях палаты государственных имуществ, в округах — окружные начальники, в волостях и деревнях — самими крестьянами избираемые управления и суды. К управлениям были приставлены упомянутыми ведомствами назначенные писари. Писари сельских управлений назначались окружными начальниками, писари волостных управлений — палатами государственных имуществ.

Все эти ведомства должны были заботиться о благосостоянии государственных крестьян. Прежде всего они должны были заботиться о том, чтобы казенная земля возможно равномернее разделена была между общинами и внутри общин между отдельными дворами и чтобы возложенный на каждый двор оброк соответствовал размерам данной ему земли. В этом смысле положение далеко не было удовлетворительным. Были отдельные общины, в которых дворы получали лишь по полдесятины на душу, а в других общинах на душу давали по двадцати и более десятин. А было 600000 душ, у которых вообще не было никакой земли. Многие крестьяне вынуждены были переселяться на землю помещиков или уходить в другие губернии. Бывали даже случаи, когда государственную землю брали в аренду спекулянты и переарендовали ее крестьянам. Распределение налогов и прочих повинностей среди отдельных общин тоже не было равномерно. Сделанные прежде правительством попытки исправить распределение земли среди общин нередко еще ухудшали положение крестьян, а проведение в жизнь всех этих мероприятий неизменно сопровождалось подавлением крестьян²². Да и внутри общин распределение земли не было справедливо. «При распределении общественных земель в сельских обществах мироеды успевали обделять в свою пользу прочих крестьян»²³. И в таких случаях вмешательство правительства редко бывало успешным.

Новый порядок должен был устранить все эти недостатки. Новосозданные ведомства должны были наблюдать за сельскими управлениями и даже вообще за сельскими общинами. Конечно, они не имели права навязывать решений сельским собраниям и управлениям, если речь шла о делах, которые те полномочны были решать. Но они должны были смотреть за тем, чтобы их решения не противоречили существующим законам. Временно же, до достаточного развития сельских управлений, в полномочия окружных начальников входило не только выполнение функций наблюдателей и попечителей, а и право давать указания и выносить постановления²⁴. Впрочем, позволительно сомневаться в том, что такое полномочие вызвано было только недоразвитостью сельского управления и действительно должно было со временем отпасть. Дело в том, что у этого полномочия был другой, глубокий, юридический корень. В другом месте Заблоцкий-Десятовский пишет: «Администрация не могла ограничиваться отрицательными действиями в отношении государственных крестьян, между прочим и потому, что земли, на которых жили крестьяне, признавались имуществом государственным, а эти имущества составляли предмет не попечительства, а управления»²⁵.

Власть эта, однако, должна была служить не для экономической экплуатации крестьян, а для повышения их благосостояния. В этом — принципиальная разница между министерством государственных имуществ и удельным управлением²⁶. Заблоцкий-Десятовский по этому поводу говорит: «Удельное управление не составляло администрации в государственном смысле; это было управление помещичье, в котором крестьяне были не целью, а только средством извлекать наиболее дохода из имения...»²⁷. Интересно отметить, что при всем при том как раз удельное управление — одно из немногих ведомств, на которые не приходится получать жалоб, в то время как со всех сторон поступают жалобы на министерство государственных имуществ. Крестьяне жаловались в первую очередь на то, что реформа повлекла за собой значительное размножение ведомств, содержать которые приходится прямо общинам, а к тому же частые наезды высокопоставленных чиновников из округа и губернии тоже связаны со значительными расходами. Крестьяне, наконец, указывали на то, что в случае плохого урожая — т. е. именно в том случае, когда необходимо попечительство — новые ведомства проявили себя чрезвычайно беспечно и несерьезно²⁸. Критика нового порядка исходила не только от одних крестьян. Многие принципиально отвергали попечительство со стороны властей и стояли на той точке зрения, что правильнее «предоставить крестьян самим себе»²⁹. Военный губернатор Ярославля Полторацкий однажды в разговоре с бароном Корфом иронически заметил: «Помещики собираются поставить Киселеву монумент; с тех пор, что введено новое управление казенными крестьянами, положение их до того стеснилось и сделалось невыносимым, что многие из помещичьих далеко предпочитают свое и боятся как огня обращения их в государственных»³⁰.

Речь тут идет об очень интересном явлении: крестьяне предпочитали положение, при котором они были предметом эксплуатации, иному положению, при котором они становились предметом попечительства. Может быть это можно объяснить тем, что эксплуатация означает хотя и жесткий, однако вполне рациональный подход к эксплуатируемому. Но становясь опекаемым, человек рискует стать жертвой жестокости сентиментального идеализма.

Идея попечительства (т. е. представление, что государство должно снабжать крестьян землей и далее следить за тем, чтобы крестьяне более или менее равномерно распределяли землю эту между собой) порождена была страхом пролетаризации части народа. Из-за этого опасения, основанного на некоторых политических предвзятых мнениях, правительство готово было пойти на все экономические и прочие недостатки этого отсталого аграрного коллективизма, чтобы только как-то задержать естественный процесс дифференциации населения³¹.

Юридический статус государственных крестьян был выгоднее, чем статус крепостных. С 1801 года они имели право приобретать в собственность землю. У общин были юридические средства для того, чтобы защищать свои интересы по отношению к государственной земле, данной им в пользование³². Казенным крестьянам разрешалось заключать договоры. Они могли относительно свободно выбирать род занятий, могли заниматься земледелием или ремеслами, или создавать маленькие фабрики, или переходить в городское сословие. Беда была в том, что юридический статус казенных крестьян не был достаточно гарантирован. Общины их могли быть превращены в военные поселения. Государственные крестьяне могли быть переданы Удельному ведомству. Их могли даже подарить какому-нибудь дворянину и таким образом они превращались в крепостных. (Последний факт, однако, в XIX веке уже не имел места никогда). Переход из состояния казенного крестьянина в состояние крепостного до 1848 года связан был с потерей права собственности на землю (если таковое было) и с ограничением юридической и экономической ответственности³³.

Было бы, однако, несправедливо по отношению к Киселеву и к созданному и руководимому им министерству государственных имуществ не учесть положительных результатов, достигнутых его министерством. В самом деле, эти результаты далеко не были незаметными. В 1838 году, т. е. в первый год после создания министерства, в России почти не было народных школ. На государственных землях было в 1838 году только 60 школ, в которых училось 18880 школьников. В 1866 году, когда казенные крестьяне вышли из-под ведомства министерства и подчинены были нормальным административным органам, занимавшимся крестьянскими вопросами, в деревнях школ было 7869 и обучалось в этих школах 280000 учеников. И число церквей было в 1838 году совершенно недостаточным. В 1866 году в казенных деревнях было 12975 церквей, 5987 часовен и 166 молелен. В основном это были, конечно, православные церкви, но были и церкви других христианских вероисповеданий. Кроме того, в казенных деревнях было 1818 мечетей. В 1838 году на казенных землях почти не было врачей и больниц (в общей сложности 3 больницы и 5 врачей); для того чтобы прививать населению оспу, на сельских собраниях выбирали молодых крестьян, непригодных для военной службы. В 1851 году в рамках министерства создано было медицинское управление. В 1866 году в казенных деревнях было 269 больниц, 170 врачей. Министерство государственных имуществ старалось бороться с потреблением спиртных напитков. И в этой области ему удалось достичь некоторого успеха. В 1850 году в казенных деревнях было 15700 питейных заведений, т. е. приблизительно одно на тысячу жителей. В 1854 это число упало до 10726, т. е. по одному на 1600 жителей. В 1850 казенные крестьяне истратили 6 миллионов рублей на спиртные напитки. В 1854— они истратили лишь 3 миллиона рублей. Преступность среди казенных крестьян в эти годы также понизилась. За три года (1834-1836) 5614 государственных крестьян приговорено было к тюремному заключению; за годы же 1852-1854 было всего 2035 приговоров. Чтобы поощрить крестьян и добиться от них лучшей работы, министерство стало раздавать всякие премии, как денежные, так и сельскохозяйственное оборудование, медали и свидетельства³⁴.

Большим недостатком этого эксперимента был, конечно, чисто бюрократический характер всей системы. Несмотря на то что сельские и волостные управления избирались самими крестьянами, дух самоуправления и самодеятельности не находил тут себе места для развития. И эти избранные представители по сути дела оставались только исполнительными органами ведомств. Всеобщее представление было таково, что все должно быть приказано и определено свыше. Всякая инициатива, исходящая от самого населения, отклонялась как нечто недопустимое, как выражение недоверия к правительству. При Николае I к служащим различных ведомств в округах и губерниях добавились избранные лица. Но и тут эти выборные люди не являлись представителями свободных общественных сил (того, что принято было называть общественностью), а речь шла просто о чиновниках, путем выборов назначенных в члены управления от определенных сословий. Так что мнение Кизеветтера, согласно которому в этих ведомствах проявляются уже некоторые черты будущих земств, можно принять лишь с большими оговорками (речь шла в первую очередь о ведомствах, ответственных за здравоохранение, за пути сообщения, за благотворительность и народное просвещение)³⁵. Внешняя процедура земских выборов иногда действительно могла напоминать, хотя бы и частично, опыт выборов при Николае I. Но принципиальная разница была велика. При земских выборах речь шла об избрании подлинного всеобщего самоуправления со стороны разных общественных групп. Самоуправление это не было органом правительства, оно представляло общественность. При Николае I были выборы, но избранные были избранными чиновниками.

Кизеветтер считает, что особенность царствования Николая I «не в отсутствии стремления к реформам, а скорее наоборот — в той самоуверенности, с которой правящая бюрократия обращалась с существеннейшими государственными проблемами»³⁶. Мнение Кизеветтера по этому поводу лишь отчасти оправдано. Он прав в том смысле, что бюрократия эпохи Николая I действительно была в достаточной степени самоуверенна. Но он ошибается в том, что не видит разницы между самоуверенностью и решительностью. Действительно, правительство при Николае не сомневалось в том, что оно одно призвано решать все государственные проблемы, все приводить в порядок и все проверять, и что оно все это может. Ему была абсолютно чужда мысль о том, что оно могло бы воспользоваться помощью каких-либо не входящих в его состав элементов. Но вряд ли можно назвать это правительство решительным. Оно не осмелилось провести глубоких серьезных реформ ни в одной области. Смелость оно проявляло только в подготовке реформ.

При вступлении на престол Николая I юридический статус крестьян (как крепостных, так и казенных) определялся принципами, принадлежавшими к сути крепостного строя. Наоборот, юридический статус дворянства и городов основан был на главных принципах строя гражданского. Оставаясь верным своей коренной установке, Николай ничего в этом положении не изменил. Таким образом то, что сделано было в направлении к либерализму при Екатерине и Александре I предохранено было от уничтожения. По характеру своему и по своим деспотическим склонностям Николай I скорее всего должен был с большой легкостью отказаться от всего имевшего место при его предшественниках либерального развития и вновь восстановить крепостной строй и для тех сословий, для которых он был отменен; сделать это ему было совсем не трудно. Но чрезвычайно консервативный подход Николая спас Россию от такой глубокой реакции. То, что существует десятилетиями, обычно укрепляется уже благодаря самому факту своего существования. Я думаю, что таким образом может быть становится ясно, что я имел в виду, когда говорил, что при Николае I не только сохранилось, а и укрепилось многое, что достигнуто было при Екатерине II и Александре I на пути, который в конечном итоге должен был повести к возникновению в России либерального строя.

Но неправильно было бы понимать это так, будто я оправдываю поведение Николая I и его правительства. Наоборот, я считаю справедливым утверждать, что эпоха Николая была чрезвычайно вредной для дальнейшего развития России. Николай I уверен был в том, что воля монарха все может определять, что монарх может приказать разным сословиям своей державы жить по разным юридическим системам, как бы дышать различным юридическим воздухом. Мысль о том, что воля монарха не является единственной властью, что и правовые принципы представляют собой власть, которая формирует характер и даже духовное существо человека, была Николаю совершенно чужда. И он, естественно, не мог и заметить, что благодаря этому в течение его долгого царствования все углублялась пропасть между правовым сознанием высших и низших классов. Но если бы он это и заметил, был ли он в состоянии опознать это явление в подлинном его значении? Я в этом сомневаюсь. Ведь для Николая важно было только, чтобы подданные точно выполняли волю монарха. Если они на самом деле были послушны, то хоть они и жили и действовали согласно совершенно различным правовым принципам, тем не менее, все было в согласии с волей царя, а следовательно, все было в порядке. К сожалению, этот подход очень наивен. Никак не может быть все в порядке, если между правовым сознанием отдельных слоев населения существуют противоречия. Это означает беспорядок, даже если такое положение временно отвечает намерениям правительства. Такое положение вещей может стать причиной общественного бедствия. Поэтому нельзя недооценивать опасность того, что правительство Николая I много лет ничего не предпринимало для переведения крестьянства из крепостного строя в строй гражданский, как это было сделано предшественниками Николая для дворянства и города.

Вышеприведенные цифры доказывают, что бюрократический аппарат министерства государственных имуществ достигал положительных результатов и польза, принесенная им в некоторых областях была даже довольно значительна. Интересно, что царствование Николая I до 1848 года ознаменовалось большим развитием университетов в России. Особенно Московский Университет пережил в этот период время расцвета. Происходило это в первую очередь благодаря Уварову, который был при Николае в течение 15 лет (до 1849 года) министром народного просвещения, и благодаря попечителю московского округа по вопросам просвещения графу Строганову. Строганов прилагал все усилия для отыскания повсюду, где только можно, знающих и талантливых людей и приглашал их в Московский Университет. Так, во время его попечительства там появились, например, Редькин, Крылов, Крюков, Чивилев, Иноземцев, Кавелин, Соловьев, Кудрявцев, Буслаев. Корш назначен был университетским библиотекарем. Строганов сам не был ни слишком образован, ни слишком одарен, но преисполнен той любви к образованию, которая так характерна для эпохи Александра I. Все свое внимание посвящал он Университету. Чичерин пишет, что несколько поколений студентов чувствовали себя глубоко признательными Строганову.

Уваров был гораздо более значительной личностью. Даже Чичерин, обычно весьма критически высказывающийся о своих современниках, подчеркивает, что Уваров был человеком с многосторонним образованием и широким интеллектуальным кругозором. «Это был в подлинном смысле слова просвещенный человек, какими бывали иногда лишь магнаты эпохи Александра I»³⁷. Уваров всегда защищал интересы Университета, смысл и задания которого он прекрасно понимал; защищал он их даже от деспотизма Николая, делая все возможное в те времена, чтобы содействовать настоящему образованию.

Современники отметили это благоприятное развитие. Журнал «Московский наблюдатель» пишет: «Московский Университет быстро начинает приобретать достоинство и важность». По мнению журнала, это вызвано в первую очередь повышением требований при вступительных экзаменах и тем обстоятельством, что молодые доценты продолжают свое образование в Берлине. «Вступление на университетские кафедры молодых профессоров, приготовлявшихся к профессорству в Германии, составляет важную эпоху в летописях Московского Университета»³⁸.

Чичерин рассказывает нам, что в состоянии был дать тогда Московский Университет талантливому и действительно заинтересованному студенту: «Университет дал мне все, что он мог дать: он расширил мои умственные горизонты, ввел меня в новые, дотоле неведомые области знания, внушил мне пламенную любовь к науке, научил меня серьезному к ней отношению, раскрыл мне даже нравственное ее значение для души человека»³⁹.

Конечно все это достигалось не только в рамках официального преподавания, а бесспорно главным образом благодаря личному контакту с профессорами, который был очень тесным. Чичерин пишет: «Отношения между профессорами и студентами были самые сердечные... У Грановского, у Кавелина, у Редькина в назначенные дни собиралось всегда множество студентов; происходили оживленные разговоры не только о научных предметах, но и о текущих вопросах дня, об явлениях литературы»⁴⁰. Вообще то было время, когда духовная жизнь сосредоточена была в частных домах и идеологические дискуссии происходили главным образом в частных гостиных: яркий пример того, как автономия частной собственности благоприятно отражалась на духовной свободе. В Москве такие гостиные и такие кружки были особенно многочисленны. Чичерин пишет в своих воспоминаниях: «Однажды я сказал Ивану Сергеевичу Тургеневу, что напрасно он в "Гамлете Щигровского уезда" так вооружился против московских кружков... Это были легкие, которыми в то время могла дышать сдавленная со всех сторон русская мысль... Тургенев согласился с моим замечанием»⁴¹. Действительно, в некоторых из этих гостиных встречались самые образованные и блестящие представители интеллектуальных кругов (например, у Н.Ф. Павлова, где Чичерин жил в бытность свою студентом). Тут происходил обмен мыслями среди глубоко образованных людей, обладавших часто и настоящим ораторским талантом. Как блестящи должны были быть эти гостиные, можно себе представить, если вспомнить имена участников. Здесь были самые крупные славянофилы: Хомяков, братья Аксаковы, братья Киреевские, молодой Юрий Самарин; а из западников Грановский, Чаадаев, Герцен. Чичерин пишет, что здесь, в этих кружках, его впервые «охватило неведомое дотоле увлечение, увлечение мыслью, одно из самых высоких и благородных побуждений души человеческой»⁴². «Я захотел сам быть участником и деятелем в этом умственном движении». «Здесь сложился у меня... идеал умственного и нравственного достоинства»⁴³.

Особенно после 1849 года эти кружки оставались единственными центрами интеллектуальной и духовной жизни. В 1849 году правительство начало искоренять в университетах все, что казалось ему подозрительным (а что могло не казаться подозрительным после европейских событий 1848 года?). В тот год Уварову пришлось подать в отставку, а Строганова заменил Назимов. Философия вычеркнута была из программы как опасный или во всяком случае подозрительный предмет, профессор философии (тогда Катков) был уволен. Лекции по логике и психологии поручены были духовному лицу (Чичерин говорит с презрением: попу Терновскому). Назимов должен был ввести среди студентов военную дисциплину, и с этой целью число студентов (за исключением медицинского факультета) снижено было на 300.

Несмотря на высокий уровень участников вышеупомянутых кружков, дискуссии в них оставались, в общем, малоплодотворными. Спор между славянофилами и западниками (в то время это была главная тема) носил чисто теоретический характер и велся вокруг абстракций. История этого спора не принадлежит непосредственно к истории либерализма. Однако я хотел бы привести здесь мнение Чичерина, который был крупнейшим теоретиком русского либерализма, потому что мнение это характерно для его умственного склада вообще. Чичерин пишет: «Вся проповедь славянофилов представлялась мне чем-то странным и несообразным... Я пламенно любил отечество и был искренним сыном православной церкви; с этой стороны, казалось бы, это учение могло бы меня подкупить. Но мета хотели уверить, что весь верхний слой русского общества, подчинившийся влиянию петровских преобразований, презирает все русское и слепо поклоняется всему иностранному, что, может быть, и встречалось в некоторых петербургских гостиных, но чего я, живя внутри России, отроду не видал. Меня уверяли, что высший идеал человечества — те крестьяне, среди которых я жил и которых знал с детства, а это казалось мне совершенно нелепым. Мне внушали ненависть ко всему тому, чем я гордился в русской истории, к гению Петра, к славному царствованию Екатерины, к великим подвигам Александра. Просветитель России... выдавался за исказителя народных начал, а идеалом царя в "Библиотеке для воспитания" Хомяков выставлял слабоумного Федора Ивановича за то, что он не пропускал ни одной церковной службы и сам звонил в колокола. Утверждали, что нам нечего учиться свободе у Западной Европы, и в доказательство ссылались на допетровскую Русь, которая сверху донизу установила всеобщее рабство... То образование, которое я привык уважать с детства, та наука, которую я жаждал изучить... выставлялась как опасная ложь, которой надобно остерегаться, как яда. Взамен их обещалась какая-то никому неведомая русская наука, ныне еще не существующая, но долженствующая когда-нибудь развиться из начал, сохранившихся неприкосновенными в крестьянской среде. Все это так мало соответствовало истинным потребностям и положению русского общества, до такой степени противоречило указаниям самого простого здравого смысла, что для людей посторонних, приезжих, как мы, из провинции, не отуманенных словопрениями московских салонов, славянофильская партия представлялась какою-то странною сектою... Вне московских салонов русская жизнь и европейское образование преспокойно уживались рядом, и между ними не оказывалось никакого противоречия; напротив, успехи одного были чистым выигрышем для другой. Все стремление моих родителей состояло в том, чтобы дать нам европейское образование, которое они считали лучшим украшением всякого русского человека и самым надежным орудием для служения России»⁴⁴. Как настоящий ученый, Чичерин особенно резко реагировал на учение славянофилов о том, что народный дух — последний источник науки. Чичерин пишет: «По теории Самарина, ученый, приступающий к научному исследованию, должен предварительно окунуться в живую струю народной жизни. Точка зрения на предмет не вырабатывается сама собою из изучения, а дается заранее теми началами, которые лежат в народном духе... Разумеется, подобного воззрения не мог принять ни один человек, знакомый с истинно научными методами исследования»⁴⁵. Кроме того, Чичерин указывал на тот факт, что хотя славянофилы и отвергают западную культуру и западное образование, собственное их учение имеет как раз западноевропейские корни. Их критика Запада основана главным образом на критике современного европейского развития, исходящей прежде всего из Мюнхена. «Даже высшее значение Восточной церкви с точки зрения философской, начало, на котором славянофилы строили все свое умственное здание, проповедывалось в то время одним из корифеев шеллинговой школы Баадером»⁴⁶.

По мнению Чичерина, не только содержание, а и действие славянофильских учений отрицательно. «Никакого самосознания в русском обществе они не пробудили, а, напротив, охладили патриотические чувства тех, кто возмущается нелепым превознесением русского невежества над европейским образованием»⁴⁷.

И манера дискуссии мало удовлетворяла Чичерина. Спорили остроумно, блестяще, талантливо, но преобладающим было не желание углубить и понять проблемы, а рвение оставить за собой идеологическую победу. Во время долгих путешествий за границу или вернее долгого пребывания за границей, с 1858 до 1861 года, Чичерин с горечью часто вспоминал московские вечера, посвященные дискуссиям, и сожалел о том, что там не хватает того истинно научного подхода, с которым он встречается на Западе. Большое впечатление произвел на него венский специалист по государственному праву и философии права Лоренц Штейн. Чичерин пишет: «Тут я в первый раз почувствовал, что такое истинно-научная атмосфера, в которой живут люди и которая побуждает их смотреть на вопросы спокойно и просто, видеть в них не дело партии или повод к ожесточенным препирательствам, а предмет серьезного объективного исследования». И дальше: «Вместо рьяных споров, служивших только поприщем для бесплодной гимнастики ума, тут является возможность спокойного обмена мыслей, из которого выносишь полное умственное удовлетворение. После беседы с Штейном мне еще живее представилась вся пустота недавних наших прений с славянофилами...»⁴⁸. То же самое испытал Чичерин при контакте с французским научным миром в Париже, присутствуя, во время обеда у экономистов, при мирном обмене мыслями между основательно знающими науку людьми. Он пишет по этому поводу: «Это было именно то, о чем я мечтал у себя на родине. Как неизмеримо высоко все это стояло перед самоуверенным невежеством и высокомерною нетерпимостью моих соотечественников, которые вместо того, чтобы смиренно учиться, вздумали презрительно смотреть на всю западную науку!»⁴⁹.

Эти критические замечания Чичерина, конечно, правильны хотя бы в основной своей части; тем не менее нельзя отрицать высокого духовного и умственного уровня тех кружков, где встречались самые выдающиеся представители славянофилов и западников. Необходимо справедливо оценивать нравственную и духовную атмосферу, царившую в этих кружках. Но были и другие кружки, иногда незначительные, а иногда и темные. Тут преобладали примитивные идеи, негибкие и прямолинейные концепции, подлинные арсеналы отрицательного мышления и разрушительной воли. Тут преобладающим мировоззрением был нигилизм, а политической программой — революционный социализм. Но эти кружки проявились лишь при Александре II, т.е. после того, как правительство серьезно приступило к проведению в жизнь либеральных реформ.

---

¹ В том же духе, как и в уже приводившейся речи в Государственном Совете, император неоднократно высказывался и впоследствии. Эти заявления его приводятся у Латкина, ук. соч., стр. 211.
² Долголетний министр финансов Николая I, Канкрин, изложил свои экономические соображения в произведениях «О мировом богатстве и государственной экономике», 1821, и «Об экономике человеческого общества», 1845. Иконников пишет, что согласно толкованию Канкрина, как оно высказано в этих произведениях (т.е. полностью в либеральном духе) целью правительства должно быть благополучие отдельных лиц, а не повышение государственного дохода. (См. Иконников, ук. соч., стр. 450). Иконников также подчеркивает, что Канкрин на практике всегда строго придерживался своих теоретических формулировок. И другие министры придерживались того же мнения. Когда в 1856 году министр финансов представил министру внутренних дел и министру государственных имуществ новый торговый статут, оба они неоднократно высказывались против всякого ограничения свободы торговли. (О праве на торговлю, Пб, 1860, стр. 9 и 57).
³ Сборник циркуляров и инструкций Мин. Вн. Дел, том 4, статья 98.
⁴ Д. Милютин, ук. соч., стр. 3, прим. 1. См. также Шницлер, L'empire des Zars au point actuel de la science. 1862, т. 2.
⁵ Заблоцкий-Десятовский, ук. соч., том II, стр. 27.
⁶ Тогда еще не было такого названия. Было множество категорий некрепостных деревенских жителей, которые позднее, законами от 1714 и 1724 года, объединены были в единое сословие казенных крестьян.
⁷ Заблоцкий-Десятовский, ук. соч., стр. 25.
⁸ Там же, стр. 28.
⁹ См. Латкин, ук. соч., стр. 169.
¹⁰ Заблоцкий-Десятовский, ук. соч., стр. 31 и далее.
¹¹ По Заблоцкому-Десятовскому, ук. соч., стр. 10.
¹² См. Сборник Русского Исторического Общества, т. 74.
¹³ Заблоцкий-Десятовский, ук. соч., стр. 18 и далее.
¹⁴ Из доклада графа Киселева от 6 октября 1836 года, приводится по Заблоцкому- Десятовскому, ук. соч., стр. 21.
¹⁵ Доклад графа Киселева от 1 мая 1837 года, приводится по Заблоцкому-Десятовскому, ук. соч., стр. 59.
¹⁶ По Заблоцкому-Десятовскому, ук. соч., стр. 108.
¹⁷ По Заблоцкому-Десятовскому, ук. соч., стр. 62.
¹⁸ См. Свод Законов, изд. 1883, том XII, Свод постановлений... о благоустройстве в казенных селениях; и Положение 1862 года о сельскохозяйственном управлении в Петербургской и Псковской губерниях.
¹⁹ По Заблоцкому-Десятовскому, ук. соч., стр. 62.
²⁰ По Заблоцкому-Десятовскому, ук. соч., стр. 64.
²¹ По Заблоцкому-Десятовскому, ук. соч., стр. 78.
²² Заблоцкий-Десятовский, ук. соч., стр. 51.
²³ Там же, стр. 50.
²⁴ Там же, стр. 171.
²⁵ Там же, стр. 167.
²⁶ Управление казенными поместьями.
²⁷ Заблоцкий-Десятовский, ук. соч., стр. 175 и далее. См. также стр. 232.
²⁸ Очень характерен ответ на это обвинение со стороны исполняющего должность министра государственных имуществ. Он старается доказать, что ведомства нового министерства добились того, чтобы помощь не оставалась в руках тех, кто ее распределяет и не доставалась исключительно кулакам. Министр при этом указывает, что попечительство совершает ошибку, всегда выходя навстречу преувеличенным и необоснованным желаниям крестьян, и тем самым воспитывает у них убеждение, что при нехватке собственных средств правительство обязано их кормить. (По Заблоцкому-Десятовскому, ук. соч., стр. 84).
²⁹ Заблоцкий-Десятовский, ук. соч., стр. 165.
³⁰ Там же, стр. 155. Нельзя забывать, что тогда часто представляли себе освобождение крестьян как превращение статуса крепостных в статус казенных крестьян.
³¹ Сравнить в этом смысле с докладом Киселева императору в 1849 году, у Заблоцкого- Десятовского, ук. соч., стр. 199.
³² Заблоцкий-Десятовский, ук. соч., стр. 49.
³³ Там же, стр. 45 и далее.
³⁴ Все эти данные я заимствую из юбилейного издания: Министерство сельского хозяйства и его деятельность в течение 75 лет (1837-1912), Пг., 1914, стр. 26 и далее.
³⁵ Кизеветтер, ук. соч., стр. 456 и далее.
³⁶ Кизеветтер, ук. соч., стр. 419.
³⁷ Б. Чичерин, Москва сороковых годов, М.,1929, стр. 27.
³⁸ Московский Наблюдатель, 1838, май, №2, стр. 250-277, по Барсукову, «Жизнь и творчество Погодина», т. 5, Пб, 1892, стр. 135 и далее.
³⁹ Чичерин, там же, стр. 84 и далее.
⁴⁰ Чичерин, там же, стр. 31.
⁴¹ Чичерин, там же, стр. 6.
⁴² Там же, стр. 6.
⁴³ Там же, стр. 7.
⁴⁴ Там же, стр. 20 и далее.
⁴⁵ Там же, стр. 260 и далее.
⁴⁶ Там же, стр. 19.
⁴⁷ Там же, стр. 225.
⁴⁸ Чичерин. Путешествие за границу. М., 1932. стр. 22 и далее.
⁴⁹ Там же, стр. 72.

<< Назад   Вперёд>>