Идеология национал-большевизма

Уже примерно в 1920 году в Советской России возникает новая молодая литература, которая отнюдь не вписывается в рамки партийной. Она оказывается еще одним троянским конем, через который в советское общество входят различные некоммунистические влияния, в том числе и национальные. Эта литература с легкой руки Троцкого получила название литературы попутчиков, но, как показала история, именно она впоследствии и стала основной линией советской литературы.
Одним из наиболее мощных мотивов попутчиков был народнический, что было также замечено еще Троцким. Попутчики, находясь под сильным влиянием скифства, представляют не только революцию, в особенности ее ранний период, а и гражданскую войну как русскую народную войну против собственных и иноземных угнетателей. Главным деятелем революции и гражданской войны оказывается именно русский народ и преимущественно даже крестьянство, сокровенным интересам которых отвечает революция. Революция и гражданская война показаны мощной народной стихией, в которой действуют сильные люди с сильными страстями, в чем ощущается несомненно и влияние ницшеанства. В творчестве попутчиков культ насилия занимает значительное место. Это литература воинствующего антигуманизма.

Борис Пильняк

Особое положение в литературе попутчиков занимает Пильняк (Вогау). Он любуется и эстетизирует жестокость и насилия гражданской войны. В романе Голый год", написанном в 1918-1920гг., он показывает вырождающееся дворянство и купечество и противопоставляет им новых людей, решительных, жестоких, независимых. Пильняк вводит знакомое нам различие между "большевизмом" и "коммунизмом", резко против Запада, против его цивилизации. "Если вспыхнула в четырнадцатом году там, в Европе, рожденная биржами, трестами, колониальной политикой и проч., если могла народиться в Европе такая война, то не осиновый ли кол всей европейской котелковой культуре?" - спрашивает один из его героев Ордынин. "Все мертво, - далее говорит тот же Ордынин, - сплошная механика, техника, комфортабельность. Путь европейской культуры шел к войне, мог создать эту войну четырнадцатый год. Механическая культура забыла о культуре духа, духовной".
Пильняк в самой революции видит органический источник национализации новой России. "Революция противопоставила Россию Европе". Но для Пильняка революция есть возвращение к допетровскому времени, а не к Петру, как у Иванова-Разумника и у других. "Сейчас же после первых дней революции Россия бытом, нравом, городами пошла в XVII век... В России не было радости, а теперь она есть... Революции, бунту народному не нужно было - чужое. Бунт народный - к власти пришли и свою правду творят - подлинно русские подлинно русскую".
Пильняк подчеркивает сектантский характер России и говорит, что сектантство является доминирующим фактором революции. "Вся история России мужицкой - история сектантства. Кто победит, - спрашивает Ордынин, - в этом борении, механическая Европа или сектантская, православная, духовная Россия?"
Другой персонаж, архиепископ Сильвестр, прямо рассматривает большевистскую революцию как продолжение пугачевщины. "Побежали на Дон, на Яик, - говорит он, - оттуда в бунтах на Москву. И теперь дошли до Москвы, власть свою взяли, государство строить свое начали - выстроят".
Русский мужик дед-знахарь Егорка говорит: "Нет никакого Интернационала, есть народная русская революция, бунт - и больше ничего. По образу Степана Тимофеевича". - "А Карла Марксов?" - спрашивают. "Немец, говорю, а стало быть, дурак". - "А Ленин?" - "Ленин, говорю, из мужиков, большевик, а вы, должно, коммунисты... А коммунистов - тоже вон! Большевики, говорю, сами обойдутся".
Пильняк помещает действие романа в провинцию, чтобы показать, что истоки революции, ее характер мало зависят от "коммунистов", инородцев, осевших в столицах. Единственный нерусский в его романе, латыш Лайтис, - лицо второстепенное.
Очень характерно заявление Пильняка, сделанное им в 1924 году: "Я признаю, что коммунистическая власть в России определена - и не волею коммунистов, а историческими судьбами России, и, поскольку я хочу проследить... эти российские исторические судьбы, я с коммунистами, т. е. поскольку коммунисты с Россией, постольку я с ними... Признаю, что судьбы РКП гораздо меньше интересны, чем судьбы России, РКП для меня только звено в истории России".

Владимир Лидин

Хотя Лидин (Гомберг) является лишь подражателем Пильняка в том, что касается его идей, он интересен тем, что позднее вливается в официальную советскую литературу. Он настойчиво проводит идею единства русской и советской истории.
Так, в повести "Ковыль скифский" он говорит: "А Русь все та же - суглинком, дорогами, перелесками". "Думали мы, - говорится в повести, - пришел конец нам, пришла нам лихая беда. Думали мы - уготована погибель нам страшная, уготована погибель стороне нашей, ни на что не надеялись. И вот идем мы, люди милые, идем по земле русской, говорим вам: нет лучше сторонушки; говорим вам: всюду жив человек и всюду страждет и мирует; говорим вам: горе наше переносное, родит земля много - и все будем сыты и кругом довольны".
В коротком рассказе "Курга-баба" Лидин усиливает эту идею: "Была Русь исполкомная, мандатная, самогонная, паечная, и была на Руси вольность впервые во все времена... Лежала в войне Русь, как лежала в усобицах княжеских, без морей и дорог, бездружная, лютая, калеченная, клыки скалящая, а шел уже люд голодный и босой, с дрекольем шел, ломоть к ломтю подбирал, собирал землю русскую... идет Русь по пути исконному, собирать Калигою, соберет себя натуго".
Если у Пильняка и Лидина присутствует некая философия истории и даже смягченное и неявное мистическое истолкование революции, то у примыкающих к ним других писателей уже нет ни того ни другого. Зато главным деятелем революции остается русский народ и в основном крестьянство. Среди таких писателей следует в первую очередь назвать Леонида Леонова, Всеволода Иванова и Константина Федина, творчество которых, несомненно, сыграло большую роль в формировании национал-большевизма, тем более что они становятся классиками советской литературы.

Всеволод Иванов

В повести Иванова "Бронепоезд 14-69", опубликованной в 1922 г., показана партизанская война на Дальнем Востоке. Она показана как русская народная, направленная прежде всего против японцев, американцев, старающихся захватить этот район. Большевик Знобов говорит, что мужик хочет воевать за русскую землю и "размечет он и японцев, и американцев, и всех, кто на Дальний Восток явился". Характерна резко антизападная концовка романа. "А напротив, через улицу, стоял тщедушный солдатик в шинели, похожей на больничный халат, голубых обмотках и английских бутсах. Смотрел он на американца (имеется в виду американский корреспондент) поверх проходящих людей... и пытался удержать американца в памяти. Но был тот гадок, скользок и неуловим, как рыба в воде".
Белые также размышляют о гражданской войне в национальном контексте. Капитан Незеласов, командир белого бронепоезда, говорит о том, что белых вышвырнула "Родина, а не большевики или же инородцы".
Народная война, показанная Ивановым, все же интернациональна. Но интернациональность эта носит мессианский характер. Мессианским центром этого интернационализма является Россия. Русский мужик пытается простодушно распропагандировать американцев и японцев. Впрочем, истинными союзниками русских оказываются лишь китайцы, и китаец Син Бин-У отдает свою жизнь за дело русской революции. Идя на смерть, он также мыслит сугубо в национальных терминах, желая просто показать свою преданность русским. "Уваженье китайска народа русски народа!" - восклицает Син Бин-У.
В народную войну вплетаются и религиозные мотивы. Хотя вожди партизан как будто бы убежденные атеисты, один из наиболее активных партизан - верующий старообрядец. "Мне без веры нельзя, - жалуется он, - у меня вся семья из веку кержацкая, раскольной веры". Воюя на стороне большевиков, партизан-старообрядец борется против своих старых гонителей: государства и православной церкви, и это нисколько не противоречит его вере.

Леонид Леонов

Сильное впечатление оставляет раннее творчество Леонова. Это крупный мастер, для которого революция - глубоко русское, народное дело, нечто, что наиболее нужно, прежде всего, русскому крестьянину. У Леонова отсутствуют какие-либо интернационалистские или даже мессианские мотивы. Он просто показывает русский народ основным деятелем революции, и похоже на то, что в своих ранних произведениях он близок по взглядам к Чаянову. Он настолько уверен в силе русского крестьянства, что смотрит на все происходящее в городе как на нечто побочное. В романе "барсуки", опубликованном в 1924г., героями являются два брата-крестьянина: один становится большевистским комиссаром, а другой - предводителем крестьянского восстания против большевиков. Так или иначе, обе стороны конфликта - крестьянские.
Как и почти все попутчики, Леонов любуется насилием, но он все же не подымается до настоящей апологии насилия, как Федин.

Константин Федин

Гораздо более чем у Иванова и Леонова, национальные мотивы выражены у Федина, который после войны стал руководителем Союза, советских писателей. В ранней пьесе "Бакунин в Дрездене" (1922) Федин противопоставляет вырождающейся Европе славян, представителем которых показан могучий скиф Бакунин. Федин так показывает Бакунина, что его национальное превосходство перед немцами очевидно. Бакунин говорит: "Кто с нами, славянами, тот на верной дороге. Наша натура проста и велика, нам не подходит расслабленное и разжиженное, чем пичкает мир одряхлевшая старая Европа. Мы обладаем внутренней полнотой и призваны перелить ее, как свежие весенние соки, в жилы окоченелой европейской жизни".
Национальные идеи раннего Федина находятся в близкой связи со знакомой нам идеей спасения через грех. Это вполне естественно, ибо идея достижения через грех личного спасения, личного успеха относится к тому же классу идей, что и идея возрождения страны через ее гибель и падение. В романе "Города и годы" (1924), Федин обрекает на гибель своего героя, русского интеллигента Старцева, именно за его безгрешность.
Старцев "прошел [жизнь] и на нем не осталось ни одного пятна крови, и он не раздавил ни одного цветка. О, если бы он принял на себя хоть одно пятно и затоптал бы хоть один цветок! Может быть, тогда наша жалость к нему выросла бы до любви, и мы не дали бы ему погибнуть так мучительно и так ничтожно".
В точности так же национальное возрождение страны должно осуществляться через грех, кровь, позор!

Футуристы

Как это ни парадоксально, но в народническое русло попутчиков вливаются и футуристы. Их народничество проявляется не в утверждении русского национального начала, а в противопоставлении революционного Востока дряхлому умирающему Западу. Запад отрицался в целом. Видно, что никакая революция Запад этот исправить не может. Исключительно показательны письма известного члена группы ЛЕФ Александра Родченко из Парижа в 1925 году. Родченко находился в Париже для оформления советского павильона. "Вчера, - пишет он 25 марта 1925 года, - смотря на фокстротную публику, так хочется быть на Востоке, а не на Западе... Какой он простой, здоровый этот Восток, и это видишь так отчетливо только отсюда". Через неделю: "Идиоты, как они не поймут, почему Восток ценнее Запада... Снять технику с него, и он останется паршивой кучей навоза, беспомощный и хилый". Еще через месяц он подчеркивает, что отрицание Запада не носит у него классовый характер. "Свет с Востока, - пишет он едва ли не языком Бердяева, - это не только освобождение трудящихся, свет с Востока в новом отношении к человеку, к женщине, к вещам". Иначе говоря, речь идет о другой цивилизации.

<< Назад   Вперёд>>