История либерализма в России (1762-1914)

Либеральная программа Екатерины. — Идеи экономического либерализма. —
Права собственности дворянства. — Планы относительно прав собственности крепостных. — Положение крепостных. — Поддержка абсолютизма и сопротивление французской революции. — Правовые идеи Екатерины.

Идеи либерализма стали приобретать значение в России во времена Екатерины II. Конечно, еще при предшественниках Екатерины издавались законы и принимались меры, которые можно назвать либеральными потому, что они подтверждают права подданных российских монархов, а иногда и расширяют их, содействуя их свободе. В первую очередь надо упомянуть знаменитый манифест Петра III от 18 февраля 1762 года о «вольности дворянской»; далее указ императрицы Анны от 17 марта 1731 года, который, в основном, упразднил разницу между вотчинами и поместьями (наследственными и служебными имениями) и таким образом расширил права дворянства на казенные земли¹. Однако в основе этих законов не было сознательного стремления к осуществлению либеральных принципов. Все царствование императрицы Елизаветы в каком-то смысле можно назвать либеральной эпохой. Однако и здесь свобода не была основана на сознательной воле к сохранению ее, источник и гарантия свободы заключались в жизнерадостном и сговорчивом характере императрицы.

Планы реформ Екатерины, наоборот, основаны на принципах западно¬европейского либерализма, прежде всего на идеях Монтескье. Екатерина старалась дать законное обоснование религиозной терпимости, сделать уголовное право более гуманным, открыть пути для частной инициативы в экономической жизни, укрепить путем законов личную свободу дворян, а также расширить право собственности дворян и городов и предохранить их от возможности нарушения со стороны государства. Кроме того, она ставила себе целью облегчить положение крестьянства, усилить роль органов самоуправления отдельных сословий при устройстве и развитии всей административной системы; а также полностью провести в жизнь принцип разделения власти при устройстве местного управления или самоуправления. Это — широкая либеральная программа, которая изложена в первую очередь в Наказе, составленном императрицей для созванной ею Законодательной Комиссии. Кроме того, ее либеральная программа нашла выражение и в целом ряде других, меньших документов, которые были составлены ею самой или по ее желанию. Значительные элементы этой программы постепенно превращались Екатериной в право путем различных законов, которые издавались во время ее долгого правления. В вопросах экономической политики Екатерина придерживалась либеральных взглядов. Ее взгляды самым подробным образом сформулированы в записке под заглавием «Рассуждение о мануфактурах»². Нельзя сказать с уверенностью, что Екатерина сама составила эту записку, но поскольку она объявила, что полностью согласна с идеями, выраженными там, то этот вопрос не имеет большого значения. Кроме того, Екатерина составила целый ряд (96) замечаний, озаглавленных «ремарки», относительно проблем, которые рассматриваются в записке, и эти ее «ремарки» также представляют собой важный источник, дающий возможность судить о ее подходе к основным экономическим проблемам³.

Екатерина передала «Рассуждения о мануфактурах» мануфактур-коллегии и указом от 18 марта 1767 г. повелела, чтобы эту записку тщательно рассмотрели, так как, по ее мнению, она могла служить основой для инструкций коллегии своему депутату в Законодательной комиссии. Флоровский высказывает предположение, что «ремарки» Екатерины были составлены в связи с каким- то докладом коллегии, представленным ей, но теперь уже не существующим. По всей вероятности, коллегия представила такой доклад императрице после того, как изучила ее «Рассуждения». Каково было содержание доклада мануфактур-коллегии, нам неизвестно. Во всяком случае, он не мог содержать ничего отрицательного по поводу идей самой записки, поскольку коллегия впоследствии приложила всю записку как лучший источник информации и как полную инструкцию для депутата коллегии в Законодательной комиссии. Таким образом, мы видим, что мнения, высказанные в «Рассуждении», разделялись не только самой императрицей, но и представителями одного из высших органов экономической власти в стране.

Мнения, высказанные в «рассуждении» и «ремарках» императрицы, основаны на убеждении, что здоровое экономическое развитие должно носить естественный и стихийный характер. Екатерина пишет в «ремарках»: «Всякая вещь натурально возьмет форму ей свойственную»: (п.п. 1,2,3). «Лучшее учреждение выйдет из естества вещи» (п. 83). Поэтому Екатерина решительно отклоняла всякую возможность регламентирования свыше: «Нету ничего опаснее, как захотеть на все сделать регламенты». Какие ветви экономики будут развиваться и где это будет происходить — зависит от потребностей населения, и лишь эти потребности должны быть решающим фактором (п. 49). Не надо опасаться чрезмерного развития отдельных отраслей промышленности. Екатерина пишет по этому поводу: «Излишества фабрик опасаться нельзя» (п. 6), потому что недостаточный спрос сам собой остановит дальнейшее развитие. «Если б в чем не нашли барыша, то бы то не делали» (п.п. 47, 61). Далее она пишет, что, напротив, прибыльные предприятия будут размножаться, и правительству не придется об этом заботиться. Люди сами будут создавать такие предприятия, «сами заведут, лишь не мешайте им» (п.п. 25, 37). «Не запрещать и не принуждать» — это фраза, которая постоянно встречается в целом ряде заметок и которую Флоровский справедливо считает как бы общим лозунгом императрицы. «Мы лучше ничего не делаем, как что делаем вольно, непринужденно», — говорит Екатерина в п. 19 своих заметок, причем те же слова мы находим и в наказе, в статье 75. Императрица считала, что основным правилом для мануфактур-коллегии должно быть: кто достает честным образом свой хлеб, — сами разберутся, что кому делать (п.п. 63, 31). Далее (п. 73) императрица пишет: «Иного присмотра /кроме законной защиты интересов/ я нужно не нахожу, ибо... коллегия... еще менее установлена для угнетения рукоделий, что несомненно последует, если будет мешаться во всех сих хлопот, — я у всех членов /коллегии/ спрашиваю, захотят ли, чтоб я послала всякой месяц к ним в дом перерыть их пожитки... не требуйте же рыть в доме рукоделием своим питающегося». Напротив, «чем меньше коллегия будет мешаться в их состояние, то им полезнее будет» (п. 4). Императрица даже выражает надежду, что когда-нибудь и сама коллегия может быть «будет без дел» (п. 93), что по-видимому и произошло, так как в 1779 г. коллегию упразднили. Устранение мануфактур-коллегии было в полном согласии с принципиальным требованием Екатерины: «Не мешайте ему /предпринимателю/ и не сделайте много учреждений» (75). И совершенно так же она считает бессмысленным единое планирование для всей страны. «И того век не вздумайте, — пишет императрица, — чтоб вы могли разделить уездам равно богатства, как монахам за трапезу хлеб делят» (п. 5). Екатерина также отрицательно относилась к тому, чтобы предоставлять тем или иным предприятиям монопольные права. Единственный метод, которым может пользоваться государство для развития промышленности и экономики, это— премии (п. 19) и разъяснения (п. 21)⁴, Идеи Екатерины отразились также и в наказе, который мануфактур-коллегия дала своему депутату. В этой инструкции, например, подчеркивается преимущество свободной работы над трудом крепостных⁵. И в проекте правового статуса среднего сословия, который был подготовлен приблизительно в то же время под заглавием «Проект Законов о Правах Жителей» или «Людей Среднего Рода»⁶, и в комментариях к этому проекту мы вновь встречаемся с идеями Екатерины. Так, мы здесь читаем: «Если бы на все просить дозволение, то бы не было права». Возможно, что те, кто произнесли эту фразу во времена Екатерины, не совсем отдавали себе отчет в ее полном принципиальном значении. Тем не менее, эта фраза имеет глубокий философский и правовой смысл: пользование субъективными правами — это именно то, на что не требуется разрешения. Если на все нужно получать разрешение, то это значит, что субъективных прав не существует, а это в свою очередь означает, что нет просто никакого права. Полная объективизация права равносильна его упразднению.

Екатерина высказывалась не только в пользу свободы экономической деятельности и освобождения частной инициативы, она решительно одобряла либеральный принцип частной собственности и в связи с этим — преимущество гражданского права над государственным, во всяком случае в известных областях общественного и государственного устройства. Это выражается в первую очередь в признании принципа компенсации со стороны государства во всех случаях конфискации какого-либо имущества. В материалах «наказа», опубликованных Чечулиным, мы находим следующий пассаж, который повторяется и в инструкции генеральному прокурору: «Когда случается, что обществу необходима собственность частного лица, не надо действовать силой политического закона, но напротив, нужно чтобы в этом случае восторжествовал закон гражданский, который смотрит на каждое частное лицо материнскими глазами, как если бы это лицо было равноценно всему обществу. Если власть хочет построить какое-нибудь общественное здание или провести новую дорогу, она обязана за это вознаграждать пострадавших». Таким образом, Екатерина полностью принимает либеральный принцип возмещения убытков, который представляет собой ярко выраженное признание частной собственности со стороны государства. Этот принцип позднее вошел в состав Декларации Прав Человека от 1789 г. (статья 17) и в кодекс законов Наполеона. Все значение этого признания можно понять, если только учесть тот факт, что пресловутое «отписать на государя» (то есть конфискация земли, принадлежащей частному собственнику) представляло собой ежедневную практику очень недалекого перед тем прошлого. Только помня об этом, и можно оценить все значение признания права частной собственности на землю у дворянства, которое было признано в Жалованной Грамоте дворянству 1785 года.⁷ Только так и были устранены последствия революции Ивана Грозного и был заложен краеугольный камень для утверждения либерального принципа частной собственности, а следовательно, и для начала либеральной эры в России. Как известно, Жалованная Грамота постановляет, что нельзя отобрать у дворянина его имение без судебного дела (статьи 11, 24) и что дворянин имеет право свободно распоряжаться своими имениями, за исключением унаследованных (статья 22).
Но Екатерина не только подтвердила уже существовавшие права дворян на поземельную собственность и не только облекла эти права в форму подлинной частной собственности, она еще значительно расширила размеры этого права. В 1782 году она издала два закона, которыми право собственности дворян, а также и помещиков недворянского происхождения, распространялось на недра земли и на воды.

Ограничения на право распоряжаться лесами (введенные в интересах адмиралтейства)⁸ отменялись . В пояснении к этим распоряжениям указывалось, что это — дальнеиший этап проведения в жизнь либеральной программы, сформулированной императрицей в
самом начале царствования. Именно это необходимо заметить. Эти постановления
вошли в состав Жалованной Грамоты дворянству, откуда их обычно и цитируют. Но
поскольку объяснения этих мероприятий в грамоте не приводится, они обычно
воспринимаются просто как предоставление особых привилегий дворянству, а не как
мероприятие, входящее в рамки либеральной программы.

В манифесте от 28 июня 1782 года мы читаем: «С первых дней царствования Нашего постановили Мы себе непреложенным правилом, чтоб во всех промыслах... изъять из среди всякое принуждение; а на против того оживотворить и умножить оныя свободою и разными одобрениями». Намерение даровать всем полную свободу предпринимательства не могло быть приведено в исполнение в начале царствования в отношении использования земных недр. Однако, теперь, «когда опыты открыли Нам многия познания в истине правил Нами исповедуемых, Нас утверждающия», Екатерина по случаю двадцатилетия ее царствования решила расширить права собственности землевладельцев и на земные недра, даровать им полную свободу в добывании полезных руд, которые там содержатся, и разрешить перерабатывать их на частных предприятиях. В статье 16 того же самого закона кроме того воспрещается финансовым и прочим правительственным учреждениям вмешиваться в руководство этими частными предприятиями. В статье 4 землевладельцам предоставляется право продавать по рыночной цене руды, добытые ими в их имениях. В статье 15 указывается на то, что ни одно из этих предприятий не имеет права становиться монополией.

Содержание законов, изданных в 1782 г., и сопровождающие их размышления, по- моему, представляют собой доказательство того, что Екатерина последовательно придерживалась либеральных принципов во все время своего царствования, а не только в первые его годы⁹. Позже я вернусь к этому важному вопросу, разбор которого поможет выяснить взгляды Екатерины по целому ряду основных проблем.

Итак, впервые частная собственность на землю была введена в России как привилегия дворянства. Это было обусловлено правовым прошлым России, а именно, почти двухсотлетним существованием крепостного строя, паутина которого опутывала все сословия и определяла всю социальную и политическую структуру Российского государства. Чтобы сделать возможным переход к либеральной или, во всяком случае, более либеральной системе, при которой за подданными признается и фактически им предоставляется право на гражданскую свободу, нужно было найти в России, в рамках существовавшего старого крепостного строя, те элементы, которые можно было использовать для создания нового гражданского строя. Это значит, что нужно было создать правовой статус для отдельных категорий подданных, для отдельных сословий, в который входило бы признание субъективных гражданских прав. Кроме того, несомненно, что Екатерина сначала думала о создании в России нового среднего сословия, ни с одним из существующих сословий прямо не связанного, с тем, чтобы предоставить ему этот статус. Вероятно, с этого и началось подготовление уже упомянутого нами проекта «о правах среднего рода людей». Было естественно, что мысли ее шли именно в этом направлении, поскольку на Западе среднее сословие и города, в которых оно развилось, были носителями гражданского строя. Но вероятно вскоре она заметила, что в России недоставало многих важных предпосылок для развития городов, а следовательно и для создания такого среднего сословия. Таким образом, для нее остался единственный выход: признать за дворянством гражданскую свободу и гражданские права, что она и сделала в Жалованной Грамоте. Дальнейшее развитие доказало, что Екатерина была совершенно права. Здесь оправдалось ее удивительно точное восприятие действительности и верность ее исторической интуиции. Зайцев пишет: «Если на западе типом свободного гражданина, по которому равнялись все остальные в общем процессе уравнения и освобождения, был "горожанин", то у нас аналогичную роль играла фигура "дворянина"»¹⁰. После издания Жалованной Грамоты в 1785 году появилось таким образом во всей России сословие, за которым признавалась гражданская свобода и члены которого располагали гражданскими правами. Дальнейшая историческая задача состояла в том, чтобы расширить эту гражданскую свободу на все новые группы населения. Проследить за тем, как развивался этот процесс, как шло расширение гражданской свободы и гражданских прав на другие слои населения, и является одной из главных задач этой книги.

Относительно дальнейшего развития, Екатерина считала, что предоставление дворянству гражданской свободы не является дарованием ему особой привилегии или, во всяком случае, является не только этим. Она считала, что Жалованная Грамота 1785 г. (которая касалась не только дворянства, но в несколько меньшей степени и городов) должна восприниматься как начало гражданского строя в России. Доказательством этому служит ее намерение издать в том же году закон, в силу которого все российские подданные, которые будут рождаться начиная с этого года, с рождения будут свободными людьми, к какому бы сословию ни принадлежали их родители¹¹. Значит она считала статус свободного гражданина уже существующим после ее Жалованной Грамоты и думала о расширении этого статуса путем постепенного естественного вымирания всех несвободных и замены их свободными подданными Российской империи.

Екатерина в своей Жалованной Грамоте провела кодификацию прав и свобод дворянства и тем самым утвердила их. Однако это не означает, что она была равнодушна к интересам крестьянства. Нет никакого сомнения, что Екатерина только потому не высказывалась открыто за отмену крепостного строя, что ей слишком хорошо было известно, на какое сопротивление наткнется такое предложение. Именно под давление оппозиции ей пришлось вычеркнуть некоторые пассажи в Наказе, направленные на то, чтобы «состояние сих подвластных облегчать, сколько здравое рассуждение дозволяет» (Наказ, статья 252). Содержание статьи 260 Наказа: «Не должно вдруг и чрез узаконение общее делать великого числа освобожденных»¹² указывает на то, что императрица думала о мероприятиях, которые могли бы ввести постепенное освобождение крестьян. Екатерина думала также о том, чтобы обеспечить и расширить права собственности крепостных. «Для облегчения судьбы крепостных крестьян, — советует она, ссылаясь на предложение одного дворянина, — считать собственностью крестьян их движимое имущество и личные приобретения».¹³ Кроме того, «все обязанности, возлагаемые на крестьян, какое бы название они ни носили, должны быть определенны и соответствовать силам и возможностям отдельного крестьянина»¹⁴. И, что еще важнее, она считала желательным укрепить за крестьянами пользование предоставленною им землей так, чтобы по сути дела это право сильно приближалось к настоящему праву собственности. Она пишет: «В некоторых государствах может существовать такое положение, при котором государственные или частные интересы не позволяют освободить крестьян, из опасения, что их уход поведет к тому, что земля останется необработанной. В таком случае можно найти средство для прикрепления этих крестьян к земле, а именно, предоставить им и их детям землю до тех пор, пока они будут обрабатывать ее согласно заключенному с ними договору за определенную цену или за постепенную выплату того, что соответствует урожаю этой земли». В этой программе мы ясно видим следующие стремления: прикрепление к земле законом при использовании экономической заинтересованности, ограничение помещичьих хозяйств, основанных на наемном труде, и напротив, расширение независимых крестьянских хозяйств, которые обязываются при этом только к выплате оброка. Несомненно, это был шаг в направлении ослабления зависимости крестьян от их хозяев, так как оброк представляет собой более мягкую форму зависимости по сравнению с барщиной. И тем более облегчало положение крестьян то мероприятие, которое предлагала Екатерина с целью привести размеры оброка в прямую зависимость от того, что дает обрабатываемая земля, и сделать его предметом договора. Еще важнее, что отношения крестьян и хозяев должны были быть основаны на договоре. Это указывает на желание придать этим отношениям правовой характер. Если можно толковать приведенные выше слова императрицы так, что подобные договоры должны были оставаться нерасторжимыми, пока крестьяне их выполняют — то тогда понятно, что предоставление земли крестьянам в пользование, таким образом, превращалось в своего рода постоянную собственность¹⁵.

При этом нельзя не упомянуть о том, что во времена Екатерины крепостная зависимость значительно усилилась. Существуют попытки объяснить этот факт тем, что на самом деле Екатерина симпатизировала крепостному праву и что все ее предложения, направленные на постепенную отмену крепостного права, были лишь попытками заискивания перед общественностью и снискания симпатий со стороны общественности западных стран. Но мне такой подход кажется чрезвычайно поверхностным. Давление на нее в этом направлении дворянства тоже не является достаточным объяснением. Как ни парадоксально это может звучать, но на самом деле усиление зависимости крестьян было прямым и неизбежным последствием предоставления дворянам свободы. Это было неизбежным следствием частичной замены крепостного строя гражданским, следствием природы этих двух систем. Власть дворянства над крестьянами в рамках классического крепостного строя была в какой- то мере ограничена. Но это не было следствием того, что крестьяне могли предъявить помещикам какие-то признанные за ними права; это происходило лишь потому, что и помещики в свою очередь находились в полной и абсолютной зависимости от государственной власти и были ею постоянно контролируемы, в том числе контролировались и их отношения с крестьянами¹⁶.

Поэтому совершенно ясно, что исчезновение такого государственного надзора, освобождение владельцев-помещиков от всеобъемлющего контроля со стороны государства должно было привести к расширению их полномочий по отношению к крестьянам.
Следует еще заметить, что трудность и даже неразрешимость проблемы раскрепощения крестьян в XVIII веке заключалась в том, что раскрепощать — значит делать свободными, но до Екатерины в России вообще не существовал статус свободного гражданина. Даже дворянин — в иной, чем крестьянин, форме — но тем не менее был собственностью государства, как, впрочем, и любой человек, принадлежавший к иному сословию. Поэтому надо сказать, что до Екатерины раскрепощенный крестьянин просто не мог стать свободным гражданином, он мог стать горожанином или государственным крестьянином, подчиняясь непосредственно государству; наконец, его могли сделать дворянином, иными словами, он мог переменить бремя тягла на бремя службы; но повсюду он оставался бы связанным узами крепостного строя. Именно вследствие всего этого освобождение крепостных крестьян их владельцами было затруднено, поскольку зависимость крепостных от дворян в рамках старого крепостного строя была в интересах государства и соответствовала общественному праву того времени. Это был род отношений, гарантированный государством и стоящий под его прямым надзором. Положение вольноотпущенных крепостных в XVIII веке было в высшей степени сложным и шатким, это ясно уже из тех законов императрицы Елизаветы, которые требуют, чтобы раскрепощенные крестьяне вновь становились крепостными, а также из законов Екатерины, которые должны были помешать возврату вольноотпущенных на положение крепостных (так например, Манифест 1775 г. и дополняющие его указы). Екатерина даровала дворянству права, принадлежащие статусу свободного гражданина. Таким образом, она впервые создала предпосылки для освобождения как крепостных, так n других сословий. Но своим мероприятием она поставила лишь первый краеугольный камень для создания гражданского строя в России. И требовалось укрепление этого строя, прежде чем можно было приступить к освобождению крепостных.

Из всего вышесказанного следует, что справедливо было скептически относиться к возможности с одного удара разрушить крепостное право. Как известно, Пугачев провозгласил свободу крепостных манифестом 31 июня 1774 г. В этом манифесте он не только обещал крестьянам освободить их от дворян-злодеев и судей-взяточников, но и ликвидировать рекрутский набор, подушную подать и иные денежные налоги. Кроме того, обращаясь к крестьянам, он объявлял, что отныне они становятся «верными и верноподданными холопами нашего, то есть Пугачевского престола». Но надо сказать, что победа Пугачева никак особенно осчастливить крестьян не могла, ибо, как говорят французы, по-настоящему разрушить можно только заменив. У Пугачева же не было никаких политических представлений, кроме тех, которые он мог получить из тогдашней российской действительности, то есть — неограниченной монархии и крепостного строя. Он выдавал себя за убитого царя Петра III (доходило до того, что он называл Екатерину своей женой), а его товарищи называли себя именами известных сотрудников императрицы, например, Паниным, Орловым и т.д. Несомненно, если бы Пугачев одержал победу, он чувствовал бы себя обязанным по отношению к своим товарищам, и можно с уверенностью сказать, что для того чтобы выразить им свою благодарность и наградить их, он воспользовался бы старым испытанным средством, а именно, раздачей земель вместе с крестьянами, на них живущими и работающими. Таким образом эти крестьяне вновь попали бы в положение крепостных, но только уже при других господах. Пугачев ведь собирался объявить крестьян холопами своего престола, а это дало бы ему власть — если бы он стал царем — распоряжаться ими по своему усмотрению, и ничто не изменилось бы в положении крестьян, кроме появления новых хозяев. Среди их прежних хозяев были такие люди, как например, Карамзин или генерал Суворов — люди, которые традиционно чувствовали себя нравственно обязанными заботиться о своих крестьянах патриархальным, в лучшем смысле этого слова, образом. А теперь их место заняли бы садисты и убийцы из приспешников Пугачева, и несмотря на то, что по происхождению они были тоже крестьяне, тем не менее очень сомнительно, чтобы их новые крепостные выиграли что-нибудь от такой перемены. Напротив, если вспомнить о массовых садистских убийствах, в которых все они были виновны, то вполне справедливо можно предположить, что, став хозяевами, эти новые помещики затмили бы своей жестокостью и пресловутую помещицу-садистку Салтыкову, которую хотя и поздно, но все же судили и приговорили к пожизненному заточению. Если просто разрушать существующее, ничем его не заменяя, это неизбежно приведет к его возрождению, но только в гораздо более грубой упрощенной форме, потому что это будет форма первоначальная, не усовершенствованная временем.

Я хотел бы еще вернуться к той теории, согласно которой Екатерина была либерально настроена лишь в первые годы своего царствования. Следует добавить, что существует и теория, по которой ее либерализм уже с самого начала был лишь чисто демагогической попыткой добыть себе симпатию и поддержку западной общественности. Но преобладает мнение, что в начале своего царствования она действительно была настроена либерально, но потом порвала со своим либеральным прошлым. В Германии, например, такого мнения придерживался Штелин, это явствует уже из одних названий тех глав, которые он посвятил Екатерине в своей «Истории России». Одна глава называется: «Последняя борьба за престол и либеральное начало»; другая — «Реалистическое развитие и реакционный конец». Подобное мнение главным образом основано на том, что Екатерина будто бы была убеждена в необходимости сохранения в России абсолютной монархии как единственной правильной для этой страны государственной формы; и на том, что во время ее царствования положение крепостных еще ухудшилось. Кроме того, немецкий историк замечает, что она с самого начала чрезвычайно враждебно относилась к французской революции, что она порвала с Новиковым и преследовала Радищева, автора известной книги «Путешествие из Петербурга в Москву». Однако я не считаю эти причины достаточными для того, чтобы отрицать либеральный характер ее правления не только в начале, но и в самом конце ее царствования.

Конечно, Екатерина не думала об ограничении абсолютизма в России, тем не менее нельзя не признать, что абсолютизм может быть реакционным и прогрессивным, либеральным и антилиберальным. Если бы это было не так, либеральные реформы 60-х годов, проведенные Александром II, который был тоже абсолютным монархом, не получили бы того определения, которое полностью общепризнано: все согласны с тем, что его реформы были именно либеральными. Несомненно, что законодательство Екатерины ставило себе целью не обоснование политической свободы¹⁷, а признание и обеспечение гражданских свобод, создание в России гражданского строя, и при этом, сначала, почти исключительно в отношении дворянства. Однако, это не дает нам права отрицать либеральный характер законодательства Екатерины, а следовательно и ее мировоззрения, лежащего в основе законодательства.

Может быть упрек справедлив по отношению к тому времени, то есть времени просвещенного абсолютизма, когда недооценивали значения политической свободы и обращали внимание исключительно на личные, то есть гражданские права. Но при этом нельзя забывать, что в XVIII веке историческая задача правящих кругов России в первую очередь состояла в том, чтобы ликвидировать крепостной строй, то есть строй, который принципиально исключал понятие гражданских прав и субъективных прав вообще. Нет никакого сомнения, что крепостничество можно было преодолеть лишь созданием гражданского строя, созданием системы, основанной на субъективных правах. Кроме того, может быть, еще более справедливо поставить перед нашей эпохой вопрос о том, не преувеличиваем ли мы значения политической свободы, не потеряли ли мы в большой и чрезвычайно опасной мере понимания принципиального значения гражданской свободы и гражданского строя. Характерный и значительный представитель либерализма Бенжамен Констан, который принадлежал к более позднему поколению, чрезвычайно интересовавшемуся именно проблемами политической свободы, утверждает, что в отличие от древнего мира, в котором свобода состояла в первую очередь «в участии в общих проблемах управления государством», в его время сущность свободы в первую очередь состоит «в использовании личной независимости»¹⁸, которую обеспечивают гражданские права и их гарантии, данные, по его мнению, именно гражданским строем. Констан пишет: «...Последнее время принято считать, что все должно уступать коллективной силе и что все ограничения прав отдельных лиц компенсируются участием в общественной власти»¹⁹. Мне бы хотелось напомнить еще и краткое высказывание Наполеона, которое цитировала м-м де Сталь: «Свобода — это хороший гражданский кодекс»²⁰.

Я уже высказывал свое мнение по, поводу ухудшения положения крестьян в царствование Екатерины.

Согласно убеждению радикальных кругов в XIX веке отношение к французской революции — которая, по выражению В. Маклакова, в течение всего XIX века владела мыслями прогрессивной общественности в России и превратилась в своего рода миф, — было тем признаком, по которому отличали прогрессистов от реакционно настроенных людей²¹. Екатерина с самого начала отвергала французскую революцию и до конца оставалась к ней враждебно настроенной. Из этого выводили ее реакционность или, во всяком случае, ее постепенный отход от либерализма. Но из высказываний Екатерины не следует, что ее враждебная позиция по отношению к революции была основана на том, что она не принимала идею свободы или что она стала постепенно ее отвергать. Ее отрицательное отношение к революции было основано на том, что она видела в революции не осуществление свободы, а проявление анархической тирании и путь к абсолютистско-деспотическому строю²². Ее обижало, когда с революцией намеренно связывали Вольтера, которого она считала представителем идеи истинной свободы. В осуждении французской революции Екатерина была, по-видимому, одного мнения с Берком, который отвергал французскую революцию с позиций английского конституционализма. Берк, произведения которого Екатерина хорошо знала и высоко ценила, обратился к ней с письмом²³.

Тот факт, что либерал Лагарп продолжал оставаться учителем великого князя Александра, будущего Александра I, представляется чрезвычайно многозначительным. Когда великим князьям Александру и Константину рассказывали о темных сторонах существовавшего до тех пор в России государственного и общественного строя, это несомненно происходило с ведома Екатерины. Сама она обсуждала с пятнадцатилетним тогда Александром французскую конституцию и в частности Декларацию прав человека. Может быть именно влиянием бабушки можно объяснить то, что позднее император Александр предостерегал Людовика XVIII от реакционной политики. Этим же влиянием, по всей видимости, можно объяснить и очевидный контраст между принципиальной позицией императора Александра и позицией Меттерниха.
Меры, принятые Екатериной против Радищева, на первый взгляд кажутся непонятными, как будто именно здесь и проявился ее отход от первоначальных идей, так как сначала по очень многим вопросам она придерживалась абсолютно одинакового с Радищевым мнения. Так например, нет существенной разницы между взглядами Екатерины и Радищева по вопросам религиозной терпимости, смягчения наказаний и более гуманного судопроизводства. Принцип частной собственности и крестьянский вопрос также воспринимались обоими в общем одинаково²⁴. Они одинаково любили свободу и считали ее высшим идеалом. Радищев пишет: «Велик, велик ты, дух свободы, зиждителен, как сам есть Бог»²⁵. Екатерина называет свободу «Душою всего»²⁶.

Тем не менее, есть очень значительное различие в отношении Екатерины и Радищева к существующему правопорядку. Поэтому ее отрицательное восприятие взглядов Радищева кажется обоснованным. В «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищев в литературной форме развивает то, что действительно можно назвать радикальной системой, хотя сам он при этом как будто никакой системы не предлагает. Во многих пунктах он оказался предшественником идеологии российской интеллигенции XIX в. Он рисует себе «проект будущего», неизвестного порядка, при котором должны осуществиться его идеалы и его теоретические представления. Именно этот будущий порядок является единственным предметом его интереса, во имя его он решительно отвергает порядок существующий и в большинстве случаев высказывается чрезвычайно враждебно по отношению к некоторым отдельным моментам этого порядка. В «Путешествии из Петербурга в Москву», заметил Пушкин, отражается как в кривом зеркале вся философия просветительного движения. Действительно, в произведении Радищева выразилась общая философия просветителей, которую ярко охарактеризовал Савиньи: «В это время по всей Европе прошла волна стремления к образованию, которая была абсолютно невежественной: было полностью утеряно чувство и понимание величия и самобытности других эпох, а также естественного развития народов и государственных систем, то есть было утеряно понимание всего того, что должно делать историю целительной и плодотворной. В то время стало преобладать безграничное ожидание всяких благ от существующей эпохи. Люди этого времени считали, что именно современная им эпоха призвана осуществить совершенную гармонию»²⁷. В кругах западноевропейских просветителей было особенно ярко выражено абсолютно отрицательное отношение к историческому прошлому России. Этим людям вся русская история представлялась варварским периодом, которому необходимо как можно скорее и самым коренным образом положить конец. «Мой дорогой аббат, — пишет де ля Ривьер аббату Реналь, — в этой стране /т.е. в России/ надо делать все. И выражаясь точнее, надо было бы сказать, что все необходимо уничтожить и сделать заново». Во всей русской истории некоторым уважением пользовался только Петр Великий. Но его приветствовали исключительно как монарха, который радикальным образом порвал с прошлым своего народа и который совершенно серьезно хотел именно «разрушать»:и «делать заново».

Екатерина II много лет переписывалась с Вольтером и Дидро, больше всего она уважала Вольтера, почитала его и часто говорила о нем как о своем учителе. Нет никакого сомнения, что она сама в какой-то мере находилась под влиянием просветителей. Но параллельно с реформаторскими и характерно просветительными идеями, в сознании Екатерины существовали также положительная оценка настоящего порядка и положительный подход к исторической реальности. Уже давно установлено, что эти элементы сыграли для нее большую роль. Петербургский историк права Сергеевич особенно это подчеркивал и объяснял такие тенденции в мировоззрении Екатерины влиянием учения Монтескье. Сергеевич пишет: «Рядом с энциклопедистами Екатерина Великая не с меньшим увлечением изучала Монтескье.

Из его книги освоилась она с идеей о непроизвольности законов, о соответствии их с характером народа, страны и другими условиями человеческого быта»²⁸.

Действительно, правовые и государственные теории Монтескье, которые Екатерина ценила так высоко, должны были вызвать у нее убежденность, что новые законы ни в коем случае не должны вести к разрыву с существующим порядком. Напротив, новые законы должны создаваться с целью улучшения существующего порядка и совершенствования исторического института. Мы находим у Екатерины высказывания, которые подтверждают такую точку зрения. В одной из ее инструкций законодательной комиссии, состоявшей из избранных представителей почти всех сословий и занимавшейся сочинением проекта нового Уложения, Екатерина пишет: «Комиссия не должна приступать к выполнению своих заданий до того, как она будет полностью осведомлена о нынешнем положении в стране, потому что любое изменение не должно ни в коем случае стать самодовлеющим, а должно служить для исправления недостатков, когда такие недостатки есть; однако, все доброе и полезное надо оставлять и не менять, потому что оно должно всегда оставаться в силе». Еще определеннее выражен этот положительный подход к существующему в пометке на полях книги Радищева, сделанной Екатериной: «Если мы будем менять все то, что создано и устроено в мире вследствие долгого опыта и согласно требованиям всего прошлого, а не по слепому произволу, это поведет только к ухудшению, потому что "лучшее" — враг существующего "хорошего" и потому что лучше придерживаться того, что известно, чем открывать пути всему неизвестному». На этом убеждении, несомненно, зиждится и ее понятие о том, что «наибольшая опасность всегда связана с изданием новых законов»²⁹.

Екатерина отдавала себе ясный отчет в том, что для законодательства должны существовать границы. Она знала, что есть такие отношения, которые не только не могут управляться законами, но которые вообще ничем не управляемы. Эту мысль она выразила очень ясно в статьях 59 и 60 инструкции³⁰. «Законы суть особенныя и точныя установления законоположника, а нравы и обычаи суть установления всего вообще народа». «И так когда надобно сделать перемену в народе великую к великому онаго добру, надлежит законами то исправлять, что учреждено законами, и то переменять обычаями, что обычаями введено. Весьма худая та политика, которая переделывает то законами, что надлежит переменять обычаями». Поскольку все области народной жизни тесно связаны между собой, законы должны принимать во внимание не только нравы и обычаи народа, но также и привычное ему, созданное жизненной действительностью право, то есть законы должны быть приспособлены к тому праву, которое постепенно возникло в процессе истории и которое можно считать правом существующим.

Дело в том, что право такого рода тесно связано с нравами, т.е. с формами быта, на которые нелегко воздействовать путем законов. Поэтому законодательное, регламентирование надо вводить с чрезвычайной осмотрительностью даже там, где оно не противоречит природе вещей. Существующий порядок должен быть гарантирован от произвола правителя. Поэтому всегда надо отдавать предпочтение сохранению старых законов, которые согласованы с другими существующими законами и которые с течением времени скорее всего превращаются в неотъемлемую составную часть существующего порядка, благодаря последующим их толкованиям и применению на практике. В своем Наказе Екатерина предлагает некоторые мероприятия, которые препятствуют отклонению новых законов от уже существующих и тем самым должны служить подданным защитой от произвола правителя даже в том случае, если воля его выражена именно в форме нового закона³¹. Тут мы читаем: «Надобно иметь хранилище законов» (статья 22). «Сие хранилище инде не может быть нигде, как в государственных правительствах³², которые народу извещают вновь сделанные, и возобновляют забвению преданные законы» (статья 23)³³. Общий смысл этих учреждений состоит в том, «чтобы попечением их наблюдаема была воля Государева сходственно с законами, во основание положенными, и с государственным установлением»(статья 28) и чтобы народ был охраняем от «желаний самопроизвольных и от непреклонных прихотей» (статья 29) — тем, что «сии законы... суть делающие твердым и неподвижным установление всякого государства» (статья 21). Для того, чтобы достичь этой общей цели, государственным учреждениям предоставляется право старательно рассмотреть законы, полученные от монарха, и в случае если какой-либо указ найден противоречащим Уложению, то есть основным законам, если он «вреден, темен, что нельзя по оному исполнить» (ст. 21)— на это возражать; более того, учреждениям этим поручалось отказывать в записи тех законов,
которые «противны Уложению и прочая» (статьи 24 и 25).

По этим вопросам Радищев стоит на совершенно иных позициях. В «Путешествии»:он пишет: «Не дерзай никогда исполнять обычая в предосуждение закона. Закон, каков ни худ, есть связь общества. И если бы сам Государь велел тебе нарушить закон, не повинуйся ему, ибо он заблуждается себе и обществу во вред. Да уничтожит закон, якоже нарушение оного повелевает; тогда повинуйся, ибо в России Государь есть источник законов»³⁴.
Это весьма значительное место. Здесь мы находим оба принципа, характерные для всех революционных направлений и представителей радикального мышления. Прежде всего, акцент на превосходстве закона над нравами и обычаями, а тем самым и над обычным правом. Типичная для революционного хода мыслей вера во всемогущество закона находит здесь себе выражение. Во-вторых, Радищев воспринимает закон как выражение воли носителя власти и законодателя. Вследствие такого подхода, при котором закону придается решающее значение, а в то же время полностью отрицаются и игнорируются традиционные, обычно-правовые источники существующего законодательства, Радищев и не усматривает никакой существенной разницы между новыми законами, новыми постановлениями законодательства и старыми законами, утвержденными временем и традицией, в которых воплощается существующее право. Поэтому ему абсолютна чужда волновавшая императрицу проблема проверки новых законов с точки зрения совместимости их с существующим, уже установленным правопорядком. Наоборот, ему представляется неоспоримым свойственное революционному мышлению убеждение в превосходстве новых законов и законодательных актов над существующим правом. В самом деле, этот принцип — неизбежное логическое заключение из предпосылки, согласно которой закон всегда выше нравов и обычаев. Преимущество существующего права над новоиздаваемым может ведь основываться только на признании преимущества обычного права над тем, которое предписывается государственной властью. Иными словами, тут необходимо признание правила средневекового канонического права «Закон должен соответствовать обычаям страны»³⁵, совместно с пониманием того, что, как показал Ориу, существующее право — даже в том случае, если оно изначально возникло в форме закона — со временем приобретает характер права обычного или во всяком случае может его приобрести³⁶.

Таким образом, в рассмотренных выше высказываниях Екатерины и Радищева мы находим основы миропонимания либерализма, с одной стороны, и радикализма, с другой. С точки зрения радикализма, новые законы — это в первую очередь способ для создания лучшего порядка, намеченных и желаемых отношений. Конечно, и с точки зрения либерализма новые законы — это возможность преобразовать и усовершенствовать существующий порядок. Однако либерализму полностью чужд свойственный радикальному мышлению оптимизм. Он заботится о гарантиях, которые должны защитить от произвола правителя существующий правопорядок, так же как и признанные и охраняемые этим порядком благоприобретенные права отдельных лиц. Поскольку свобода немыслима без гарантии существующих прав от произвола государственной власти, надо признать, что и тут Екатерина, отклоняя точку зрения Радищева, оставалась верна либеральному мировоззрению.

---

¹ Как раз в обратном смысле толкует этот указ Романович-Словатинский. См. Дворянство в России от начала XVIII столетия до отмены крепостного права.
² Рассуждение опубликовано было в Русском Архиве в 1865 году. Однако этот печатный текст неполный. А. Флоровскому удалось найти еще два рукописных текста. Объем печатного текста соответствует примерно двум третям рукописного. Точные данные о рукописях у А. Флоровского: К истории экономических идей в России в XVIII столетии, в Научных Трудах Русского Народного Университета в Праге, том 1, стр. 83 прим.
³ Рукописи, содержащие эти замечания Екатерины, также у Флоровского, там же, стр. 84, прим. 3.
⁴ Все выше приведенные замечания императрицы приведены по Флоровскому, там же, стр. 88 и далее.
⁵ Сборник Русского исторического общества, том 43, стр. 309.
⁶ Там же, том 36.
⁷ Жалованная грамота дворянству от 21 апреля 1785 года. Так же в Грамоте на права и выгоды городам Русской Империи от 21 апреля 1785 года содержатся гарантии права собственности городских жителей, особенно в ст. 4 и 88. В этой грамоте использованы некоторые постановления проекта Прав среднего рода людей.
⁸ Манифест от 28 июня 1782 года и Указ от 22 сентября 1782 года.
⁹ Это подтверждают также ее законы, направленные на гуманизацию системы наказаний и изданные в различные периоды ее долгого царствования.
¹⁰ К. Зайцев. Лекции по административному праву. Прага, 1923, стр. 157. В дальнейшем приводится К. Зайцев. Административное право.
¹¹ M. Владимирский-Буданов. Обзор истории русского права. Киев, 1915, стр. 237.
¹² Екатерина. Наказ. В изд. Чечулина, Пб, 1907. Вступление, Материалы для Наказа, стр.
¹³ Екатерина. Наказ. Рига, 1769, по-немецки.
¹⁴ Там же, стр. 12.
¹⁵ Доказательством того, что в момент созыва законодательной комиссии придавалось большое значение и много внимания посвящалось проблеме права собственности крестьян, является то обстоятельство, что Свободное Экономическое Общество выписало премию за наилучшую работу на тему: «Что полезнее для государства: чтобы крестьянин обладал как собственностью землей или только движимым имуществом, а также до каких пределов распространяется его право в том и ином направлении?» Наилучшей признана была работа Поленова, которому присудили за нее золотую медаль. Поленов (1738-1816) по окончании занятий в Академическом Университете в Петербурге предпринял путешествие за границу. Он учился в Страсбурге и Геттингене (см. Коркунов. История философии права, Пб, 1908, стр. 255). Несмотря на такое признание, работа Поленова, в которой автор решительно высказывался против крепостного права, не была тогда опубликована, потому что многие из тех, «кто проверял не только содержание, а и стиль ее, сочли, что она содержит множество чересчур резких выражений, не приемлемых в существующих у нас условиях». Работа опубликована была лишь в 1865 году как исторический материал в Русском Архиве, № 3 за 1865 год.
¹⁶ См.: Котошихин. О России в царствование Алексея Михайловича. II, 3. Также Посошков. О скудости и богатстве. 7. Оба пассажа приводятся Градовским в его произведении «Начала русского государственного права», том 1, Пб, 1892, стр. 239 прим. 126, стр. 240 прим. 129.
¹⁷ Тем не менее развитие местного управления на основах самоуправления представляет собой — как я покажу в дальнейшем — выражение стремления к политической свободе.
¹⁸ Benjamin Constant. De l'esprit de conquête et de Г usurpation. Bern, 1942, p. 97.
¹⁹ Там же, стр. 108.
²⁰ Тэн также упоминает эти слова Наполеона.
²¹ В. Маклаков. Власть и общественность на закате старой России (Воспоминания современника). Рига, год не указан , стр. 1 и далее. В дальнейшем будет приводиться как Маклаков, там же.
²² Как известно, Екатерина предсказывала перерождение революции в абсолютную власть. В 1791 году она писала Гримму: «Когда во времена Цезаря галлы раздирали друг друга на части, точно так же, как сейчас, тогда Цезарь и подчинил их себе силой». «Когда появится этот Цезарь? Он придет, не сомневайтесь в этом!» И так далее в том же духе, а особенно в феврале 1794 года: «Если Франция выйдет из нынешних бед, то она будет сильнее чем когда-либо, а в то же время будет послушна и кротка, как ягненок. Но необходим необычайный человек, и стоящий над своими современниками, пожалуй и над всем своим временем. Родился ли он уже, или нет? Придет ли он? Все зависит от этого». Цит. по Штелину, том 2, стр. 729 и дальше.
²³ Интересны аргументы Берка, которые он приводил для того, чтобы укрепить Екатерину на ее антиреволюционных позициях. Берк пишет: «Августейшие предшественники Вашего Величества обязаны старинной европейской традиции, используя которую они цивилизировали великую империю. Долг этот может быть благородно возмещен сохранением этой традиции и защитой ее от безобразного изменения, которое ей ныне угрожает. Вмешательство России спасет мир от варварства и гибели». (Письмо от 1 ноября 1791 года).
²⁴ Радищев тоже («Путешествие») считал возможным лишь постепенное освобождение крепостных. (Радищев. Сочинения. Пб, 1907, том 1,стр. 156. Этого места нет в немецком переводе, изданном Штелином). Как и императрица, он представляет себе освобожденных крестьян мелкими самостоятельными собственниками. (Радищев. «Путешествие из Петербурга в Москву», немецкий перевод, Лейпциг, 1922, стр. 108).
²⁵ Радищев, там же, стр. 148.
²⁶ Екатерина. Собрание сочинений. Пб, 1907, том 12, стр. 615.
²⁷ Савиньи. О призвании нашего времени к законодательству и юридической науке. Гейдельберг, 1814, стр. 4 и далее.
²⁸ В. Сергеевич. Откуда неудачи Екатерининской Законодательной Комиссии. См.: Вестник Европы, 1878, том 1, стр. 198.
²⁹ Екатерина, там же, том 12, стр. 617. См. также следующие места в Наказе: «Законы, переходящие меру во благом, бывают причиною, что рождается оттуда зло безмерное» (ст. 65). И дальше: «Всегда, когда кто запрещает то, что естественно дозволено или необходимо нужно, ничего другого тем не сделает, как только бесчестными людьми учинит совершающих оное» (стр. 344).
³⁰ Тут важен французский текст, поскольку мысль менее ясно выражена в русском и немецком переводах. Вот он:
Les lois sont des institutions particulières et précises du Législateur, les moeurs et les coutumes, des institutions de la Nation en général. Ainsi quand on trouve qu'il est nécessaire de faire des grands changements dans une Nation pour son plus grand bien, il faut réformer par des Lois ce qui est établi par des Lois, et changer par des coutumes ce qui est établi pax des coutumes. C'est une très mauvaise politique de vouloir changer par des Lois ce qui doit être changé par des coutumes.
³¹ Екатерина неоднократно высказывает мнение, что законодательство должно соответствовать «духу нации», потому что, во-первых, «ничего мы не делаем лучше того, что мы предпринимаем свободно, добровольно, без принуждения и в результате собственной нашей склонности» (ст. 57), а во-вторых, «...естественные законы — это те, особое устройство которых ближе всего подходит склонностям того народа, для которого они сделаны»(ст. 5).
³² В русском тексте речь идет о «государственных правительствах», а по-французски о corps politiques (политические органы).
³³ В России место утверждения законов — Сенат.
³⁴ Радищев. Путешествие. Нем. перевод, стр. 78.
³⁵ Corpus Jur. Сап. Decreti Prima Pars, С.2 Dist. IV.
³⁶ Ориу. Принципы. Стр. 17. См. также: Пертиле. История итальянского права, том 5, Рим, 1896, стр. 307 и далее. Пертиле, однако, рассматривает менее интересный случай, когда законы вследствие распадения той государственной структуры, в которой они возникли, получают значение и роль права, основанного на навыках; иными словами, тут речь идет о том, что законы исчезнувшего государственного порядка продолжают существовать и при заменившем его новом порядке в качестве привычного права. Ориу же как раз анализирует положение, при котором законы, продолжающие таковыми считаться и как таковые действовать, со временем вследствие долгого существования превращаются в привычное право, что означает, что устранение таких законов, глубоко укорененных в правовой традиции страны, вследствие революции или радикальной реформы, представляет собой не только отмену законов как таковых, но одновременно и насильственное устранение привычно- правовой традиции.

<< Назад   Вперёд>>