• Александр Дугин
 

Геополитика постмодерна


Глава 4. Политическая география постмодерна
 


 

«Империя» как концепт постмодерна

Политология Нового времени записала имперский концепт в разряд категорий «предсовременного», традиционного общества (премодерн). В политологии модерна «империи» места не было, на ее место пришли «государства-нации» как продукт распада или реорганизации прежних империй на принципиально новых условиях. Концепции Бодена, Локка и Макиавелли, творцов концепции современной государственности, отвергали «империю» и ее политическую онтологию. Политическая логика модерна была направлена на «преодоление империи» как в теоретическом, так и в практическом смыслах: разрушение последних империй – Австро-Венгерской, Российской и Османской – стало поворотным пунктом окончательного вступления европейского человечества в политический модерн.

Новое обращение к категории «империя», причем без традиционно уничижительного или чисто историографического подтекста, стало возможным только в условиях постмодерна, когда повестка дня политического модерна была исчерпана и от «традиционного общества» не осталось и следа. Обращение к терминологическому арсеналу, отвергнутому на пороге вступления в модерн, в свою очередь, стало возможным лишь тогда, когда процесс модернизации полностью завершился; это обращение приобрело отныне «ироничный» смысл. Свобода обращения с тем, что было главным противником на прежнем этапе, обретена за счет абсолютности этой победы. Как же надо «отстать» от ритма развития политологического процесса в западном контексте, чтобы автоматически прикладывать распространенный сегодня термин «империя» как к современным явлениям, так и к политическим формам премодерна…

Постмодерн свидетельствует не о том, что кто-то просто «проспал» модерн, но о том, что модерн настолько успешно выполнил свою задачу, что его бывший противник – премодерн – представляет отныне не большую опасность, чем мышка для кошки. Не понимать этого – все равно что искренне принимать изображение Че Гевары на рекламном плакате мобильной связи за «призыв к социальной революции». Че Гевара здесь выполняет ту же функцию, что и обращение к «империи» в современной политологии: инкрустация его в маркетинговый ряд показывает фундаментальность победы рынка и капитала над социализмом и пролетарской революцией. Отныне капитал настолько уверенно себя чувствует, что иронично предлагает себя через свою антитезу – теперь он может себе это позволить. Не просто наивно, но идиотично считать, что таким образом капитал пропускает удар и невольно конституирует альтернативу себе. Он, очевидно, делает нечто прямо противоположное, разлагая демонстрацией своего всевластия тщету и игровой, фиктивный характер любой альтернативы. Че Гевара в маркетинговой компании мобильной связи – демонстрация того, что Че Гевары больше нет, не может быть и, по сути, никогда не было. Это декомпозиция Че Гевары, его постмодернистическая десемантизация.

Точно так же дело обстоит с «империей». Обращение к ней в постмодернистическом контексте, конечно же, не означает никакого пересмотра политологической установки модерна на ликвидацию этой самой «империи» и ее идейных оснований. «Империя» в актуальном (постмодернистическом) понимании – это концентрированное воплощение отрицания содержания империи в историческом смысле как интегрированной системы общества премодерна. Поэтому, когда мы говорим об «империи» применительно к реалиям сегодняшнего дня, а не к историческим эпохам, относящимся к премодерну, мы должны отчетливо понимать, что речь идет о совершенно новой реальности, устроенной по особому образцу и подчиняющейся совершенно иным законам.

«Империя» в контексте постмодерна является сетевой (а не пространственной) структурой. Эта «империя» отнюдь не противоположна «гражданскому обществу», но практически совпадает с ним. Она основана на абсолютизации либеральных ценностей и принципов, а отнюдь не на архаических системах иерархий. Она продолжает модерн, а не отрицает его, переводя на новый, качественно более высокий уровень, а не предлагает какую-либо альтернативу. Эта «империя» фактически представляет собой синоним глобализации.

«Империя» в современном понимании прямо противоположна не только империям традиционного общества, но и «красной империи» или «империи зла». В этом полемическом ходе либералы критиковали наличие архаических элементов (т. е. скрытое наследие премодерна) в СССР, и к такому явлению относились без иронии и снисхождения, но с мобилизованной ненавистью. «Советская империя» не реабилитируема в условиях постмодерна, так как она была жесткой альтернативой тому, что называется «империей» сегодня. Пока существовала «советская империя», постмодерн еще не наступил и не мог наступить. Именно она и мешала ему. И до 1991 года никто не применял термин «империя» к западному миру и США. Только конец СССР и восточного блока сделал возможной «империю» в постмодернистическом смысле. «Империя» в таком контексте может существовать только в единственном числе. Только единственное число этого термина является политкорректным и относится к конвенциональному языку постмодерна. Термин «империи» во множественном числе произносить нельзя.


Новая география: «ядро» и «провал» Т. Барнетта

Установление «империи постмодерна» по-новому структурирует планетарное политическое пространство. Все это пространство становится отныне для «империи» внутренним пространством. Отсюда актуальность темы глобализма, «мирового правительства» и т. д. Возникает новая политическая география – карта глобализма. Ее структурное описание дает американский политолог Томас Барнетт. Глобальный мир, по его мнению, разделяется на глобальное «ядро» («the Core»), «зону подключения», и «провал», «зону неподключенности» («the Gap», «the zone of disconnectedness»).

«The Core» воплощает в себе центр ретрансляции когнитивных, экономических, онтологических парадигм, составляющих содержательный аспект глобальной информации.

Но в условиях постмодерна информация не делится более на форму и содержание, она транслируется как методология, т. е. главным содержанием того, что получают индивидуумы в «зоне подключенности», является это само состояние подключенности и методологии подключения. «The global Core» транслирует не столько дискурс, сколько язык, т. е. обобщенную плазму постмодерна, не подлежащую селекции на производство и потребление. Секрет «империи» состоит в том, что она ассимилирует в себя «подключенных» как свои динамические элементы, становящиеся участниками общей игры в информацию, а не простыми потребителями информации, как представляла себе пропаганда эпохи модерна. «Подключенность» дает информацию обо всем вместе и одновременно интерактивно вбирает информацию от «подключенного». Смысл «подключенности» в самом факте передачи, опосредованной быстротой сетевой коммуникации. В «империи» все идентификации размыты, все «субъекты» растворены. «Подключенность» определяет правила, но также открывает возможность их произвольно менять. Сеть – это жизнь «империи». Ее задача – укрепиться как единственная планетарная реальность, как единственное содержание жизни. По сути, в «империи» вся реальность с ее структурами переходит в виртуальность, а виртуальность, в свою очередь, становится единственной реальностью.

Единственной оппозицией «империи» в такой ситуации становится «the Gap», «провал», территории, отказывающиеся от «подключения» и, следовательно, виртуализации и правил игры. Это островки того, что застряло в условиях незавершенного модерна или даже раньше, в премодерне, и упорствует в своем отказе. Это – проблема для «ядра», так как такое поведение создает конфликт для функционирования всей сети, всей «империи». Отсюда главная повестка дня «империи» – сузить зону «провала», «подключить» все, что возможно. В конечном счете, следует ликвидировать «the Gap» как факт.

Ликвидация «the Gap» и есть то концептуальное противоречие, которое отличает оптимизм раннего Ф. Фукуямы от пессимизма С. Хантингтона. По оптимистическим прогнозам, «зона неподключенности» ликвидируется сама собой, «рассосется» и «подключится»: «конец истории» станет свершившимся фактом. По пессимистическим оценкам (Хантингтон), «the Gap» окажется сильнее, чем представляется, и приготовит «империи» много неприятных сюрпризов, проявляясь в недобитых идентичностях незападных «цивилизаций», в архаичных остатках не до конца стертых империй прошлого, а также в недоассимилированных Западом внутренних элементах империи (последняя книга С. Хантингтона посвящена «опасности» латино-католической идентичности в самих США). Но это спор не принципиальный, а тактический. Это диалог внутри империи, который ведется между ее безусловными сторонниками, апологетами и строителями.

 

Модель В. Парето применительно к глобальной системе

Продлевая логику исследования парадигмальной географии глобального мира, можно применить к ее анализу схему В. Парето, разработанную им для изучения обобщенной структуры политических процессов. У Парето фигурируют понятия «элиты», «контр-элиты», «антиэлиты» и «неэлиты» (массы). Это сугубо инструментальные термины, ничего не говорящие об идеологическом содержании каждого из элементов. Все они легко идентифицируются в различных обществах, но в каждом конкретном случае выступают под совершенно различными лозунгами и знаменами.

Элита представляет собой властных, активных, деятельных, волевых, расчетливых людей, способных к осуществлению властных функций, желающих их осуществлять и осуществляющих на практике в силу своего положения.

Контр-элита состоит из точно такого же типа – деятельных, волевых, расчетливых людей, способных к осуществлению властных функций и желающих их осуществлять, но лишенных этой возможности по каким-то причинам. Контр-элита выступает против существующей элиты в том случае, если последняя не может в нее интегрироваться эволюционным образом. Если же ротация проходит безболезненно и правящая элита достаточно открыта, то этого протеста не происходит.

Антиэлита, по Парето, состоит из активных, творческих и неординарных людей, выступающих против элиты и ее правил на основе индивидуального анархического бунта. Антиэлита не находит себе места ни в каком обществе и совершенно не готова к власти, несмотря на пассионарность, талантливость и высокую активность. Этот тип характерен для творческой богемы, криминального сообщества, анархистски ориентированных групп. Антиэлиты отличаются от контр-элит, с которыми они солидаризуются во время революционных фаз, тем, что не имеют ответственности и позитивной повестки дня.

Наконец, не-элиты, массы – это социальный тип, принципиально не способный к осуществлению властных функций, с невысоким уровнем воли и рациональности, податливый и адаптирующийся к любым формам властного контроля, обладающий пониженным уровнем пассионарности и узким кругозором, не допускающим обобщений или ответственных решений.

В глобальном мире новой политологии паретовской элите соответствует «империя». Это глобальное «ядро», «the Core». Синонимом его может быть «богатый Север», «золотой миллиард», «Запад», «атлантизм», «однополярный мир», США, «постмодерн». Однако сам центр в глобальной системе не привязан жестко к реальной географии. Это понятие виртуальное, равно как и «Запад» и «американизация» означают сегодня не географические понятия, но определенный политико-экономический и социально-культурный стиль.

В таком случае возникает интересный симметричный термин – «контр-империя», – пока трудно расшифровываемый, но, по аналогии с паретовской моделью «контрэлиты», призванный описывать явление, сопоставимое с устройством и структурой «ядра», то есть способное ассимилировать и понять непростые условия «постмодерна» и наделенное волей к инсталляции планетарной языковой парадигмы в пропорциях, аналогичных стратегиям «империи». Этот термин будет совершенно корректен в формате новой политологии, так как он описывает явление, принадлежащее к той же структурной и временной формации, что и «либеральный постмодерн». Вместе с тем это явление не так легко вычленить и обозначить, аналогично тому как выявление «контр-элиты» в конкретном обществе всегда представляет собой определенную трудность (правящая элита всегда стремится затушевать этот феномен). При этом контр-элита смешана с антиэлитой вплоть до неразличимости, и селекция происходит только тогда, когда революция заканчивается успехом и способные к последующему властвованию отделяются от способных лишь к восстанию. «Контр-империя» более всего соответствует концепции современного евразийства, которая, собственно, и претендует именно на эту роль в глобальной системе координат. И некоторая расплывчатость евразийства, отмечаемая многими авторами, свидетельствует о том, что, как и явление контрэлиты, она ускользает от четкого определения из-за стараний «элиты» («империи»), направленных на ее замалчивание, и от смешения со сходными внешне, но сущностно дифференцированными тенденциями.

«Антиэлите» соответствует «антиимперия», тоже вполне корректный термин, описывающий современное явление антиглобализма – от левых и экологических организаций до террористических ультраисламистских групп Бен-Ладена. Отрицание «империи», подчас пассионарное и талантливое, здесь сопровождается отсутствием внутренних квалификаций для осуществления альтернативного проекта. «Антиимперия» отрицает «империю» активно и последовательно, но в качестве альтернативы выдвигает либо чисто деструктивные, либо заведомо невыполнимые проекты. Антиимперия в глубине не понимает «империю», будучи ей совершенно чуждой, равно как антиэлита не понимает элиту в силу глубинного различия в структуре властного инстинкта и рационально-психологического устройства. Антиимперия может переплетаться с контр-империей, но разница между ними существует всегда, а в случае успешной революции – как правило, интегрирующей все имеющиеся в наличии протестные элементы – эти группы существенно расходятся и антиимперия снова уходит в вечную анархическую оппозицию. Антиимперия формирует сознательный планетарный «провал», «the Gap».

«Массам» Парето соответствует то, что можно назвать «глобальной „неимперией“. „Неимперия“ в данном случае – это не обязательно „провал“ в географическом смысле, т. е. страны, сознательно отказывающиеся от глобализации. „Не-империя“ в глобальном контексте постмодерна может сосуществовать с „империей“ в одном физическом и политическом пространстве, но форма отношения к виртуальной парадигме будет качественно иной. Как массы в политически иерархизированном обществе воспринимают власть как нечто внешнее по отношению к ним, так и „неимперия“, даже будучи включенной в систему постмодерна, остается на внешней стороне виртуальности, являясь объектом информационного общества, а не его субъектом и тканью. „Неимперия“ обрабатывается постмодерном, как природные ресурсы: из нее выбиваются жизненные импульсы, эмоции и внимание, а все остальное отправляется в шлак. Это своего рода „дешевый постмодерн“, бессмысленное перелистывание рекламных предложений потребителя с нулевой покупательной способностью, хаотическое брожение по порнографическим сайтам Интернета, с перескакиванием на случайную и произвольную ассоциативную сеть ресурсов. От „неимперии“ в принципе требуется соучастие в „империи“, но оно может быть растянуто во времени. Задача в том, чтобы сделать героя музыкального клипа или телепередачи совершенно взаимозаменяемым с рядовым телезрителем – видеокамеры, реалити-шоу, интернетизация позволяют перемолоть в рамках виртуального постмодерна всех.

Однако «империя» всегда сохраняет дистанцию от «неимперии», играя с ней по специфическим законам и постоянно оказывая на нее разнообразные виды давления, не особенно отличающиеся от самодурства древних деспотов. Одним из инструментов стратегии прощупывания силы властвования над умами подданных, подобной предложению императора Калигулы по обожествлению его коня, является мода. Явление моды является тем водоразделом, который отделяет «империю» от «неимперии». «Империя» не подвержена моде, а «неимперия» не подвержена ничему, кроме моды. Именно здесь проходит новая граница постмодерна: «империя», «контр-империя» и «антиимперия» одинаково нечувствительны к моде, сохраняя тем самым фундаментальный онтологический и гносеологический зазор, позволяющий им верстать структуры власти и управления в условиях постмодерна, устанавливать и распознавать реальные стратегии и элементы «имперского порядка».

В антиутопии Оруэлла «1984» тайный агент системы говорит главному герою: «На пролов не надейтесь, Уинстон!». То же можно сказать и о «неимперии». Качественно отличаясь от «империи», она не имеет в себе завязи альтернативы и никогда не может стать основой нового «ядра». Весь подлинно революционный потенциал такой новой политологии следует искать только в сложном и ускользающем от прямой фиксации явлении «контр-империи».

 



<< Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 4771