История либерализма в России (1762-1914)

Законодательная работа, направленная на осуществление принципов, провозглашенных указом 12 декабря, и реакция на нее общественности. —Дальнейшие земские съезды: в феврале 1905 и в апреле 1905. — Разрыв между Шиповской группой и большинством. — Коалиционный съезд в мае 1905. — Прием у царя земской депутации в Петергофе б июня 1905. — Речь Трубецкого.

В основу указа 12 декабря 1904 года, как уже было сказано, легла либеральная программа, разработанная земским съездом. Комитет министров в силу этого указа должен был подготовить законы, которые обеспечили бы правовые начала правления и расширили свободу слова и печати, а также терпимость в вопросах религии. Далее предписывалось расширить полномочия органов самоуправления, ограничить применение чрезвычайных законов и упразднить излишние ограничения по отношению к инородцам. Кроме того, комитету министров поручалось продолжать работу особого совещательного комитета по надобностям сельскохозяйственной промышленности и готовить законопроекты для либерального решения крестьянского вопроса. При этом задание комитета министров состояло лишь в разработке основных начал предполагавшихся законопроектов. Для подробного изучения отдельных проблем должны были создаваться особые совещательные комитеты, председатели и члены которых будут назначаться лично Государем¹.

Особый совещательный комитет, которому поручено было подготовить законы для обеспечения правовых основ правления, должен был прежде всего тщательно изучить вопрос преобразования Сената, а также вопрос административной юстиции. Комитет, в состав которого входили выдающиеся русские юристы, такие как Кони и Таганцев, через сравнительно короткое время представил на рассмотрение комитета министров ценные материалы. Однако до созыва Думы не было издано законов, основанных на этих материалах, да и Дума, которой они затем были переданы, почти их не использовала².

Совещание по пересмотру чрезвычайных законов работало менее успешно. Несмотря на то, что многие чиновники, обычно далекие от либерализма (как например, П.Н. Дурново) выступали за пересмотр этих законов (Дурново на основании своего опыта в качестве директора полицейского департамента считал, что эти законы принесли России больше вреда, чем пользы)³, до 17 октября 1905 года совещание не подготовило ни одного законопроекта. Позднее собранные им материалы переданы были министерству внутренних дел и использованы Столыпиным при подготовлении законопроекта по этому вопросу, который он представил Думе.

Председателем совещания по вопросам печати назначен был Кобеко, директор Публичной Библиотеки и член Государственного Совета. В работах совещания принимал участие председатель Академии Наук Великий Князь Константин Константинович, по настроениям либерал; Академия сама поставила в распоряжение совещания некоторые материалы. Совещание подготовило законопроект по вопросам печати, легший в основу закона о печати, изданного в 1905 году, когда Витте был председателем Совета министров⁴.

Вопрос терпимости в религиозных делах сначала обсуждался самим комитетом министров, причем на заседания приглашены были митрополит петербургский Антоний и отдельные члены Государственного Совета. Комитет министров подготовил указ о терпимости, утвержденный 17 апреля 1905 года. Этим указом урегулировано было положение не-христиан и не-православных, т.е. людей, принадлежавших к другим вероисповеданиям, и сектантов в России. «Указ этот такого же рода, — пишет Витте, — как манифест 17 октября 1905 года, т.е. представляет собой такие акты, которых можно временно не исполнить, можно проклинать, но которые уничтожить никто не может. Они как бы выгравированы в сердцах и умах громадного большинства населения, составляющего великую Россию»⁵.

Однако поскольку указ от 17 апреля постановлял лишь общие принципы, надо было выработать дальнейшие подробности. С этой целью создан был совещательный комитет. Интересна позиция, занятая петербургским митрополитом в этом комитете. Он не высказывался против намерения дать свободу исповедания нехристианским религиозным общинам и неправославным христианам. Но он подчеркнул, что несправедливо давать другим свободу, которой не пользуется православная церковь. На этом основании Витте, вполне разделявший мнение митрополита, представил Николаю II доклад о необходимости выяснения комитетом министров основ, на которых должны строиться отношения между православной церковью и государством⁶, так, чтобы и этой церкви обеспечена была необходимая свобода. Царь доклад Витте одобрил, после чего тот с помощью одного из своих сотрудников (его он, к сожалению, не называет) составил подробную докладную записку, которая была передана на рассмотрение всем членам комитета министров. Кроме того митрополит представил подготовленный преподавателями Духовной Академии список вопросов, которые предлагалось обсудить комитету министров. Но Победоносцеву удалось убедить Государя отобрать у комитета министров рассмотрение этого дела и поручить его Святейшему Синоду. Однако Победоносцев таким образом со своей точки зрения ничего не выиграл: наоборот, Святейший Синод пришел к гораздо более радикальным выводам, чем те, к которым вероятно пришел бы комитет министров.

Члены Синода единогласно высказались за созыв всероссийского Собора и за восстановление патриархии, видя в этих двух мероприятиях необходимую предпосылку для возникновения нового рода отношений между государством и церковью. Постановление Св. Синода было для Победоносцева тяжелым ударом. Ему не удалось убедить царя отвергнуть это постановление; он добился только того, что Николай II его прямо не утвердил. В резолюции говорилось, что «вопрос созыва Собора будет рассматриваться позже». Кроме того, в связи с указом 12 декабря 1904 года приняты были некоторые меры, благоприятствовавшие развитию культурной жизни национальных меньшинств⁷.

* * *

Таким образом, очевидно, что Витте, находясь на посту председателя комитета министров, очень старался ускорить подготовку законопроектов, предусматриваемых указом 12 декабря. При этом он часто наталкивался на сопротивление влиятельных представителей антилиберального течения среди бюрократии, которые не безуспешно пытались возбудить у Государя недоверие к готовившимся реформам⁸. Вследствие этого сопротивления и удалось осуществить только сравнительно небольшую часть предначертанной указом 12 декабря программы. Тем, кто считал излишними и даже вредными вообще какие-либо уступки, еще раз удалось помешать разработке либеральных законопроектов и таким образом сделать невозможным соглашение с общественностью, в первую очередь с представителями земства.

Но не только справа считали соглашение нежелательным и отвергали всякий компромисс. Освободительное движение встревожено было ноябрьским земским съездом. Попытка сговориться с государственной властью истолковывалась как отказ от полного осуществления собственных целей, а следовательно те, кто были к этому готовы, считались изменниками⁹. Члены освободительного движения отказывались поддерживать правительство. Как позже, после 17 октября, так и теперь, при разработке законов, которые должны были проводить в жизнь либеральные принципы указа 12 декабря, они не намеревались поддерживать Витте. Один из главных сотрудников газеты «Право» совершенно открыто сказал Витте — когда последний попытался привлечь его к сотрудничеству с правительством — что он ни в коем случае не собирается каким бы то ни было путем оказывать поддержку существующему строю¹⁰. Союз Освобождения постановил делать все возможное для того, чтобы помешать соглашению между представителями земства и правительством. С этой целью в конце 1904 года устроен был ряд банкетов. Акция эта, получившая название «банкетной кампании», проводилась планомерно. Она была поручена особой комиссии, называвшейся «Кулинарной комиссией». Банкеты далеко не всегда носили серьезный характер. Многие принимали в них участие потому, что соединение вкусной пищи и остроумных речей неизменно обладает большой притягательной силой; другие шли просто из любопытства, а иные из снобизма, поскольку банкеты эти очень скоро вошли в моду. Те же, кто устраивали банкеты и руководили всем делом, произносили речи, радикальные по содержанию и резкие по тону. Они требовали осуществления демократии, созыва Учредительного собрания и так далее. Поэтому руководителям Союза Освобождения удалось создать у правительственных кругов впечатление, что земский съезд являлся лишь тактическим маневром, а никак не серьезной попыткой соглашения, как будто представители общественности попытались хитростью вырвать у монархии известные уступки, ограничивающие ее (монархии) власть и следовательно облегчающие борьбу против нее, с целью как можно скорее ее свергнуть и заменить республиканским строем; впечатление это тем легче было вызвать, что на банкетах нередко появлялись участники ноябрьского земского съезда.

Неумение отличать консервативный либерализм земского съезда от политического радикализма устроителей банкетов (неумение, которое, впрочем, только приветствовалось инициаторами банкетной кампании) и повело к тому, что 12 декабря кроме указа Сенату опубликовано было и правительственное сообщение, последствия которого, по мнению Маклакова, оказались еще более вредными, чем последствия исключения статьи 9 из указа 12 декабря¹¹. В этом сообщении осуждался земский съезд, постановления которого правительство только что положило в основу собственной своей программы, причем он осуждался наряду с банкетами и даже с уличными демонстрациями как попытка вызвать смуту и направить Россию по пути, чуждому ее народному духу, а инициаторам смуты грозили репрессиями. «Ясно, — пишет Маклаков, — что, прочитав Сообщение и обещанные в нем меры репрессии, наше общество в нем усмотрело настоящие намерения власти, а в Указе увидело только новый обман»¹².

Таким образом доверие с обеих сторон подрывалось все глубже. Правильным оказывалось предупреждение, сделанное Витте князю Святополк-Мирскому, когда еще до земского съезда он предсказывал министру внутренних дел, что съезд не поведет к настоящему соглашению между общественностью и правительством, а что, наоборот, неудачная попытка достичь такого соглашения только углубит пропасть между государственной властью и общественностью. Одного Витте не предвидел: а именно, что его собственная позиция по вопросу созыва народного представительства станет одной из важнейших причин этого отрицательного результата.

* * *

В то же время революционная волна снова начала нарастать. В университетах не было занятий. Студенты бастовали. В рабочей среде разжигались волнения. Кровавое столкновение 9 января 1905 года усилило напряженность среди рабочих. Начались крестьянские погромы. 5 февраля Великий Князь Сергей Михайлович пал жертвой террористического покушения. Революционная волна в значительной мере усиливалась из-за все новых неуспехов в войне против Японии, вызывавших всеобщее чувство неуверенности и недоверия. Особенно важно то обстоятельство, что революционные голоса все более глушили голоса лояльной оппозиции. «Ноябрьские тезисы земских представителей вытеснены требованиями рабочей петиции 9 января», гласила революционная листовка¹³, а Шипов также упоминает о том, что все более распространялось убеждение в необходимости переворота как предпосылки для осуществления справедливых требований общественности.

Оппозиционные настроения все более расширялись направо. Чувство, что так дальше нельзя, превращалось во всеобщее убеждение¹⁴. Игнорируя правительственное сообщение от 12 декабря, согласно которому земским съездам не полагается обсуждать общегосударственные вопросы, не входящие в их непосредственную сферу компетенции, игнорируя резолюцию Николая II по поводу адреса черниговского земского собрания, в котором упоминалось о необходимости созыва народного представительства (резолюция Государя гласила: «Нахожу поступок председателя черниговского губернского земского собрания дерзким и бестактным. Заниматься вопросами государственного управления не дело земских собраний, круг деятельности и прав которых ясно очерчен законом»), все новые и новые земские собрания обращались к царю, одно за другим указывая на необходимость созыва народного представительства. При этом было важно то, что это делали уже безо всякой надежды представить программу, которую царь одобрит. Важно было и то, что не только давние оппозиционные круги решались занять позицию, о которой известно было, что царь определил ее как дерзкую и бестактную; теперь это решение принимали и люди, никогда не примыкавшие даже к самым умеренным оппозиционным течениям, как например, князь Н.Н. Трубецкой.

Круги, традиционно отвергавшие либерализм, со своей стороны стали менее несговорчивыми. В этом смысле характерным может считаться адрес на высочайшее имя московского дворянского собрания в январе 1905 года, т. е. именно того дворянского собрания, в котором участвовало особенно большое число представителей высшей бюрократии и придворных кругов. В адресе указывалось, что суровая война заставляла считать реформы несвоевременными: тем самым реформы как бы молчаливо признавались нужными, хотя составители адреса и настаивали, как всегда, на том, что единственная возможная основа для любой реформы — в единении царя с землей, а любая мысль об ограничении самодержавия безоговорочно отвергалась. «Все понимали, — пишет Маклаков, — что дать опору агрессивной реакционной политике этот адрес уже не мог»¹⁵. Интересно, что некоторые представители правых кругов стали примыкать к либерализму, видя в нем новую силу, которую можно противопоставить революции¹⁶.

* * *

В 1905 году созваны были дальнейшие съезды. Уже в феврале, значит всего через несколько месяцев после ноябрьского съезда, имел место второй земский съезд¹⁷. На этот съезд выбирались представители и от губернских земских собраний, но участие их очень мало повлияло на состав съезда. Инициатива была в руках участников ноябрьского съезда. Им нетрудно было обеспечить избрание своих политических союзников. Важным последствием участия в съезде избранных представителей губернских земских собраний было, однако, то, что окрепло убеждение: съезды являются настоящим и регулярным представительством всего земства. Это убеждение позволило им и далее считать себя представителями земства даже тогда, когда политические настроения губернского и уездного земства стали все сильнее отличаться от политических настроений земских съездов. Как мы вскоре увидим, левые течения все более четко становились руководящей силой на съездах, в то время как в провинции, особенно после революционных смут, земство начало заметно сдвигаться вправо.

Как рассказывает Петрункевич, февральский съезд созван был для того, чтобы выяснить, можно ли вообще считать указ 12 декабря подлинным началом проведения либеральной программы. Петрункевич пишет: «Между нами не было никого, кто бы возлагал какие-либо надежды на указ 12 декабря и на реформаторские склонности и таланты председателя комитета министров Витте»¹⁸. Постановили немедленно приступить к дальнейшему рассмотрению проблем, связанных с принятой ноябрьским съездом программой, т. е. в первую очередь, разработкой плана для созыва народного представительства. Работу эту поручили Организационному бюро земских съездов. Бюро должно было представить результаты своей работы следующему съезду, который предполагался в апреле. Поскольку выяснилось, что почти все члены бюро разделяют точку зрения большинства на ноябрьском съезде, т. е. собираются заняться разработкой проекта конституции, Шипов решил не принимать участия в этой работе, а при помощи своих друзей, принадлежавших к меньшинству, формулировать мнения и пожелания этой группы; он с самого начала заметил, что его мнение почти уже не принимается во внимание. К меньшинству принадлежали, например, Б.П. Трубецкой, Н. Хомяков, М. Стахович. Шипов опубликовал брошюру, в составлении которой принял участие и О. Герасимов. В ней он изложил точку зрения своей группы¹⁹. Таким образом, расхождение между двумя течениями постепенно стало проявляться более четко.

Раскол, случившийся на третьем земском съезде (22-26 апреля 1905 года), не был, значит, неожиданностью. Вообще именно этот съезд очень показателен для эволюции настроений представителей земства.

На ноябрьском съезде большинство еще вело себя по отношению к меньшинству вполне терпимо, теперь же оно не собиралось принимать никаких компромиссов.

Меньшинство почувствовало себя вынужденным отказаться от участия в съезде. Формально причиной разрыва считалось давнишнее разногласие по вопросу характера народного представительства; по-видимому, Шипов чистосердечно верил, что это и есть действительно причина разрыва, и поэтому он подробно обсуждает ее в своих воспоминаниях. Но наверное прав Маклаков, который считает, что спор о характере народного представительства был лишь внешним предлогом раскола, совершившегося на третьем земском съезде; настоящую причину он видит в принципиально ином подходе двух течений с одной стороны — к монархии, с другой — к революционным силам. Маклаков пишет: «...разномыслие заключалось не в определенном пункте программы или тактики; оно было в самой идеологии... Земское меньшинство осталось при земских традициях и не мыслило нового строя в России без соглашения с исторической властью... Но большинство ничего от Самодержавия уже не ждало. С ним оно было в открытой войне и против него было радо всяким союзникам. Оно не заботилось, чтобы его желания были для власти приемлемы; но зато шло на уступки, чтобы все враги Самодержавия могли стоять на одном общем фронте. Революция их не пугала. В ней они напротив видели способ установить в России "свободу и право". Была полная аналогия. Меньшинство, ища соглашения с властью, принуждено было ей уступать; большинство, поддерживая общий фронт с революцией, должно было уступать революции. Между этими двумя направлениями обнаружилась пропасть...»²⁰. В сущности ведь и давнишнее разногласие о характере народного представительства было как раз расхождением по вопросу о том, можно ли довольствоваться теми уступками, которые предлагает правительство, и сотрудничать с ним, или надо отвергнуть правительственную программу и решить вести с правительством борьбу.

Дело в том, что правительство 18 февраля 1905 года издало одновременно три закона. И так же, как были противоречия между указом 12 декабря 1904 года и опубликованным в тот же день правительственным сообщением, и эти законы во многом противоречили друг другу. Манифест продолжал линию правительственного сообщения 12 декабря, подчеркивая незыблемость основ русского государства, освященных церковью и укрепленных законом, и резко осуждая всякое нападение на эти основы. Наоборот, в рескрипте новому министру внутренних дел Булыгину и в Указе Сенату объявлялось о либеральных мероприятиях. Рескрипт гласил, что Государь отныне желает «привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей, к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений». Указ шел еще дальше. Рескрипт только говорил о возможности привлечения к законодательной работе самых достойных представителей народа. Указ же предоставлял всем право высказываться по вопросам совершенствования государственного порядка. Совету министров ставилось в задание принимать и изучать все проекты реформ, кем бы они ни были представлены.

Маклаков прав, говоря, что угрозы, содержавшиеся в манифесте, упразднялись рескриптом, в то время как надежда, которую мог вызвать рескрипт, аннулировалась манифестом²¹. Тем не менее рескрипт встречен был сначала восторженно. Как ни мала была надежда, представители либерализма готовы были сотрудничать с государственной властью при проведении в жизнь либеральных реформ. Когда был опубликован рескрипт, в Москве заседало губернское земское собрание. Как только в Москве получен был текст рескрипта, участники собрания встретились частным образом, чтобы уточнить позицию земского собрания по отношению к решению Государя созвать народное представительство. Шипов пишет: «Гласные были склонны забыть тяжелое впечатление и чувство обиды, навеянные на них правительственным сообщением 12 декабря 1904 года и были готовы с чувством удовлетворения и с полным доверием отнестись к возвещенной реформе, полагающей основу для создания необходимого взаимодействия государственной власти с населением»²².
Это настроение отразилось также и в телеграмме, которую земское собрание послало Государю. В телеграмме говорилось, что московское земство одушевлено чувством благодарности и радости.

Восторг губернского земского собрания не был охлажден тем, что в рескрипте речь шла о созыве народного представительства исключительно с законосовещательными функциями и что необходимой предпосылкой для осуществления этой реформы рескрипт провозглашал незыблемость основных законов, иными словами, сохранение самодержавной монархии; рескрипт также говорил о том, что реформа ни в коем случае не должна представлять собой разрыв крепкой исторической связи с прошлым²³. Наверное нельзя приписывать такую позицию московского земства одному лишь влиянию Шипова. Решение Государя созвать народное представительство, наверное, приветствовалось не одними только славянофилами, которые, исходя из общего своего мировоззрения, конечно считали желательным чисто законосовещательное народное представительство; приветствовали его и конституционалисты: хотя бы и частичный, но зато законный шаг по направлению к конституционному строю они предпочитали устранению старого порядка посредством революции.

Известное разочарование вызвало, наоборот, то обстоятельство, что представители земства и вообще общественности не были привлечены к работам совещания, создание которого предписывалось рескриптом для подготовления закона о предполагаемом народном представительстве²⁴. По мнению представителей земской общественности (в том числе и представителей меньшинства), это было в противоречии с духом всей реформы. В результате члены Союза Освобождения на третьем земском съезде смогли использовать это разочарование и создать отрицательное настроение. Большинство упорнее, чем когда-либо, настаивало на том, что оно не поддержит правительство и не согласится на создание народного представительства с чисто законосовещательными функциями. Как уже сказано, однако, такой подход основан был на принципиальном отказе сотрудничать с правительством. Таким образом и произошел раскол между большинством и меньшинством на съезде, причем это было вполне естественно. Выяснилось, что есть граница, далее которой вместе идти невозможно, раз невозможно устранить принципиальные разногласия²⁵.

После раскола меньшинство собиралось продолжить свою работу с еще большей энергией, высказывая свои желания и взгляды и возможно скорее доводя их до сведения правительства в предвидении предстоящего подготовления закона о народном представительстве.

На 22 мая 1905 года назначен был съезд представителей земства, примкнувших к меньшинству. Когда эти представители собрались в Москве, получены были известия об уничтожении русского флота японцами при Цусиме. Организационное бюро земских съездов, т. е. представители большинства, решили ввиду этого тяжкого удара отечеству созвать 24 мая общий земский съезд в Москве. Съезд этот стал известен под названием «коалиционного». Маклаков пишет: «Так изменилось положение! До сих пор были просто земские съезды; как во всех коллегиях, в них могло быть большинство и меньшинство, правое и левое крыло; но это было все- таки единое русское земство, то есть то самое, которое в ноябре 1904 года заявило единогласное требование народного представительства. Но после раскола в апреле две половины его так разошлись, что совместное их совещание называлось уже коалицией»²⁶. Маклаков рассказывает, что обе группы участвовали в съезде без воодушевления и собственно только потому, что ни одна из двух не смела не проявить патриотизма в такой трагический момент²⁷. На съезде оба течения подчеркнули, что надо отказаться от разбора спорных вопросов. Петрункевич сказал: «Если мы вздумаем рассуждать о внутренней политике, тотчас расколемся; поэтому лучше не начинать». В том же духе высказались и представители правого крыла. Таким образом старательно обходились вопросы: конституционный строй или народное представительство с законосовещательными функциями; всеобщие выборы или цензовое голосование; учредительное собрание или пожалование конституции свыше. Тем не менее прения были долгими и страстными. Какого бы вопроса ни коснулись, всюду сталкивались с основной проблемой, которая никем не была открыто высказана и все же крылась во всем и все заслоняла на этом четвертом съезде совершенно так же, как на третьем: «продолжают ли земцы желать совместных действий с исторической властью, т. е. реформы сверху, или, изверившись во власти, они с революцией уже примирились и желают довести ее до того напряжения, чтобы власть уступила ей место?»²⁸

Коалиционный съезд постановил обратиться к Государю. Шипов пишет, что он тогда был уверен, что большинство четвертого земского съезда намеревается обратиться к государственной власти только для того, чтобы потребовать от нее немедленного изменения государственного строя согласно началам, одобренным большинством на ноябрьском съезде, т. е. перехода к конституционному строю, а не для того, чтобы путем соглашения с государственной властью поднять престиж российского государства в тот трагический момент. Озабоченные такой позицией большинства, Шипов и его сторонники предприняли все, что было в их силах, для удержания большинства от обращения к Государю в выражениях, походящих на ультиматум или на демонстрацию. Сначала им удалось, «после горячих прений»²⁹, отклонить проект, согласно которому весь съезд собирался ехать в Петербург и там требовать, чтобы Государь их всех принял. Шипов пишет по этому поводу: «Мы категорически отвергали мысль о возможности и допустимости такого обращения к Верховной власти, доказывали, что таким шагом можно лишь пагубно потрясти нашу государственную жизнь и еще более ухудшить положение страны»³⁰. После того как отклонено было предложение отправиться к Государю на прием т согроге, решено было отправить депутацию, которая вручит царю адрес. Текст адреса набросан был представителями большинства в настолько резком тоне, что меньшинство ни в коем случае не могло с этим проектом согласиться. Меньшинство настаивало на том, что адрес должен быть пересмотрен, что депутация должна состоять только из 5 или 6 лиц и что в состав ее не должны были входить люди, к которым у Государя сложилось уже в какой-то мере предвзятое отношение. Но на этот раз меньшинству удалось отстоять свои позиции лишь частично. Текст адреса действительно был в нескольких местах изменен, однако общий тон его продолжал оставаться сильно агрессивным; кроме того, решено было, что депутация будет состоять из 12 человек и членами ее были выбраны одиннадцать представителей большинства, а от меньшинства один Шипов. При этом вошли в состав депутации Петрункевич и Родичев, т. е. два особенно противных царю представителя общественности. Все это заставило Шилова отказаться участвовать в депутации³¹.

Однако сопротивление меньшинства оказалось более эффективным, чем думал сам Шипов, что, впрочем, неудивительно, ибо и в рядах большинства живы были еще земские традиции. Несмотря на резкий тон, адрес не содержал никаких ультимативных требований и в нем говорилось о сотрудничестве государственной власти с самоуправлением, иными словами адрес отражал традиционную земскую идеологию, за которую и ратовало меньшинство на съезде и которая все еще сохраняла власть над сознанием представителей большинства³². Хотя депутация и состояла из одних только представителей большинства, все же она не вела себя ультимативно и не пыталась устраивать демонстраций. Депутация выбрала своим оратором одного из самых крупных представителей либерализма в России, С. Трубецкого. Возможно, однако, что позиция, занятая депутацией и отраженная прежде всего в речи Трубецкого, хотя бы отчасти обусловлена была пропастью между атмосферой съезда, с одной стороны, и приема в императорском дворце, с другой. Огромную разницу эту депутация бесспорно явственно ощутила не только при самом приеме, а уже когда стало точно известно, что прием действительно состоится.

В воспоминаниях Петрункевича мы находим описание приема земской депутации у Государя в Петергофе 6 июня 1905 года. Описание это не безынтересно даже там, где речь идет о внешних рамках приема. Но это уже выходит за пределы нашего разбора. Нас здесь особенно интересует речь Трубецкого и ответ Государя³³. Трубецкой начал с заявления о том, что депутацией руководит чувство долга и сознание громадной общей опасности. Только поэтому она и обращается к Государю таким образом. Опасность на самом деле велика, сказал Трубецкой. Известные слои населения натравливают на другие, простой народ на «господ», русских на нерусских, и все это происходит под прикрытием и во имя патриотизма. (Несомненно это был намек на еврейские погромы). Такое натравливание одной группы населения на другую и всякие революционные эксцессы при нормальных условиях не были бы опасны сами по себе; самый опасный аспект смуты, охватившей все государство, это всеобщая дезорганизация, при которой государственная власть приговорена к бездействию. Царь сам указал единственно возможный выход из этой разрухи. Этот выход — созыв народных представителей. Депутация, по словам Трубецкого, твердо верит в правильность такого решения. Однако она убеждена, что не всякое народное представительство сможет решить поставленную ему задачу. «Мы не считаем себя уполномоченными, — продолжал Трубецкой, — говорить здесь ни о тех окончательных формах, в которые должно вылиться народное представительство, ни о порядке избрания». Важно, однако, подчеркнуть, что народное представительство должно обеспечить внутреннее умиротворение и «преобразование государства». Поэтому народное представительство не может носить цензовый характер. Важно также точно определить место и поле деятельности бюрократии, которая, естественно, играет и должна играть важную роль в любом государстве. Трубецкой подчеркнул: «Она (бюрократия) не должна узурпировать державных прав царя, она должна стать ответственной». Наконец Трубецкой указал на необходимость допустить сейчас же свободную дискуссию всех этих вопросов на собраниях и в прессе.

Ответ царя был кратким и дружественным. Прежде всего Николай II подчеркнул, что он не сомневается в том, что депутацией руководит чувство любви к отечеству. «Отбросьте ваши сомнения! Моя воля— воля царская созывать выборных от народа— непреклонна... Я каждый день слежу и стою за этим делом... Пусть установится, как было встарь, единение между царем и всею Русью... Я надеюсь, вы будете содействовать мне в этой работе».

Петрункевич отнюдь не был удовлетворен ответом Государя. Он начинает с заявления, что царь выучил речь наизусть, что представляется весьма неправдоподобным, поскольку речь Николая II была ответом на обращение Трубецкого, содержание которого никак не могло быть ему известно заранее. Далее Петрункевич упрекает царя в том, что он «просто обходил все, что требовало ясности и определенности», и давал снова обещание призвать народных представителей, не объясняя, «какую роль он считает нужным им предоставить»³⁴. Все эти замечания Петрункевича на самом деле являются ярким примером партийной критики. Как мы только что видели, Трубецкой также сказал, что считает невозможным окончательное определение формы народного представительства. Как же можно было требовать именно этого от царя в то время, как совещание, специально для обсуждения этого вопроса создаваемое, еще и не начинало своей работы, а Государь вскоре должен был принимать другие депутации, о которых известно было, что они стоят на позициях, безусловно отличающихся от точки зрения земского съезда³⁵.

Петрункевич отозвался, наоборот, с большим одобрением о речи Трубецкого. Трубецкой прочитал свою речь другим членам депутации накануне приема. Петрункевич пишет, что речь вызвала «наше общее одобрение и удовлетворение как своим содержанием, так и силой и красотой формы»³⁶. Чрезвычайно важно это отметить, т.к. это значит, что речь эта выражала не только личные убеждения Трубецкого, а и точку зрения всех членов депутации и что даже самые радикально настроенные члены депутации, такие, как например Петрункевич, одобряли ее умеренное содержание и ее сговорчивый тон.

Совсем иначе реагировало на речь освободительное движение. В открытом письме в редакцию «Освобождения», подписанном «старым земцем», мы читаем: «Целая пропасть лежит между чувствами, внушившими и продиктовавшими московский адрес, и ораторскими подходами и изворотами, которыми изобилует петергофская речь»³⁷. По мнению автора открытого письма, тон всей речи — льстивый, и в ней искажается правда. Автор разочарован: он ожидал ультиматума, хотя бы и сформулированного во всеподданнейшей форме. По его мнению, речь эта — просто набор фраз, витиеватых и ничего не значащих. Автор особенно возмущен тем, что Трубецкой в своей речи отмежевывается от революционных сил, от «крамолы». Ведь он (Трубецкой), по мнению старого земца, должен был бы понимать, что только благодаря борьбе революционеров и создалось положение, в котором царь вообще согласился принять земскую депутацию. Редакция «Освобождения» также подчеркнула, что не может защищать речь Трубецкого, хотя и считает некоторые из заявлений, содержащихся в открытом письме, преувеличенными.

---

¹ Витте. Воспоминания, т. I, стр. 319.
² Вопросом о том, почему законодательная деятельность Думы часто тормозилась и не давала удовлетворительных результатов, я займусь позже.
³ Витте, у к. соч., стр. 323.
⁴ Там же.
⁵ Витте, у к. соч., стр. 325 и далее.
⁶ Витте, ук. соч., стр. 327 и далее.
⁷ Витте, ук. соч., стр. 330 и далее.
⁸ Витте, ук. соч., стр. 319, 331 и 334.
⁹ Маклаков, ук. соч., стр. 330.
¹⁰ Витте, ук. соч., стр. 336.
¹¹ Маклаков, ук. соч., стр. 339.
¹² Маклаков, ук. соч., стр. 340.
¹³ Л. Тахоцкий. Г. Петр Струве в политике. Пб, 1906, стр. 15.
¹⁴ Маклаков, ук. соч., стр. 352.
¹⁵ Маклаков, ук. соч., стр. 349.
¹⁶ Маклаков, ук. соч., стр. 353; см. Тихомиров. Дневник.
¹⁷ Маклаков, ук. соч., стр. 371.
¹⁸ Петрункевич. Воспоминания, стр. 369.
¹⁹ Тезисы напечатаны у Шипова, ук. соч., стр. 304-308.
²⁰ Маклаков, ук. соч., стр. 373.
²¹ Маклаков, ук. соч., стр. 356.
²² Шипов, ук. соч., стр. 294.
²³ Текст напечатан у Белоконского. Земское Движение. М., 1914, стр.263 и далее.
²⁴ Шипов, ук. соч., стр. 296 и далее.
²⁵ См. Шипов, ук. соч., стр. 297.
²⁶ Маклаков, ук. соч., стр. 374.
²⁷ Маклаков, ук. соч., стр. 376.
²⁸ Маклаков, ук. соч., стр. 377.
²⁹ Шипов, ук. соч., стр. 317 и далее.
³⁰ Шипов, ук. соч., стр. 318.
³¹ Вскоре ему пришлось поехать на фронт в качестве земского уполномоченного. Он вернулся в Москву с Дальнего Востока только в конце сентября. Поэтому, к сожалению, его воспоминания отпадают как исторический источник о середине 1905 года.
³² Текст адреса напечатан в «Освобождении» № 72, стр. 365. Здесь мы читаем: «Ваше Императорское Величество! повелите без замедления созвать народных представителей... пусть решат они в согласии с Вами жизненный вопрос... о войне и мире... Пусть явят они всем народам Россию, не разделенную более, не изнемогающую во внутренней борьбе, а исцеленную, могущественную в своем возрождении...» Кроме того, принята была резолюция. Резолюция эта еще более решительно, чем адрес, осуждала бюрократическую систему и возлагала на правительство ответственность за внутренние беспорядки и военные поражения. В ней требовалось, чтобы созвано было народное представительство, чтобы все ограничивающие свободу законы были отменены и чтобы немедленно был обновлен состав администрации. Но самое интересное — это не адрес и не резолюция сами по себе, а толкование этих документов редакцией «Освобождения». Адрес опубликован под заглавием: «Последнее слово земской России к царю». Таким образом, адрес становился ультиматумом — т.е. именно тем, чего ведь решили избежать. Еще более показателен комментарий, которым редакция сопровождает резолюцию: «Явно негодное правительство должно капитулировать перед нацией; если правительство не уступит, нация считает себя свободной и устранить правительство, не желающее уйти добровольно». Меньшинство под руководством Шипова на самом съезде сумело повернуть дело так, что постановления съезда не звучали как призыв к революции. Но оно не было в состоянии помешать дальнейшему толкованию постановлений съезда именно в этом смысле.
³³ Приводится у Петрункевича, ук. соч., стр. 378 и далее.
³⁴ Петрункевич. Воспоминания, стр. 377 и далее.
³⁵ Всего через несколько дней после приема у царя депутации земского съезда, царь принял еще две депутации: 20 июня депутацию курского дворянства, 21 июня депутацию орловского дворянства. В состав орловской депутации входили С.Л. Шереметьев, А.А. Бобринский и Нарышкин, все — настоящие представители земской общественности. Первая депутация высказала желание, чтобы в народное представительство с исключительно совещательными функциями вошли только представители двух сословий, крестьянства и дворянства. Орловская депутация подчеркнула, что созыв народного представительства не должен означать переход к демократии, поскольку в России испокон веков носителем верховной власти был царь, а не народ. Кроме того, эти депутации предупреждали царя, что не надо видеть в депутации земского съезда представителей всей общественности. По всей вероятности ответ царя этим двум дворянским депутациям (так же как и ответ его земским деятелям) носил общий и не обязующий характер. Петрункевич пишет по этому поводу, что царь принял депутации из Курска и Орла не менее дружески, чем земцев, и не меньше, чем земцам, им обещал. Содержание царского ответа тоже в основном предопределено было содержанием обращений к нему делегаций. В ответе курской депутации Николай II сказал, что отдает себе отчет в том, как полезен может быть созыв народного представительства с совещательными функциями, а также как ценно будет присутствие в нем главных сословий государства, дворянства и крестьянства. (Там же, стр. 384 и далее).
³⁶ Петрункевич, у к. соч., стр. 376.
³⁷ Освобождение № 73, стр. 370.

<< Назад   Вперёд>>