История либерализма в России (1762-1914)

Исторические источники либерализма. — Сущность либерализма. — Гражданский строй. — Административный строй. — Конституционный строй. — Политический радикализм. — Антиреволюционная сущность либерализма.

Как ясно уже из самого названия, основная идея либерализма — это осуществление свободы личности. А основной метод действия либерализма — это не столько творческая деятельность, сколько устранение всего того, что грозит существованию индивидуальной свободы или мешает ее развитию. Именно в таком методе и кроются причины некоторой (по сравнению с другими программами) трудности, с которой либерализм завоевывает себе сторонников. Он не привлекает людей, которых на современном языке метко называют активистами, но которые несомненно представляют собою психологический тип, появляющийся всегда и во все эпохи, хотя может быть не в таком количестве, как сейчас.

Как известно, либерализм как разработанная уже система сменил абсолютистское полицейское государство. Однако, в XVII и XVIII веках понятие «полиция»было гораздо шире, чем в дальнейшем. Под этим названием подразумевался весь бюрократический управленческий аппарат и весь административный строй, сильно развившийся в централизованных государствах XVIII века и выполнявший многочисленные и разнообразные функции. Естественным стремлением либеральных течений было ограничение этой системы управления с ее законами и ее организацией. Поэтому и оправдывается исторически мое утверждение, что метод либерализма — не творческая деятельность, не созидание, а устранение.

Либерализм — творение западно-европейской культуры и, в основном, плод уже греко-римского мира средиземноморской области. Корни либерализма уходят в античность и к этой первозданной его основе принадлежат такие вполне четко выработанные понятия, как правовая личность и субъективное право (в первую очередь право на частную собственность), а также некоторые учреждения, в рамках которых граждане участвовали в управлении государством и особенно в законодательной деятельности. Эта основа либерализма была вновь открыта западно¬европейскими нациями и дополнена многочисленными новыми вкладами.

Разумеется, в этой книге я не могу касаться истории либерализма на Западе. Но я должен указать на два исторических источника западноевропейского либерализма: на феодальную систему и на независимость духовных властей от светских в Средние века. Итальянский историк Де Руджеро начинает свою историю европейского либерализма цитатой из произведений мадам де Сталь, а именно, ее замечанием: «Свобода во Франции — издревле завещанное благо, а насильственный строй, наоборот, явление новое». Де Руджеро добавляет: «Эти слова исторические вполне обоснованы, т.к. свобода уходит корнями в общество феодальной эпохи, и тем самым она намного старше, чем абсолютизм новой монархии». С исторической точки зрения, свободы в западно-европейских государствах зиждятся на равновесии, образовавшемся между королевской властью и феодальными властителями. Первый пример возникновения такого равновесия (т.е. разделения власти) — это создание Magnum Concilium в Англии. В Западной Европе, значит, свобода впервые возникла через существование аристократии. Это подчеркивает и французский юрист Ориу, специалист по государственному праву: «Важно определить историческую закономерность, общую для всех нормально возникших и развивавшихся государств: они переходили от аристократии к демократии. Политическая свобода, существующая в этих государствах, последовательно принимает две формы, сначала аристократическую, затем демократическую»¹.

Независимость папы от носителей светской власти также являлась важным источником свободы на Западе, ибо на ней основывалась автономия духовных лиц от государства и внутри государства возникала некая автономная от него сфера.

Мне пришлось выделить эти корни западно-европейского либерализма потому, что в России они отсутствовали. За представителями церковной власти никогда не признавалось положение суверенных властителей, а феодализма в России не было.

Хотя суть либерализма в России была совершенно тождественна с сутью западного либерализма и он и в России должен был преодолеть абсолютистское и бюрократическое полицейское государство и прийти ему на смену, все же необходимо ясно отдавать себе отчет в том, что у русского либерализма не было этих важнейших исторических корней. И идеологически и практически русский либерализм в общем был склонен к тому, чтобы получать и перенимать от других, извне. А к этому надо еще добавить, что русский образец полицейского государства, воплощенный в крепостничестве, еще более резко противоречил принципам либерализма, чем западноевропейское полицейское государство, в области как политического, так и общественного устройства государства.

Либерализм — система индивидуалистическая, дающая человеческой личности и ее правам превосходство надо всем остальным. Однако, либеральный индивидуализм не абсолютен, а относителен. Либерализм отнюдь не считает, что человек всегда добродетелен и воля его всегда направлена на благие цели. Наоборот, либерализм хорошо знает, что человек, будучи наделен более или менее самостоятельным сознанием и относительно свободной волей, может стремиться ко злу так же, как и к добру. Поэтому в отличие от анархизма (известные извращения которого и можно считать проявлением абсолютного индивидуализма), либерализм требует создания объективного правового государственного порядка, противостоящего воле отдельных людей и связывающего ее. Поэтому он одобряет учреждения или общественные формы, в которых отдельный человек подчиняется определенному порядку и дисциплине. Тем не менее, это — индивидуалистическая система, потому что отдельный человек, личность стоит на первом месте, а ценность общественных групп или учреждений измеряется исключительно тем, в какой мере они защищают права и интересы отдельного человека и способствуют осуществлению целей отдельных субъектов. Таким образом, основное задание государства и всех прочих общественных объединений — защита и обеспечение этих прав. «Цель всякого политического союза — сохранение естественных и неотъемлемых прав человека». (Декларация прав человека и гражданина, 1789, ст.2).

Либерализм считает своей целью благополучие и даже счастье человека, а следовательно, расширение возможностей для человеческой личности беспрепятственно развиваться в полном своем богатстве. В согласии с этим либерализм считает основой общественного порядка личную инициативу, предпринимательский дух отдельного человека. Поэтому, как уже было сказано, либерализму свойственно сводить к минимуму все организации и все регламенты, которые являются элементом объективного порядка и как таковые противостоят субъективной предпринимательской инициативе отдельного лица и тормозят его энергию.

Из этого основного принципа либерализма — т.е. из убеждения, что социальный порядок зиждится на предпринимательском духе и воле отдельных лиц и оправдывается в той мере, в какой защищает субъективные права личности, — вытекают все дальнейшие требования либерализма. Либерализм провозглашает незыблемость частной собственности перед лицом государственной власти, потому что в ненарушимом обладании благами, принадлежащими отдельным лицам, он видит самую действенную гарантию возможности для отдельного человека спокойно преследовать свои цели и развивать свои способности. В представлении либерализма человек, таким образом, хотя бы в какой-то мере огражденный от давления материальной нужды, может посвятить себя созданию своего собственного счастья. Лозунг либерализма— ВЕАТI РОSSIDENTES (блаженны имеющие, обладающие имуществом). Обладание имуществом расценивается как нечто положительное, поэтому либерализм, естественно, берет под свою опеку свободу тех видов деятельности, которые направлены на добывание и рост частной собственности. Либерализм добивается устранения всех ограничений частной инициативе и частному предпринимательству, ведущим к приобретению имущества. Надо, однако, добавить, что либерализм берет под свою защиту не только доходные предприятия. Он поддерживает всякую инициативу и все виды социальных предприятий, поскольку он видит в них проявление и обогащение человеческой личности, развитие сил и способностей человека.

Исходя из тех же принципов, либерализм добивается смягчения уголовного права. Человек, совершивший преступление, все же — человек, сохраняющий свою человеческую ценность. Задачей уголовного права не может быть просто обезвреживание (от имени и в интересах общества в целом) человека, проявившего преступные или антисоциальные наклонности. Наоборот, усилия и средства социальной единицы, к которой принадлежит совершивший преступление человек, должны быть использованы для того, чтобы поставить его в положение, при котором возможно его улучшение и перевоспитание. В наказании либерализм видит прежде всего средство для этого. Таким образом, благо человеческой личности представляет собой исходный пункт всех постановлений либерального уголовного права. Требование, чтобы каждый задержанный человек до истечения установленного законом и возможно более краткого срока предстал перед нормальным, т.е. объективным судом (а не перед специальным трибуналом) и все дальнейшие судебные гарантии, предусматриваемые на весь ход процесса, — все это основано на том же принципе.

В общем, основные принципы либерального индивидуалистического общественного порядка изложены с предельной краткостью и ясностью (чем они благоприятно отличаются от современных попыток декларации основных прав) во французской Декларации прав человека и гражданина 1789 г. Эта декларация провозглашает четыре основных права, представляющих собой основу либерального порядка. Права эти: 1. Свобода. 2. Собственность. 3. Безопасность. 4. Право сопротивления (насилию, подавлению).

Названные права представляют собой то, что мы понимаем под названием гражданской свободы. Такая личная свобода имеет два аспекта: 1. Отмену частной правовой зависимости в любой форме. 2. Гарантию беспрепятственного проявления личной инициативы в предприятиях любого рода, иными словами, полную автономию частной инициативы также и по отношению к власти.
Поскольку названные человеческие права принято определять как естественное, природное право, ясно, что они в одинаковой мере должны принадлежать всем людям. Де Руджеро пишет: «Естественное право представляет собой полное отрицание всяких привилегий уже потому, что оно связано с самой древней и самой обоснованной изо всех возможных привилегий: а именно, привилегией быть человеком»². Это право, разумеется, принадлежит всем людям в одинаковой мере. Из признания естественного характера человеческих прав или основных прав личности вытекает требование равенства всех людей в правовом отношении. «Человек рождается свободным и остается свободным, и все люди равны в правовом отношении», — гласит 1-я статья Декларации прав человека.

Нужно уметь совершенно ясно отличать политическую свободу от свободы гражданской. Политическая свобода — это право гражданина участвовать в управлении государством. 6-я статья Декларации гласит: «Все граждане имеют право лично или через своих представителей участвовать в законодательном процессе». Гражданская свобода, т.е. основные права, на признании которых построен гражданский строй, является самой высокой ценностью государства и его основным принципом. Поэтому политическая свобода рассматривается лишь как дополнение свободы гражданской, ее требуют лишь как гарантию для гражданской свободы, но при этом надо сказать, что политическая свобода представляет собой единственную действенную гарантию и необходимое дополнение³. Ориу пишет: «Таким образом, можно без преувеличения сказать, что весь государственный аппарат строится для того, чтобы обеспечить существование гражданского строя»⁴.

Гражданский строй должен рассматриваться как источник цивилизации, потому что он несет с собой необходимые условия для возникновения духовных ценностей⁵. «Гражданская жизнь (подразумевается жизнь в рамках и условиях гражданского строя), — пишет дальше Ориу, — возможна только если в полной мере обеспечены ценность и значение собственности. Можно сказать, что в каком-то смысле гражданская жизнь, жизнь при установленном гражданском строе, связана с благосостоянием, ибо человек, благодаря преимуществу и обеспечению, которые дает ему его собственность, им созданная и добытая, не находится больше под давлением экономических забот и может думать о чем-то ином кроме ежедневных потребностей, может посвящать себя умственным занятиям и свободным профессиям, может заниматься общественными интересами и создавать себе какое-то представление о государстве, иными словами, он поставлен в такое положение, в котором он может становиться гражданином». Значит, частная собственность в известной степени может обеспечить собственнику благосостояние, а поскольку благосостояние представляет собой необходимое условие для творческого сосредоточения (ведь не случайно у греков места творческой работы назывались «схоли», а это слово значило в первом его понимании «благосостояние», «благоденствие»), бесспорно правильно считать частную собственность источником или, во всяком случае, необходимым условием для духовного творчества, а следовательно, видеть в гражданском строе, основанном на собственности, источник цивилизации. В этом и состоит, собственно, оправдание такого строя, и этим подтверждается высказывание Ориу, по которому обеспечение гражданского строя должно быть главной и конечной целью самого государства.

Бесспорно, аристократические режимы также обеспечивали правящему классу необходимое для духовной творческой деятельности благополучие. Однако, эти аристократические режимы допускали существование правовых форм — и даже не только допускали, а требовали их, — которым присущи были жесткость и грубость, не приемлемые для гуманного сознания, а именно, рабство и крепостное право. Правда, между имущими и неимущими в рамках гражданского строя часто существует фактическая, реальная разница, которая не меньше, чем разница между господином и крепостным в рамках аристократической системы. Однако, есть существенное различие между этими двумя случаями: в рамках гражданского строя как имущий, так и неимущий располагают одинаковыми правовыми возможностями — тут нет правового запрета, нет положения, при котором человек не смеет пытаться улучшить свое состояние и свой статус.

Кроме того, государство располагает средствами, которые могут уменьшить неблагоприятные последствия такого фактического неравенства и которые реально и глубоко связаны с сущностью гражданского строя, основанного на частной собственности. Совокупность этих средств можно назвать административной системой, существующей параллельно с системой гражданской. Сущность административной системы состоит в том, что государство берет на себя целый ряд практических служб, которые раньше просто не существовали или были делом частных предприятий. При выполнении государством таких обязанностей заинтересованность в материальной выгоде, которая от них может быть получена, отходит на второй план; государство интересуется прежде всего тем, чтобы при выполнении этих обязанностей была полная регулярность и полное равенство по отношению ко всем, чтобы услуги эти были предоставлены всем одинаково. Такой регулярный и всеобщий характер этих услуг позволяет оказывающим их административным учреждениям предоставить одинаково всем, даром или по чрезвычайно низкой цене, ряд «общественных удобств», как очень хорошо называют их французы. Таким образом, при помощи услуг, оказываемых административными учреждениями, многочисленные потребности неимущих часто удовлетворяются легче и лучше, чем удовлетворялись подобные же потребности имущих до возникновения административного строя, когда они добивались того, что им было нужно, просто частным экономическим путем. Так достигается, в общем, значительное повышение уровня жизни широких неимущих народных слоев. Такие преимущества административного строй бесспорны и в значительной мере оправдывают сильное развитие административного аппарата.

Но если государственные административные учреждения берут на себя удовлетворение многочисленных потребностей отдельных лиц, а частные предприятия тем самым в некоторой степени заменяются государственной бюрократией, это означает (говоря о настоящем времени, о нашей эпохе) как возврат к государственно- полицейскому строю абсолютной монархии ХУП-ХУШ веков, так и осуществление того, что принято называть социализмом и что (если мы осмелимся освободить это слово от того поэтического ореола, которым принято его окружать) в государственном, правовом смысле не представляет ничего иного, как крайнее развитие административного строя, бюрократизацию общественной жизни и в конечном итоге, в некотором смысле, возрождение старого полицейского строя. Таким образом, эти два аспекта обсуждаемого развития в значительной степени совпадают.

Хотя, как было уже сказано, развитие административной системы и выполнение целого ряда обязанностей по обслуживанию населения бюрократическим аппаратом, бесспорно, вначале дает положительные результаты, тем не менее, это развитие становится отрицательным и опасным с того момента, как оно переступает известную границу, приводит к чрезмерному росту административных учреждений, начинающих предлагать публике услуги, которых та от них не требовала и не ожидала. Ориу пишет: «Сама суть административной централизации такова, что раз начавшись, она будет неизбежно стараться расшириться и с этой целью размножать общественные ведомства и учреждения». Этот процесс проявляется по-разному; например, свободные профессии, которые всегда являются носителями если не прямо идеи свободы, то во всяком случае стремления к свободе, — заменяются бюрократическими учреждениями или сами бюрократизируются. А главным образом частное предпринимательство заменяется государственными предприятиями. Чрезмерное расширение административного строя или социалистических элементов в рамках государства угрожает задушить основу современного свободного государства, иными словами, гражданский строй, основанный на индивидуалистических принципах, — просто разрушить тип государства, созданный западным миром. Такое чрезмерное развитие административной системы неизбежно грозит существованию гражданской свободы, потому что административные учреждения, каждое в своей области, занимают позицию монополий или пытаются ее занять; иными словами, они могут помешать любой попытке частной инициативы. Обычно, они как раз к этому и стремятся и при этом используют административные предписания, то есть оружие, против которого частное лицо совершенно беспомощно. Вообще тут создается положение, при котором общественное право разрастается за счет частного права, гражданское право подавляется административным правом, а все это неизбежно сужает, в той или иной мере, сферу гражданской свободы.
Наконец, чрезмерное развитие администрации может грозить и политической свободе, ибо политическая свобода основана на различных формах разделения власти. Развитие бюрократической администрации всегда ведет к централизации и чрезвычайной концентрации власти, так что все формы разделения власти полностью исчезают или продолжают существовать как чисто формальные явления, начисто лишенные подлинного содержания. Свободное высказывание общественного мнения со временем также подавляется чрезмерным развитием административного строя⁶.

Однако, как говорит Ориу, государство представляет собой чрезвычайно богатое возможностями учреждение. В разумных пределах административная система является действенным средством для исправления недостатков одностороннего гражданского строя. Можно найти противовес опасностям чрезмерного развития административного строя. Этот противовес — конституционный строй. Между централизованной администрацией и конституционным правом, направленным на осуществление политической свободы; между административным строем и конституционным — есть определенное противоречие⁷. Первая система основана на централизации и сосредоточении власти, вторая — на децентрализации и разделении власти. Статья 16- я Декларации прав гласит даже: «Общество, в котором не обеспечены права и не проводится в жизнь разделение власти, не имеет конституции». Надо заметить, что сама по себе децентрализация выражает конституционные тенденции даже тогда, когда она осуществляется лишь в рамках преобразования администрации, например, в виде замены бюрократической администрации самоуправлением⁸. На самом деле, государства начали вводить конституционный строй или для того, чтобы превзойти чрезмерное развитие административной системы, бюрократических и полицейских монархий (так обстояло дело в Европе) или, как было в Англии, для того, чтобы предотвратить, предварить развитие административной системы вообще⁹. Значит, самое важное в конституции — это спасение свободы от подавления концентрированной государственной властью, централизованным бюрократическим административным аппаратом государства — иными словами, прежде всего — государственно-правовая и политическая защита гражданского строя, индивидуалистических принципов, на которых этот строй покоится, и индивидуалистических основных прав, которые этот строй воплощает.

Вследствие возникновения представительного и конституционного строя, структура государства приобретает различные формы и аспекты и сущность его обогащается. В таком государстве мы можем различать три системы или три структурных элемента: 1. Гражданский строй: сферу субъективного права, личной свободы, частной автономии. 2. Административную систему: сферу централизации и сосредоточения государственной власти, социального или государственного обеспечения и авторитарного руководства. 3. Конституционный строй: конституцию, то есть сферу самоограничения государственной власти путем возникновения основного равновесия между отдельными государственными органами или, как называют их французы, общественными органами власти, при помощи децентрализации власти, иными словами, при помощи ее разделения.

Классическое разделение власти — это séparation des pouvoirs, о котором говорит Монтескье в своем произведении «Дух законов» (Esprit des Lois). Это разделение власти представляет собой в какой-то мере автономию законодательной власти и противопоставление ее правительству, которое принято чрезвычайно неточно называть властью исполнительной (я говорю «неточно», потому что, разумеется, функции правительства никоим образом не могут быть ограничены одним только исполнением законов), а также властью судебной. Все они — конституционные органы власти, входящие в рамки конституционной системы. Надо, однако, обратить внимание на интересный факт, что одновременно каждая из этих трех властей тесно связана с одним из трех выше упомянутых структурных элементов государства, с одной из трех названных государственных систем. Народное представительство, орган законодательный, является главным органом конституционного строя. Административный строй и исполнительная власть связаны между собой. Наконец, власть судебная особенно тесно связана с гражданским строем, ибо суды существуют прежде всего для того, чтобы защищать субъективные права личности как от повреждения их другими гражданами, так и от нарушения их со стороны государства.

Защита субъективного права от нарушений со стороны государства не одинакова в различных странах, располагающих одинаково развитым конституционным строем. В большинстве стран такая защита ограничивается защитой субъективного права граждан от нарушения со стороны административных органов правительства. Лишь в Соединенных Штатах Америки судебной власти поручается не только защищать справедливо полученные права отдельной личности от незаконных действий со стороны правительственных органов, но ей вверена защита всего гражданского строя и индивидуалистических правовых принципов, лежащих в основе такого строя, от нарушений также со стороны законодательной власти. Суды Соединенных Штатов имеют право отказываться применять изданные законодательной властью новые законы, если эти законы противоречат основным принципам индивидуалистического гражданского строя и Декларации прав, которая считается основой конституции этого государства. Это означает, что основные права, содержащиеся в Декларации, и основные принципы индивидуалистического либерального общественного порядка, провозглашенные этой декларацией, воспринимаются как ненарушимое, естественное или природное право человека. Поэтому законодательная власть имеет право издавать лишь такие законы, которые не противоречат этим основным принципам, имеющим значение и ценность конституционной сверх-законности. Таким образом, судебной власти здесь, в рамках конституционного строя, обеспечено совершенно особое положение, и именно здесь становится наиболее ясно, что одна из самых важных сторон конституционного строя — служить гарантией гражданскому строю¹⁰.

Такое соотношение между конституционным строем и гражданским, о котором мы только что говорили, цитируя современного специалиста по государственному праву Ориу, подтверждает концепцию классического либерализма, построенного в основном на учении Монтескье, что политические права представляют собой развитие прав гражданских и что политическая свобода прежде всего является гарантией свободы гражданской¹¹.
Из такого соотношения между гражданским строем и конституцией, между гражданской свободой и свободой политической, вытекает принципиальное ограничение законодательной власти и ее глубокая связь с началами индивидуалистического гражданского порядка даже там, где связь эта вовсе не гарантирована судом. Существует эта связь также и в тех случаях, когда сами принципы индивидуалистического гражданского строя не сформулированы четко в конституционном праве¹².

Можно считать необходимой и абсолютной ценностью именно политические права членов государственного общества, их политическую свободу. В таком случае надо исходить из того, что законодательная или учредительная власть в государстве не связана никакими правовыми принципами, в государстве же есть орган этой власти, постановления которого (принимающие форму законов) обязательно выливаются в создание подлинного права, независимо от существования правовых принципов. Вопрос о том, в какой мере содержание новых законов соответствует основным принципам индивидуалистического правопорядка, тем самым полностью теряет значение, так же как и вопрос о том, в какой мере решения, принятые государством или законодательной властью и облеченные в форму законов, на самом деле являются настоящим правом: ведь при таком подходе заранее принята предпосылка, что эти законы именно и есть настоящее право. Согласно такой концепции, законы обязательно должны восприниматься как право, потому что заранее признано, что право есть просто выражение народной воли, воплощенной в законодательном органе или в государственной власти.
Один из важнейших источников для понимания этой концепции — «Социальный контракт» Руссо (Le Contrat Social). Правда, Руссо признает (книга 2, глава 4), что кроме «общественного лица», т.е. всего народа в целом, надо еще учитывать мнения и потребности отдельных людей, частных лиц, жизнь и свобода которых, разумеется, независимы от того, что он называет «общественным лицом». Он тоже говорит о природном праве, которое — достояние всех граждан просто потому, что они — люди.

Однако Руссо развивает теорию о том, что общая воля всегда справедлива и всегда направлена на общую пользу. Воля эта таким образом, по его концепции, представляет собой источник подлинного закона. Следовательно, законы ни в коем случае не могут быть несправедливыми, «ибо никто не несправедлив по отношению к самому себе». Ведь сама суть общей воли и созданного ею социального контракта такова, что «подданные, подчиненные только такого рода соглашениям, тем самым не подчиняются уже никому кроме своей собственной воли», (кн. 2, гл. 4). А из этого логически вытекает, что если суверенная власть и есть просто совокупность отдельных воль, она никак не может быть заинтересована в том, чтобы противостоять какой-либо из них, а поэтому и совершенно не нужно подданным искать каких-то гарантий по отношению к этой самой власти. Вообще Социальный контракт утверждает, что гарантия прав личности не нужна в отношении того общественного организма, к которому сама личность принадлежит или к которому она присоединилась. Все статьи Социального контракта можно было бы по сути дела свести к одной только статье о полном отчуждении всех прав каждого отдельного члена в пользу коллектива (книга 1, глава 6). Отчуждение это безоговорочно, ни один член не имеет права чего-либо требовать (там же). Наверное, Руссо все же отдавал себе отчет в затруднениях, вытекающих из следующего вопроса: как можно установить в каждом конкретном случае, что суверенную власть (т.е. народную волю) воплощает тот, кто выступает в качестве главы государства, а не тот, кто выполняет обязанности судьи? То есть как можно установить, что правящая власть действительно выражает общую волю (кн. 2, гл. 4) ? Надо сказать, что Руссо скорее обошел, чем решил эту проблему¹³. Но теории Руссо были достаточны, чтобы убедить его оптимистически настроенных последователей в том, что народное представительство обязательно выражает своими законами общую волю и что поскольку речь идет об общей воле, то и нет надобности гарантировать ни субъективные права каждой отдельной личности, ни основные принципы индивидуалистического правопорядка.

Но при такой концепции сам принцип разделения власти теряет почти все свое значение. Если законодательная власть, т.е. народное представительство, является органом, выражающим общую волю, то конечно нельзя противопоставлять ей другие органы власти, то есть правительство и судебную власть, как равные факторы; наоборот, их скорей надо рассматривать как нечто из законодательной власти вытекающее и в какой-то мере ей подчиненное. При такой концепции нельзя говорить о подлинном разделении власти, речь может идти только о распределении функций между отдельными органами ее. Конечно, распределение власти в том смысле, в каком понимал его Монтескье, тоже было связано с распределением функций. Однако, основной принцип разделения власти состоит в том, что за каждым органом власти должен стоять реальный общественный фактор, находящий себе в данном органе выражение. Кроме того, разделение власти возможно и без распределения функций; таково было разделение власти между двумя консулами в Риме: оно было подлинным, хотя и без распределения функций. Английский Magnum Concilium 1225 года (впоследствии превратившийся в парламент страны) по сути дела представлял собой именно разделение власти. Ему переданы были некоторые полномочия, до тех пор принадлежавшие монарху и у монарха отобранные. Однако неправильно было бы считать, что все дело в одном только распределении функций; тут важно как раз не это, а то, что в Англии королевская власть с одной стороны и власть аристократии (выражением которой был Magnum Concilium) были двумя факторами реальной власти, друг от друга независимыми¹⁴.

Таким образом, учение Руссо — это теоретическое оправдание всемогущества закона и законодателя, по принципу, выраженному в старой латинской поговорке «что нравится князю, имеет силу закона», только тут слово «князь» надо заменить словами «парламентское большинство»: то большинство в народном представительстве, которое возникло вследствие результатов всеобщих прямых, равных и тайных выборов. Никакие ненарушимые правовые принципы не могут быть противопоставлены закону, принятому решением такого большинства. Закон — это право, потому что он воплощает общую волю. Интересно, что и позже, отказавшись уже в общем от учения об «общей воле», все же упорно продолжали настаивать на полноценности этой последней сентенции, просто заметая понятие «общей воли» понятием государства как юридического лица.

Со временем интерес к проблеме разделения власти стал уменьшаться. Это и понятно. Дело ведь в том, что перестали думать о ненарушимости индивидуалистических правовых начал, которые, являясь как бы своего рода социальной конституцией, служат предпосылкой и основой для конституции политической. А разделение власти нужно для того, чтобы ограничить действие одной власти другой властью, и делается это именно во имя индивидуалистических начал правопорядка. Так зачем же нужно разделение власти, раз этим началам не придается больше решающего значения? В результате полностью теряют смысл слова Монтескье, включенные в Декларацию прав (стр. 16): «Общество, в котором не обеспечены права и не осуществлено разделение власти, не имеет конституции». Тут мы уже имеем дело с новым, принципиально совершенно иным пониманием конституции, направленным на скорейшее ее превращение просто в парламентский устав, цель которого — облегчение беспрепятственного проведения в жизнь программы очередного парламентского большинства. Такую политическую и юридическую концепцию никак нельзя считать либеральной. Надо признать, что это — концепция радикальная, полностью противоречащая либерализму, который ставил себе целью сохранение существующего индивидуалистического правопорядка и существующих законно приобретенных прав человека.

Ведь за политической свободой как самодовлеющей целью нет ни социальной программы, ни правовых начал. При ней все возможности открыты. Если вступить на этот путь, то индивидуалистический правопорядок либеральной социальной конституции может быть заменен возрождением самых крайних форм административной системы и вмешательства власти, и даже чистым коллективизмом. Замена индивидуалистического правопорядка коллективизмом, однако, означает гораздо больше, чем принятие некоторых новых юридических принципов: это — конец определенной цивилизации, глубокий разрыв всей культурной традиции. В этом хорошо отдавал себе отчет один из последних крупных представителей старой России, Столыпин. Именно это имел он в виду, говоря Второй думе в 1907 году, что разрушение существующего правопорядка в России во имя социализма заставит впоследствии на развалинах строить какое-то новое никому не известное отечество.

В этой эволюции конституционной идеи скрываются зачатки разрушения или, вернее, саморазрушения современного западноевропейского правового государства. Если на смену либеральной демократии (то есть такому государству, в конституцию которого включены, в качестве сверх-законности, основные принципы индивидуалистического социального порядка) придет чисто формальная, абсолютная демократия или демократический абсолютизм, то тем самым откроется путь для развития империалистической формы демократии¹⁵. На самом деле, все аспекты вышеуказанного развития подготовляют возникновение империалистической демократии. В той мере, в какой законы не принимают во внимание основные принципы индивидуалистического социального порядка и существующие субъективные права, основанные на этих принципах, а базируются лишь на выражении воли законодателя и являются воплощением этой воли, которая соответствует просто данным обстоятельствам и условиям, — в этой мере теряет значение вопрос, является ли законодатель избранным представителем самих носителей субъективных прав, то есть граждан, или же он просто властитель, который, независимо от выборов, считает себя призванным к власти и уполномоченным выражать и формулировать законодательную волю нации. Кроме того, если принцип подлинного разделения власти исчезает и правительство рассматривается лишь как исполнительный орган законодательной власти, оно гораздо легче и скорее согласится с развитием административного аппарата и с бюрократической концентрацией власти. Наличие сильно развитого и централизованного бюрократического аппарата представляет собой, бесспорно, благоприятную предпосылку для развития империалистической формы государственного правления. Особенно легко такая тенденция может восторжествовать, если развитие административного строя перейдет определенные границы, и поэтому достигнет известной степени национализация — переход всего во власть государства, иными словами, произойдет изгнание и подавление гражданского строя. Ведь именно так устраняется одно из самых важных и принципиальных разделений власти, а именно, разделение власти политической и экономической¹⁶.

Значительное разрушение гражданского строя и концентрация экономической власти в руках государственного правительства предоставляют этому правительству, можно сказать, почти безграничные средства власти. Такое небывалое увеличение средств власти, находящихся в распоряжении правительства, бесспорно, поощряет возникновение диктатурных форм правления и тиранической государственной власти. Вряд ли это можно всерьез оспаривать.
В моей статье «Зависимость и самостоятельность при разделении власти»¹⁷ я с особенным вниманием отнесся к отделению политической власти от экономической. Я указывал там, что экономическая власть, находящаяся в руках капиталистов при буржуазной системе, в социалистическом государстве объединяется с политической властью в руках государственной власти и фактически находится в руках бюрократии. Таким образом уничтожается разделение власти, которое было весьма благоприятным не только для самостоятельности буржуазного слоя (это само собой разумеется), но и для свободы рабочего класса, и неизбежно должно было действовать в пользу рабочего класса, поскольку разделение власти всегда освобождающе отзывается на положении отдельной личности. Для того чтобы несколько подробнее и точнее обосновать это утверждение, я приводил полностью следующий важный пассаж из произведения Ориу «Принципы общественного права» (произведение это еще недостаточно широко известно): «...экономическая власть обладает способностью создавать средства для существования в своей области; экономической властью располагает тот — будь это собственник современного промышленного предприятия или собственник поместья или военный руководитель — кто в той или иной форме располагает большим количеством запасов жизненных средств, которые он может распределять по своему усмотрению среди своих служащих и подчиненных или среди своих клиентов. Политическая власть имеет возможность создавать в рамках правового порядка выгодные ситуации, которые открывают доступ к источникам жизненных средств. В каком-то смысле, значит, и та и другая власть должна удовлетворять людским потребностям, а это и есть та точка зрения, которая больше всего волнует людей. Только надо заметить, что экономическая власть касается человеческого существования и человеческих потребностей гораздо более непосредственным образом, чем власть политическая...

...Политическая и экономическая власть в рамках государственного строя могут быть отделены друг от друга; в действительности обычно так и бывает. В рамках освобожденной рыночной экономики возникают состояния и появляются зажиточные люди, располагающие собственностью и деньгами, дающие другим работу и оплачивающие ее, вследствие чего тысячи людей зависят от них, поскольку от них они получают заработную плату. Короче, появляются капиталисты, власть которых может быть вполне жесткой. Однако не обязательно капиталисты располагают политической властью. К этой власти могут приходить совершенно иные люди, используя при этом конституционный механизм. Эти люди занимают выгодные положения в государстве и могут раздавать другим всевозможные преимущества и вознаграждения. Кроме того они уполномочены создавать должности в рамках правового порядка и используют свое положение не для укрепления позиций богатых людей, а скорее всего для ограничения их власти... Из такого деления между двумя формами власти получается равновесие, действующее в пользу массы людей. Одни имеют выгоду от капиталистов, другие от политических деятелей, остальные используют себе во благо всеобщие мероприятия, законы, издаваемые в защиту многочисленных и многообразных интересов. В таком состоянии равновесия и может утвердиться известная свобода большинства людей, а также может возникнуть некий средний общественный слой.

Наоборот, эти гарантии свободы исчезают вне государственного строя, как в образованиях вотчинного характера, которые такому строю предшествуют, так и в обществе коллективизированном, которое грозить заменить собой государственный правовой строй, потому что в том и в другом случае политическая и экономическая власть оказывается в одних и тех же руках. При феодальном строе (это пример классический) собственность и суверенитет сливаются в одно. А при коллективизированной системе получается то же самое. При такой системе чиновники административного аппарата располагают ключами к общественному имуществу, от которого полностью зависим каждый человек; к тому же эти самые чиновники законным образом уполномочены создавать выгодные должности в рамках государства. Иными словами, они обладают полнейшей и абсолютнейшей властью, когда-либо существовавшей. Нельзя даже представить себе, откуда мог бы взяться действенный противовес, который мог бы ограничить эту власть»¹⁸.

Разумеется, человеческая воля может сопротивляться такому развитию. Если его нельзя задержать полностью, его можно сознательным сопротивлением в значительной мере замедлить. По мнению Ориу, то обстоятельство, что мы отдаем себе отчет в существовании такой тенденции, ни в коей мере не снимает с нас духовную обязанность бороться за дальнейшее существование политической свободы. Ориу приходит к следующему заключению: «Мы же знаем, что все мы должны умереть, тем не менее мы прилагаем все старания к тому, чтобы подольше прожить»¹⁹. Без сомнения, последовательно придерживаясь индивидуалистических принципов гражданского строя, в первую очередь принципа частной собственности, можно сильно продлить существование политической свободы и политической демократии, так как это и есть один из немногих по-настоящему действенных способов помешать чрезмерному развитию административной системы и выхолащиванию конституционных полномочий, постепенному превращению их в одну лишь форму без содержания.

Как уже было сказано, метод либерализма — это устранение помех личной свободе. Такое устранение не может, однако, принимать форму насильственного переворота или разрушения. Во всем существующем всегда есть нечто, что надо сохранить, развивая его путем устранения внешних ограничений или совершенствуя и оплодотворяя путем преобразований. К тому же надо сказать, что не во всех случаях либерализм прибегает к устранению. Согласно либеральному мировоззрению, необходимо устранять в первую очередь неограниченные полномочия государственной власти, в силу которых эта власть может стать над правом и которые дают ей возможность не соблюдать существующего порядка или произвольно менять его специально для этой цели издаваемыми законами; кроме того надо устранять чрезмерное нагромождение административно-юридических постановлений, обязательное планирование и разрастание административных учреждений, которые все вместе препятствуют свободной человеческой деятельности в экономической и в культурной областях. Наоборот, либерализм относится с величайшим уважением к субъективным правам отдельных людей и считает основной задачей государственной власти именно защиту таких прав и возможностей беспрепятственного ими пользования. Вообще либеральному государству полностью чужды насильственное вмешательство в существующие жизненные взаимоотношения людей и какое-либо нарушение привычных жизненных форм. По-настоящему либеральное государство никогда не согласится на выселение людей даже из побежденного и завоеванного государства или на переселение отдельных групп населения, все равно по каким причинам — по политическим или по экономическим.

Из этого вытекает следующее: либерализм должен действовать с чрезвычайной осторожностью даже тогда, когда он приступает к устранению тех институтов административного строя, которые представляются ему излишними или даже вредными. Дело в том, что с традиционными формами администрации всегда тесно связаны те или другие интересы частных лиц. Интересы и должности, связанные с административными институтами, подлежащими упразднению (например, места занятых в них служащих), не должны устраняться неожиданно и безжалостно, так как это разрушительно отразится на сфере субъективных гражданских прав этих людей.
Согласно либеральному мировоззрению, исторические долиберальные государственные формы нельзя разрушать революционным переворотом, а надо их преобразовать. Либерализм знает, что насильственная революционная акция чаще всего разрушает как раз наиболее ценные элементы старого строя, не затрагивая при этом первобытной сущности любой государственной власти — т.е. силы в чистом виде, а тем самым создаются предпосылки для того, чтобы государственная власть в дальнейшем проявляла себя еще гораздо более грубо, не будучи уже ограничиваема и сдерживаема вообще ничем после отпадения даже древних традиций. Кроме того, согласно либеральному миропониманию, долгое существование государственной формы, менее совершенной, чем правовое либеральное государство, часто доказывает, что в стране или в народе еще нет нужных условий для перехода к либеральному государственному устройству и к либеральному общественному порядку, а такие условия или предпосылки, конечно же, невозможно создать насильственной акцией.

Антиреволюционные позиции либерализма в основном вытекают из следующего соображения: если государство, не основанное на либеральных принципах, но не определенно и открыто тираническое и деспотическое, существует уже долгое время, то это долгое его существование ведет к образованию умеренных и сдерживающих тенденций в государственной практике, так что и в рамках подобного государства развиваются и укрепляются многочисленные положительные стороны государственной системы, государства как такового. Наблюдение это в свою очередь зиждится на консервативной теории о прогрессе, глубоко связанной с самой сутью либерализма, а именно на теории, согласно которой «...прогрессивной силой является сила укрепления и утверждения»²⁰, что означает, что прогресс состоит в установлении данного типа и в развитии и совершенствовании его черт, а не в эволюционной замене одного типа другим. С точки зрения исторической и согласно всем этим наблюдениям — либерализм должен решительно предпочитать просвещенный абсолютизм революционной диктатуре.

Все эти соображения заставляют меня четко отличать радикализм от либерализма и настоящим либерализмом считать лишь либерализм консервативный.

---

¹ Ориу. Конституционное право, 2 изд., Париж, 1929. Стр.139
² Де Руджеро. История европейского либерализма. Бари, 1925. Стр. 25.
³ Де Руджеро. Там же, стр. 57.
⁴ Ориу. Принципы общественного права. 2-е изд. Париж, 1916. Стр. 386.
⁵ В данном случае мы, конечно, совсем не принимаем во внимание бессмысленного противопоставления культуры цивилизации.
⁶ Ориу. Принципы, стр. 603 и дальше.
⁷ Ориу. Там же, стр. 601 и дальше, а также стр. 612.
⁸ Ориу. Там же, стр. 610. Это наблюдение особенно важно для правильного понимания некоторых моментов политического и государственно-правового развития России во второй половине 19 и в начале 20 в.
⁹ Ориу. Там же, стр. 612.
¹⁰ К сожалению, я должен отказаться от рассмотрения здесь целого ряда других в высшей степени интересных аспектов конституционного строя, как например, того факта, что конституционный строй углубляет общественный характер государственной власти и позволяет общественному мнению проявляться в качестве новой формы суверенитета, или того обстоятельства, что вследствие принятия письменной конституции, играющей роль как бы государственного устава, само государство приобретает характер юридического лица.
¹¹ Примером такого понимания могут служить разъяснения Кукумуса. В его «Учебнике государственного права баварской конституционной монархии», появившемся в 1825 году (иными словами, во времена полного расцвета либерализма) мы читаем (стр. 130): «Все граждане имеют право пользования гражданской свободой, однако при отсутствии свободы политической, гражданская свобода ни на что не опирается и не имеет подлинной ценности». Показательно также, что гражданскую свободу он определяет как «требование, непосредственно вытекающее из целей государства».
¹² В упомянутом произведении на стр. 86 Кукумус в этой связи ссылается на баварскую конституцию от 26 мая 1818. Он пишет: «Баварская конституция не определяет прямо государственных целей. Однако из содержания всей конституции вытекает, что единственная возможная цель государства— это соблюдение прав и безопасности граждан. Введение к конституции уже говорит об общей государственной цели, более же полное определение мы находим в заглавии IV 8 статьи конституции, которое гласит: «Государство гарантирует каждому гражданину неприкосновенность личности, имущества и прав». Здесь уже в достаточной мере указано, в чем состоит цель, каково стремление правительства и какие требования ставит государству гражданин. Тем самым фактически отвергаются все авантюристические требования блестящих, но практически невыполнимых и по сути дела ведущих к деспотизму теорий. Тут фактически признается, что государство должно «обеспечивать внешние условия, необходимые для развития народной жизни, однако ни в коем случае не смеет повелительно в это развитие вмешиваться». Эти объяснения Кукумуса говорят о том, что истинной целью государства является гарантировать каждому гражданину неприкосновенность личности, собственности и всех прочих законно полученных прав, при этом никак не пытаясь влиять на народное развитие и направлять его в ту или иную сторону. Такая государственная цель и есть внутренняя грань, поставленная использованию законодательной власти так же, как и политической свободе граждан.
¹³ Я обязан профессору Фосслеру пониманием того, что «суверенитет общей воли» надо понимать не как суверенитет решений коллектива, а как суверенитет категорического императива. Предполагаю, что такое толкование основано именно на вышеизложенной проблеме.
¹⁴ Ориу. Принципы, стр. 613.
¹⁵ Ориу. Конституционное право, стр. 140.
¹⁶ Одна из наибольших заслуг Ориу состоит в том, что он показал, что либеральный индивидуалистический общественный строй зиждится не только на разделении власти, в том смысле, как понимал его Монтескье, а и на том разделении власти, которое открывается на еще более глубоком уровне в социальной ткани государства. Так, например, духовная свобода (в более узком смысле этого выражения) опирается на разделение власти духовной от мирской. Для укрепления политической свободы играет большую роль разделение власти гражданской бюрократии от власти военной. Наконец к самой сути либерального строя принадлежит в данный момент особенно нас интересующее разделение власти экономической от власти политической; на нем именно и основана гражданская свобода.
¹⁷ В Записках Социологического Отдела Исследовательского Института Социальных и Административных Наук в Кельне, т. 1, 1951, изд. Леопольд фон Визе, стр. 394 и дальше.
¹⁸ Ориу. Принципы, стр. 368 и дальше.
¹⁹ Ориу. Там же, стр. 140.
²⁰ Ориу. Традиционная социальная наука. Париж, 1896, стр. 412.

<< Назад   Вперёд>>