• Виктор Леонтович
 


Карамзин как представитель либерального абсолютизма. — «Похвальное слово Екатерине». — Карамзин и крестьянский вопрос. Традиционализм Карамзина. — Стихотворение об освобождении Европы. — Карамзин и декабристское восстание. — Значение этого восстания для развития России в либеральном направлении. — Последние годы царствования Александра I.

Предоставление Карамзину места в развитии либерализма в России противоречит всем традиционным представлениям. Однако его идеи, его общий духовный подход и даже его личность сыграли положительную роль в развитии России как раз в либеральном направлении. Прежде всего Карамзин делал очень многое для всеобщего духовного приближения России к европейскому Западу. Он старался всячески расширить те каналы, через которые могли проникнуть и действительно проникали в Россию либеральные идеи. Такое косвенное значение Карамзина в смысле подготовления либеральной эпохи в России вообще не оспаривается; часто даже существует готовность признать, что Карамзин как представитель сентиментального гуманизма поддерживал как бы кристаллизацию некоторых укорененных в гуманизме предпосылок либерального мышления. Но существует и другой аспект значения Карамзина для утверждения либеральных идей и для развития либеральных институтов в России, и как раз этот аспект часто оспаривается. Происходит это, с одной стороны, потому что Карамзин был решительным сторонником абсолютизма, что он думал об осуществлении либеральных принципов исключительно в рамках абсолютной монархии, что он полностью и решительно отвергал конституционализм, то есть любую возможность ограничения абсолютной власти самодержца. С другой стороны, что может быть еще важнее, широко распространенное отрицание положительной роли Карамзина в либеральном развитии России вызвано и его скептическим подходом к вопросу об освобождении крестьян. Кроме того, принято считать несовместимым с требованиями либеральной идеологии его убежденную поддержку идей исторической школы, политического и правового традиционализма.
Мне однако кажется, что эти возражения не выдерживают критики. Я уже указывал в главе, посвященной императрице Екатерине, на то, что значительные элементы либеральной программы могут осуществляться и в рамках абсолютной монархии. В этом был убежден и Карамзин1. Так, надо признать, что Карамзин считал для абсолютной монархии возможным принять основные требования либерализма в качестве правительственной программы или даже в качестве основных принципов, на которых построено государство, при этом нисколько себе самой не повредив, и тем самым способствовал тому, чтобы направить русских монархов на путь либеральных реформ. И надо сказать, что, по мнению Карамзина, не только возможно, но и необходимо, чтобы абсолютная монархия усваивала принципы либеральной идеологии. Проведение в жизнь либеральных реформ и принятие либеральных методов управления государством являются требованием справедливости, а следовательно и требованием нравственным. Поэтому это требование — абсолютно связывающее для самодержца. По мнению Карамзина, абсолютная монархия остается подлинной монархией и не превращается в тиранический строй до тех пор, пока она опирается на повеления Божии и полностью соблюдает требования справедливости.
Констатируя это, мы затрагиваем как раз может быть самую важную сторону мировоззрения Карамзина. Как политического мыслителя, его можно понять и правильно осмыслить его подход к государственным и правовым проблемам только если не упустить из виду решающее значение, которое он придает нравственным принципам, этическим требованиям в государственной и общественной жизни. Карамзин стоит за абсолютную монархию, за неограниченную власть монарха вовсе не потому, что он недостаточно ценит свободу или вообще настроен принципиально против свободы. Напротив, Карамзин повторяет2 статью 13 Екатерининского Наказа: «Предмет "Самодержавия" есть не то, чтобы отнять у людей естественную свободу, но чтобы действия их направить к величайшему благу». Он убежден в том, что абсолютная монархия вырождается в тиранический строй реже, чем иные государственные формы. По его мнению, это исторически доказано. Он говорит, что в течение многих веков в России было только два тирана: Иван IV и Павел I. Напротив, попытка отменить традиционную монархию во Франции и перейти к республиканской государственной системе повела непосредственно к торжеству тиранических методов правления. И вообще, «что же другое представляет нам история республик? Видим ли на сем бурном море хотя единый мирный и счастливый остров? Мое сердце не менее других воспламеняется добродетелью великих республиканцев; но сколь кратковременны блестящие эпохи ее? Сколь часто именем свободы пользовалось тиранство, и великодушных друзей ее заключало в узы? Чье сердце не обливается кровью, воображая Мельтиада в темнице, Аристида, Фемистокла в изгнании, Сократа, Фокиона, пьющих смертную чащу, Катона-самоубийцу и Брута, в последнюю минуту жизни уже не верящего добродетели?»3 Все это не случайность. Законный монарх должен быть в высшей степени связан нравственными требованиями4. И он ими связан, поскольку эти требования превратились в течение веков в прочные и глубоко укорененные традиции.
Для Карамзина именно эти традиции, а не формальные правовые постановления и внешнее государственное устройство — подлинная гарантия того, что в государстве будут преобладать право, справедливость и добро, и что подданные будут счастливы. Если монарх царствует добродетельно, в согласии с этими традициями, то он остается на правильном нравственном пути, на пути справедливости, и не только сам он, он и наследника своего он вынуждает идти по тому же пути... «Наш Государь имеет только один верный способ обуздать своих наследников в злоупотреблении власти: да царствует благодетельно! Да приучит подданных ко благу! Тогда родятся обычаи спасительные, правила, мысли народные, которые лучше всех бренных форм удержат будущих государей в пределах законной власти. Чем? Страхом возбудить всеобщую ненависть в случае противной системы царствования. Тиран может иногда безопасно господствовать после тирана, но после государя мудрого никогда!» (стр. 499). Так объясняются колебания Павла I. Карамзин продолжает: «Он хотел быть Иоанном IV, но Россияне уже имели Екатерину», и «время Екатерины было счастливейшее для гражданина российского». Павел I к «неизъяснимому удивлению Россиян начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг... умертвил в полках наших благородный дух воинский... и заменил его духом капральства... ежедневно вымышлял способы устрашать людей и сам всех более страшился; думал соорудить себе неприступный дворец, и соорудил гробницу!» (стр. 496).
Карамзин был решительно против формулы Сперанского, согласно которой надо «ставить закон над монархом». Монарх может быть связан только законом Божиим и велениями совести. Попытка подчинить монарха государственным законам может только «ослабить относительную власть царя» и повести к превращению монархии в аристократию. Право не имеет никакой ценности, если за ним не стоит сила. Следовательно, забота о ненарушимости законов, которым подчинен монарх, должна быть доверена Сенату или Государственному Совету, а это неизбежно поведет либо к тому, что высшая власть перейдет в руки этих аристократических учреждений, либо, а это еще хуже, к двойной власти и безжалостной борьбе между таким советом и монархом. Карамзин убежден, что это ведет к ослаблению правопорядка и к возникновению тиранических методов правления.
Он считает, что правильный путь для царствования Александра — это возврат к программе и методам Екатерины, которая очистила самодержавие «от примесей тиранства». Таким образом, дух рабства исчез по крайней мере в высших слоях (стр. 494). Возврат к системе Екатерины ни в коем случае не должен проводиться безоглядно. Карамзин был против насильственного возврата вспять так же, как он был против насильственного прыжка вперед. Он не хотел реакции так же, как не хотел революции, «... старое показалось бы нам новостью ныне опасною: мы уже отвыкли от него... надобно искать средств, пригоднейших к настоящему» (стр. 527). Эти мысли Карамзин развивает в записке от 1811 года. Значит, он теперь считает невозможным радикальный возврат к системе правления и методам екатерининской эпохи. Тем не менее он продолжает решительно поддерживать программу либерального абсолютизма этого правительства, нашедшую выражение в екатерининском Наказе и которую сам он в 1802 году, то есть в самом начале царствования Александра, изложил в своем Историческом Похвальном слове Екатерине, полностью следуя самому Наказу. Не может быть никакого сомнения, что целью Похвального слова была не похвала Екатерине, а необходимость составить правительственную программу для Александра I. Поэтому нам здесь безразлично, действительно ли Екатерина совершила все то, за что ее хвалит Карамзин; для нас важно определить, что Карамзин считает достойным похвалы, то есть что он рекомендует как программу для молодого императора Александра. Нужно сказать, что свидетельство Карамзина о Екатерине имеет высокую историческую ценность, поскольку Карамзин совершенно не был придворным, а будучи современником, очень многое узнавал непосредственно и лично.
В программе этой мы находим все важные требования либерализма в той мере, в какой они совместимы с самодержавием5. Карамзин прежде всего подчеркивает, что Екатерина «уважала в подданном сан человека, нравственного существа, созданного для счастья в гражданской жизни» (стр. 29), иными словами, что в полном согласии с принципами либерализма она ставила на первый план человеческую личность. Он называет это «главным и столь новым для России благодеянием» (стр. 29). Далее Карамзин хвалит Екатерину за ее стремление смягчить уголовное право, гуманизировать наказание и запретить пытки. (Он указывает на статьи 8 1-91 и 193- 198 Наказа, стр. 44 и далее). Он напоминает о том, что по воле Екатерины канула в забвение так называемая тайная канцелярия (стр. 30 и далее). Эту канцелярию основал царь Алексей Михайлович, а Петр Великий использовал ее как орудие своего построенного на терроре правления. Официально отменил ее Александр I. Еще в другом месте Карамзин писал об этой канцелярии: «Я чувствую великие дела Петровы, и думаю: "счастливы предки наши, которые были их свидетелями!" Однако ж - не завидую их счастью! Гораздо веселее жить в то время, когда в Преображенском поливают землю не кровью, а водою для произведения овощей и салата!»6 Карамзин дальше подчеркивает освобождающее влияние жалованных грамот от 1785 года, а также ценность указа от 19 февраля 1786 года, которыми запрещалось подданным называть себя рабами (стр. 76). Карамзин приветствует разделение судебной власти и власти административной, которое произошло вследствие учреждения губерний (стр. 63 и далее). Он считает чрезвычайно полезным предложение, которое содержится в статьях 21, 23, 24 Наказа, согласно которым Сенату предоставляются полномочия проверять соответствия новых законов с основными законами государства и докладывать по этому поводу монарху. Карамзин дальше говорит, что Екатерина совершенно права, указывая, что падение государства в большинстве случаев бывает вызвано тем, что «государи думают, что им надобно изъявлять власть свою не следованием порядку вещей, а переменою оного, и когда они собственные мечты уважают более законов» (стр. 55)7. Карамзин подчеркивает заботу Екатерины о развитии торговли в России и пишет: «Она даровала ей /торговле/ все способы цвести и распространяться: Она даровала ей свободу» (стр. 34). Так например, отменены были все привилегии петербургского порта.
По мнению Карамзина, чрезвычайно желательно, чтобы согласно статьям 295, 296 и 261 Екатерининского Наказа, крестьянам было предоставлено право земельной собственности. «Главное же ободрение сельского трудолюбия есть, по словам Ея, право собственности» (стр. 49). Значит, Карамзин стоит за то, чтобы крестьяне стали собственниками земли. Однако он против освобождения крестьян. Он особенно ясно высказывается против него в «Письме сельского жителя»8 в 1802 году, ав 1811 — в «Записке о древней и новой России».
Карамзин особенно подробно обсуждает проблему раскрепощения крестьян в первом из упомянутых выше произведений, которое по-видимому носит автобиографический характер. Карамзин пишет здесь, что отдалившись от земли из-за службы и из-за путешествий и под влиянием духа филантропически настроенных авторов, а также под влиянием ненависти к любому злоупотреблению властью, он решил издали осчастливить своих крепостных. Он, правда, не освободил их, однако он предоставил им всю землю за выплату самого умеренного оброка. Он не назначил приказчика, поскольку приказчики часто хуже самых худших хозяев, и предложил крестьянам выбрать из своей среды старшину, который будет следить за порядком. Он заверил крестьян, что он будет им верным защитником от любого насилия.
Когда он после долгого промежутка времени вернулся в свою деревню, против всех своих ожиданий, он нашел всеобщее и крайнее обеднение. Для того чтобы найти объяснение этого, для него сначала совершенно непонятного факта, он призвал крестьян и велел объяснить, что по их мнению является причиной этого обеднения. Они сказали ему, что его отец всегда жил на земле и следил не только за своими полями, но и за своими крестьянами. Напротив, свобода, которую он сам дает крестьянам, стала для них бедой, поскольку она превратилась в свободу лентяйничать и напиваться. И ленивые стали по чрезвычайно дешевой цене отдавать полученные ими земли. Бедствие пьянства расширилось. Последнее время это бедствие в России вообще широко распространилось. Во многих деревнях есть трактиры, хотя к чести многих дворян надо сказать, что они отказываются от выгоды, которую приносит им трактир, и не позволяют устраивать на своих землях «храмы русского неопрятного Бахуса».
Такая информация, полученная от крестьян, заставила помещика вновь все изменить. Карамзин пишет: «Я возобновил господскую пашню, сделался самым усердным экономом, начал входить во все подробности, наделил бедных всем нужным для хозяйства, объявил войну ленивым, но войну не кровопролитную; вместе с ними, на полях, встречал и провожал солнце; хотел, чтобы они и для себя так же старательно трудились» (стр. 243). Карамзин говорит далее, что он позаботился и о гигиене в деревнях, таким образом крестьяне стали зажиточными, теперь у них есть зерно, лошади, скот и они чрезвычайно благодарны ему за это изменение в своей судьбе. На самом деле он может с гордостью говорить об этом друзьям сельского хозяйства, так же как и друзьям человечества.
Иностранные путешественники, — говорит он дальше, — утверждают, что крестьяне потому мало работают, что господа всегда присваивают себе плоды их труда (стр. 244). Но это — чисто теоретическое соображение. На самом деле какой хозяин станет отнимать у своих крестьян землю, лошадей и другое имущество? (стр. 245). Напротив, говорит Карамзин, развитие сельского хозяйства, а тем самым и благополучия крестьян, имевшее место в последнее время, — полностью плод усилий помещиков. Это подтверждает тот факт, что у некрепостных крестьян поля обычно хуже обработаны, чем у крепостных. Хорошие хозяева, т. е. те, которые действительно заботятся о своих крестьянах и особенно об их образовании (т. е. выполняют постановление об основании сельских школ), — необходимы для благосостояния крестьян. Сознание, что дело обстоит именно так, должно быть для хозяев источником высшего удовлетворения. Как радостно, говорит он далее, сознавать, что «живу с истинною пользою для пятисот человек, вверенных мне судьбою» (стр. 251). И Карамзин заканчивает: «Главное право русского дворянина — быть помещиком, главная должность его — быть добрым помещиком; кто исполняет ее, тот служит отечеству как верный сын, тот служит монарху как верный подданный: ибо Александр желает счастья земледельцев» (стр. 252).
Карамзин против освобождения крестьян, но еще в большей степени — против освобождения дворян от их многочисленных обязанностей как помещиков. Это подтверждает его высказывание в «Записке о древней и новой России». Карамзин здесь высказывает убеждение в том, что положение раскрепощенных крестьян хуже, чем положение крепостных9, поскольку с освобождением отпадают все обязанности господ заботиться о бедных среди крестьян, а все освобожденные крестьяне превращаются в лишенных всякой собственности наемных земледельцев (ведь земля, без всякого сомнения, остается собственностью помещика), и у помещика нет никаких нравственных обязанностей по отношению к этим раскрепощенным крестьянам, которых он таким образом может считать предметом эксплуатации, ибо на место помещика, как представитель администрации в деревне, становится исправник, как правило, грубый, необразованный и часто подкупной человек, а патриархальный суд обычно образованного и великодушного помещика заменяется судом необразованных, и тоже часто подкупных провинциальных судей. В общем, отмена обязанностей помещиков означает бюрократизацию всего местного управления10. А это плохо отразится не только на самих помещиках и крестьянах, но и на государстве. Карамзин пишет: «отняв у них /т. е. у помещиков/ сию власть блюстительную, он как Атлас возьмет себе Россию на рамена... Удержит ли? Падение страшно» (стр. 513). Кроме того, освобождение крестьян было бы в противоречии с народными привычками. «Не знаю, — пишет Карамзин, — хорошо ли сделал Годунов, отняв у крестьян свободу (тогдашние обстоятельства не совершенно известны), но знаю, что теперь им неудобно возвратить оную. Тогда они имели навык людей вольных, ныне имеют навык рабов» (стр. 513).
Это мнение Карамзина с точки зрения исторической нельзя просто отвергнуть. На самом деле воспитание и весь образ жизни крепостных не подготовлял их к жизни свободными, самостоятельными как экономически, так и административно независимыми гражданами. Хотя они часто бывали хорошими, верными и достойными уважения людьми, тем не менее вся их духовная структура должна была носить отпечатки десятилетий и даже столетий состояния рабства.
Прежде всего, эти освобожденные крестьяне не имели бы права собственности на землю, а их движимое имущество было очень незначительным. Это означает, что процесс созревания человеческой личности благодаря вещам, которые являются ее собственностью, тот процесс, о котором говорит Ориу, у этих крестьян еще не происходил.
Поэтому когда Карамзин рекомендует вслед за Екатериной прежде всего наделить крестьян правом собственности, он бесспорно указывает на тот путь, на котором крестьяне могут стать свободными людьми и действующими лицами в экономической жизни страны не только на словах, но и на деле11. Карамзин, однако, убежден, что нельзя пока отказаться от попечительства помещика над крестьянами. Однако, в том случае, когда крестьяне стали собственниками земли и вообще собственниками, такое попечительство приобретает совсем другой характер, чем возможность распоряжаться неимущими рабами, которые сами представляют собой собственность хозяина. Неизбежно и как бы само собой попечительство это превратилось бы в некое общественное покровительство. Таким образом, тот порядок, который предлагает Карамзин, привел бы к объединению самых лучших элементов старой и будущей системы. С одной стороны, оставалось бы покровительство над крестьянами, характерное для крепостного строя, и администрация по поручению государства, но выполняемая людьми, которые в большой мере от государства независимы, а им лишь проверяются. С другой стороны, при этом происходило бы спонтанное и все большее расширение крестьянской собственности, то есть создавались бы те предпосылки, которые необходимы для того, чтобы превратить крепостных крестьян в свободных граждан в рамках свободного строя. Неверно поэтому толковать Карамзина в том смысле, что он просто стоял за увековечивание крепостного права и считал крепостное право, как таковое, положительным явлением.
Наконец принято считать традиционализм Карамзина и идеи его, имеющие много общего с идеями Савиньи, за основание для того, чтобы никоим образом не причислять его к либералам. Я же, напротив, считаю, что традиционализм Карамзина способствовал развитию либерализма в России. Значение Карамзина в этом смысле состоит в том, что он, как я уже упоминал, призывал абсолютную монархию к принятию программы либерализма, во всяком случае, в той мере, в какой программа эта предусматривает не политическую, а гражданскую свободу; он также призывал монархию решительно проводить в жизнь именно эту либеральную программу. Он придерживался того мнения, что осуществление принципов либерализма не является нарушением исторической традиции, традиционного исторически обоснованного процесса развития России, что оно не связано с разрушением исторически и традиционно существующих государственных порядков; и сам Карамзин в очень значительной мере способствовал распространению таких убеждений. Таким образом, он указал тот путь, на котором историческая верховная власть, то есть монарх, может работать рука об руку со сторонниками либеральных идей и даже с представителями критически настроенных оппозиционных кругов для того, чтобы обосновать и укрепить в России либеральный строй. Все это значит, что Карамзин указал тот единственный путь, на котором в то время могли осуществляться либеральные идеи.
Как я уже пытался объяснить во вступлении, к сути подлинного либерализма принадлежит уважение к существующему, прежде всего к существующим субъективным правам. Уважение это допускает только эволюционное преобразование существующего в смысле большей свободы, большей гуманности, большей терпимости. Рационалистическое планирование, абстрактные структуры и логически выведенные из чисто теоретических принципов институты противоречат сути либерализма. Высказываться за проведение в жизнь либеральных реформ в рамках существующего государственного порядка и прилагать усилия к тому, чтобы либеральные принципы применялись в пределах исторически данной государственной формы, означает стать на подлинный путь либерализма, полностью соответствующий его принципиальной сущности. В случае Карамзина может быть правильнее сказать — не «встать на этот путь», но во всяком случае «указать» его.
Если же этот путь принят не будет, то легко может случиться, что будут совершаться попытки провести в жизнь либерализм как абстрактную рационалистическую программу, как ряд принципов, абстрактным образом выведенных из теоретической концепции. На таком уровне рационалистического планирования либерализм не может оказаться конкурентоспособным по отношению к социалистическим теориям, к внутренней сущности которых и принадлежит такое планирование. Я бы хотел тут указать, что именно это произошло в России позже, а именно в конце XIX века, когда широкие круги сторонников либерализма отказались от исторического традиционализма и примкнули к политическому радикализму, то есть к программе проведения в жизнь отдельных требований либерализма, но игнорируя при этом полностью данную историческую среду, в которой эти требования надо было воплощать, и игнорируя естественный и практически необходимый порядок при осуществлении таких требований только в силу того, что сами требования теоретически представлялись правильными. При этом они требовали осуществления этих требований немедленно и в полной мере. И тогда очень скоро оказалось, что такой политический радикализм не в состоянии противостоять социалистическим и революционным учениям, но для того, чтобы в какой-то мере выдержать соревнование с ними, он вынужден был принять в свою программу требования, полностью противоречащие принципу частной собственности.
В этом кроется подлинное зло антилиберальных законов Александра III. Отказ от проведения в жизнь либеральной программы, которую эти законы означали, на самом деле не был особенно значителен. Скорой отменой этих законов или даже просто неприменением их, или умеренным применением легко было устранить то зло, которое должно было вытекать из их осуществления. Законы эти, однако, представляют собой настоящее зло потому, что у многих сторонников либерализма они разрушили веру в возможность сотрудничества с монархом и с императорским правительством при осуществлении либеральной программы, а тем самым они значительно содействовали торжеству радикализма над настоящим, иными словами, консервативным либерализмом.
Карамзин высказал свой политический идеал еще раз в стихотворении, написанном в 1814 году под заглавием «Освобождение Европы»12, которому он предпослал как эпиграф слова Саллустия «Quae nomines arant, navigant, dedificant, virtuti omnia parent». В этом стихотворении он очень четко и ясно отклоняет всякий национализм, всякий империализм в отношениях между странами и всякую насильственную власть внутри государства. Своему идеалу традиционализма он здесь придает точную и тонкую формулировку. Все это представляется мне важным дополнением к тому, что здесь уже было изложено, и поэтому мне кажется нелишним передать главные мысли этого стихотворения.
Карамзин призывает народы к добродетели, потому что если они добродетельны, то и правители не будут нарушать священных законов. Зло вызывается злом. Если народы остаются хорошими, то и правители не могут стать злыми. Бог, стоящий над правителями, не допустит этого (стр. 259). Если же народы поддадутся искушению лже-свободы и восстанут против законного правителя, против велений веры, наказание неизбежно. Это опять-таки подтверждается примером Франции, которая была наказана прежде всего своевольством, а затем правлением тирана (стр. 259).
Этот тиран подавил не только свой собственный народ, но и другие народы. Толкало его на это его безграничное честолюбие и желание обеспечить за собой власть над всем миром. Тем самым он нарушил законы Божии, а следовательно, и те границы, которые этими законами поставлены всем правителям. Нет правителя в мире, который бы имел право создавать мировую державу. Карамзин восклицает: «Цари! Всемирную Державу оставьте Богу одному!» (стр. 258) . Цари должны возвращать Богу то, что Он им доверяет. Они должны гордиться «мирным счастьем людей», а не расширением территорий, которых нельзя достигнуть, не проливая при этом крови слабых (стр. 258). Но Карамзин не только против подавления и подчинения себе слабых соседей, он также против подавления слабых внутри государства. Вообще подавление более слабых глубоко возмущает Карамзина, где бы оно ни происходило. Он с искренней болью говорит о бесправном положении евреев во франкфуртском гетто в 1788 году и о преследовании дворян во Франции революционной толпой на год позже13. В год террора 1793 он пишет своему другу поэту Дмитриеву: «Я живу, любезный друг, в деревне, с людьми милыми, с книгами и с природою... но часто ужасные происшествия Европы волнуют всю душу мою... Мысль о разрушаемых городах и погибели людей везде теснит мое сердце. Назови меня Дон Кихотом; но сей славный рыцарь не мог любить Дульсинею свою так страстно, как я люблю — человечество»14. В стихах «Освобождение Европы» говорится дальше, что у царя должно быть войско и оружие для того, чтобы защищать от внутренних и внешних врагов то, что Бог ему доверил (стр. 259). Но царь не смеет никогда желать чужих земель, чужих областей, ибо «царь живет не для войны», а «он защитник мира» (стр. 258). «У диких кровь рекою льется: там воин первый человек; но век ума гражданский век» (стр. 259). Карамзин считает, что после падения Наполеона уже не появится больше такой человек, который осмелился бы, следуя стопам тирана Галлии, стремиться к бессмертию через «ада радостных побед» (стр. 258), при помощи насилия и обмана. А если бы такой человек появился, то конец ему придет еще скорее, чем пришел Наполеону, который правил не скипетром, а мечом, и был, следовательно, просто коронованным палачом, под торжествующей насильственной властью которого «грубели чувства и сердца» (стр. 256). И тем не менее Наполеон погиб в борьбе против алтарей, против свободы и против настоящих законных царей (стр. 262). Второй Наполеон погибнет еще скорее, потому что теперь народы знают, о чем идет речь. Недаром теперь приветствуют после многих лет изгнания возвращающуюся тишину, которая несет с собой возрождение наук и экономики. Но такой расцвет мирной жизни возможен только, если сохраняются существующие одновременно либеральный и консервативный порядок. И Карамзин вновь возвращается к своей любимой мысли: «в правлениях новое опасно, а безначалие ужасно. Как трудно общество создать! Оно устроялось веками: гораздо легче разрушать безумцу с дерзкими руками. Не вымышляйте новых бед: в сем мире совершенства нет!» (стр. 260).
Итак, не удивительно, что Карамзин был против планов членов различных распространенных тогда в России тайных обществ, стремившихся к тому, чтобы разрушить существующий порядок и на месте его создать нечто новое, рационально построенное и логическим образом выведенное из прогрессивных основных принципов. Вполне закономерно, что Карамзин отнесся враждебно к восстанию, организованному этими обществами, то есть к восстанию декабристов. В письме к Дмитриеву, содержащем отчет об этих днях, он называет это восстание «нелепая трагедия наших безумных либералистов»15. Он уговаривал Николая I (в момент восстания он находился во дворце) подавить восстание оружием. Он пишет Дмитриеву: «Я, мирный историограф, алкал пушечного грома, будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятеж. Ни крест, ни митрополит не действовали»16.
Как мы уже видели, Карамзин называет здесь восставших — либералами («либералистами»), его же, наоборот, никто никогда в России не считал либералом. Но этот факт не должен вводить нас в заблуждение. Мы тем не менее должны считать Карамзина предшественником либерализма в подлинном смысле этого слова, так, как мы определили это понятие во вступлении. И напротив, мы должны отказать декабристам в какой-либо положительной роли в процессе либерального развития России. Впрочем, Карамзин за границей уже тогда считался либералом. Так, Карамзин рассказывает Дмитриеву, что либеральный журнал «СопзййШопеЬ (№13 за октябрь 1820 года) в обсуждении его «Истории Российского государства» хвалит его либерализм. Он пишет: «Хвалит даже мою либеральность, вопреки нашим либералистам!»17.
Я только что упомянул декабристов. Этот круг и восстание, от него исходившее, заслуживают подробного исследования. Немало есть работ по этому вопросу. Тем не менее, новое исследование безусловно не оказалось бы излишним. Но в истории либерализма в России вряд ли можно и нужно ими заниматься по следующим причинам: среди декабристов были и настоящие либералы, но бесспорно между ними было еще больше сторонников политического радикализма и даже представителей социалистических тенденций. Все эти элементы соединились для того, чтобы организовать восстание, но можно с уверенностью сказать, что это всего лишь историческое совпадение. При подготовке и проведении в жизнь восстания 14 декабря, несомненно, главными руководителями оказались не либералы, а крайние элементы, что, впрочем, часто случалось в России, где обыкновенно склонялись к тому, чтобы считать именно «крайних» настоящими. В этом отношении чрезвычайно характерны слова декабриста А.А. Бестужева. Он пишет императору Николаю: «Что же касается меня лично, то я на словах был ультра-либералом для того, чтобы добыть себе доверие моих товарищей, но внутренне я склонялся к монархии и к умеренной аристократии»18. Эти слова совершенно ясно показывают, что умеренные элементы чувствовали себя вынужденными приспосабливаться к крайним и делать вид, что они придерживаются более радикальных мнений, чем это было на самом деле. Каковы бы ни были идеи и мнения либералов среди декабристов, тем не менее, восстание декабристов имело чрезвычайно отрицательные и, можно сказать, даже роковые последствия для либерального развития России. В этом смысле с ними можно сравнить пожалуй только убийство Александра II. Во-первых, это восстание произвело на молодого Николая Александровича потрясающее впечатление, это был шок, от которого он никогда полностью не оправился. Впечатление это определило антилиберальный характер всего его долгого царствования именно потому, что с формальной точки зрения восстание вспыхнуло под лозунгом либерализма19. Во-вторых, это восстание содействовало укреплению не либеральной, а революционной традиции в России, поскольку оно было насильственной революционной акцией. Поэтому его надо рассматривать как изначальный пункт революционного движения, разрастание которого в России в течение XIX века неизменно вызывало в российских правительственных кругах дух реакции и укрепляло его, а тем самым мешало либеральному развитию России. Окончательная победа именно этого революционного движения полностью уничтожила в России любой свет либерализма и повела к победе социалистического тоталитаризма. Восстание декабристов повело к распаду тех групп, которые изучали и обсуждали либеральные идеи. Вместе с ними исчезла почва, на которой могла бы развиваться либеральная идеология.
Тайные общества занимались не уточнением либеральных требований и выяснением либеральной программы, а разработкой плана революционного переворота. Таким образом, еще до 14 декабря 1825 года они не только не содействовали либеральному развитию России, а напротив, всячески ему препятствовали. Без сомнения, революционное поведение этих обществ сильно содействовало тому, что Александр I поддался давлению антилиберальных кругов, или, вернее, вынужден был на эти круги опереться. В интересной работе, посвященной Александру I, Фатеев упоминает заявление Александра в его обращении к варшавскому парламенту о том, что, по его мнению, причина революционных беспорядков, вспыхнувших в целом ряде государств, лежит в том, что часто люди склонны путать священные принципы законности и свободы с подрывными теориями20.
Александр всегда видел в революционном поведении и революционных акциях препятствие к осуществлению либеральной программы. С его точки зрения, революция не осуществление, а напротив, отрицание либеральных принципов. Кроме того, и независимо от этого, само собой разумеется, что Александр считал долгом главы государства действовать против тех, кто ставит на место либеральных принципов законности и свободы революционные теории и планы восстания и переворота и кто хочет становиться не на путь реформ, а на путь насильственных действий. Таким образом, ясно, что для Александра стало неизбежным обратиться к антиреволюционным элементам для того, чтобы защитить и предохранить принципы настоящей свободы, то есть свободы в рамках законного порядка.
К сожалению, не только слева, но и справа существовала удивительная неспособность отличать принципы законности и свободы от подрывных революционных теорий. Александр I вынужден был революционным поведением левых сил опираться на правые элементы, а вследствие этого, ему становилось трудно и даже невозможно проводить в жизнь либеральные реформы потому, что эти круги отклоняли не только революционные тенденции, а и либеральные реформы. Таким образом, можно сказать, что Александра вынудили сойти с пути
либерализма21. Но внутренне он оставался до конца сторонником либеральных идей. Один из лучших знатоков русской истории Вернадский высказался против того мнения, согласно которому в последние годы царствования Александра восторжествовала реакция и что Александр примкнул к реакционным течениям22. Фатеев разделяет точку зрения Вернадского. Закрытие библейского общества, массонских лож, обострение цензуры, — все это, по мнению Фатеева, мероприятия, к которым Александр был вынужден, чтобы предохранить свой, со всех сторон угрожаемый авторитет. Фатеев подчеркивает, что несмотря на все это Александр I никогда не отказывался от своих либеральных планов.
И на самом деле есть доказательства тому, что Александр до конца своей жизни хотел продолжать путь либеральных реформ. В первой сессии нового польского парламента, имевшей место с 15 до 25 марта 1818 года, Александр I в речи, произнесенной на французском языке, сказал следующее: «Образование, существовавшее в Вашем крае, дозволило мне ввести немедленно то, которое я Вам даровал, руководствуясь правилами законносвободных учреждений, бывших непрестанно предметом моих помышлений и которых спасительное влияние надеюсь я при помощи Божией распространить и на все страны, попечению моему вверенные»23. За несколько недель всего до смерти, 28 августа 1825 года, Александр сказал Карамзину, что он твердо намерен дать России основные законы, иными словами, конституцию24. Конечно, верность Александра I либеральным идеям подтверждается и тем, что Новосильцев, по его поручению, между 1818 и 1820 гг. сделал проект государственной уставной грамоты25.
Таким образом, вполне можно присоединиться к следующему высказыванию Фатеева: «Все это доказывает, что эта часть царствования Александра не заслуживает того, чтобы ее назвали реакционной. Конечно, она реакционна по сравнению с обещаниями, данными им при вступлении на престол»26.
Но какой государственный деятель какой эпохи сдержал все данные обещания и выполнил все возлагавшиеся на него надежды? Кроме того, как уже было указано, в оправдание Александру I нужно еще добавить, что в основном он не смог исполнить своих обещаний потому, что те, кто должны были служить ему опорой при проведении в жизнь его либеральной программы, сами полностью подпали под власть мечты о революционном перевороте. В политических кругах тогдашней России либерализм все время превращался в радикализм и тем самым он покинул путь исторически возможного, на котором он только и мог оказаться успешным. Тут мы впервые видим победу радикализма над либерализмом, то есть то явление, которое мы впоследствии будем наблюдать все время и которое, по моему глубокому убеждению, было пагубным для либерального развития России и, в конце концов, помешало укреплению в России либеральной системы.
Следовательно, можно сказать, что декабристы и даже еще до них тайные общества развязали это роковое колебание России от реакции к революции, а с тех пор путь российского либерализма стал чрезвычайно узким, потому что с двух сторон теснили его эти две примитивно-стихийные силы.
Так, при Николае Представителями либерализма были те, кто представлял его при Александре I, а именно Сперанский и Мордвинов, но оба эти человека во время процесса декабристов не находились среди обвиняемых, а среди судей. Мордвинов продолжал свою деятельность в рамках Государственного Совета, а Сперанский полностью посвятил себя кодификации права. К влиятельным представителям либерализма, хотя в то время и чисто экономического, следует причислить и министра финансов Канкрина.
Я вскоре рассмотрю вопрос о том, в какой мере можно говорить о либерализме в царствование Николая I. Но до этого надо сказать несколько слов об истории кодификации при Александре I и Николае I, то есть в основном о работе Сперанского по своду законов.
_________________________________________________________________________________________

1 Впрочем, и конституционалист может думать, что значительное осуществление этих элементов еще в рамках абсолютной монархии представляет собой необходимые предпосылки для перехода к конституционной монархии.
2 Карамзин. Историческое похвальное слово Екатерине. Сочинения, т. 8. Пб, 1835, стр. 41- 42.
3 Там же, стр. 40.
4 «Государь не менее подданных должен исполнять свои святые обязанности». Карамзин. Записка о древней и новой России. См. в приложении к «Историческим очеркам» Пыпина, стр. 496. Эта Записка была представлена Карамзиным царю в 1811 году.
5 Карамзин. Сочинения, т. 8, Пб, 1835, стр. 29-77.
6 Карамзин. О тайной канцелярии. 1803. Сочинения, т. 8, Пб, 1835, стр. 131 и далее.
7 Это повторения статьи 511 Наказа.
8 Карамзин. Письмо сельского жителя. Сочинения, т. 7, Пб, 1834, стр. 238-252.
9 Это доказывает, что «крестьяне благоразумного помещика... счастливее казенных». (Записка. Пыпин, стр. 513).
10 Я бы сказал: это означало бы исчезновение всех независимых посредников власти в том смысле, в каком это понимает Монтескье, т.е. всех тех, кто не назначен государством, а следовательно хоть в какой-то мере от государства независим. На самом деле, никак нельзя забывать, что тогда в России, в рамках крепостного права, все функции в деревне выполнялись помещиками: функции административные, полицейские, судебные, рекрутский набор, сбор налогов и экономическая помощь населению.
11 Надо сказать, что в конечном итоге вся неудача или, выражаясь более осторожно, значительные недостатки освобождения крестьян в 1861 г. были прямым последствием того, что и тогда, то есть в 1861 г., эти предпосылки еще не были созданы. К этому я вернусь еще в соответствующей главе.
12 Карамзин. Освобождение Европы. Сочинения, т. 1, Пб, 1834, стр. 253 и далее. (Стр. 241— 257 в этом издании ошибочно сосчитаны два раза).
13 Карамзин. Письма русского путешественника.
14 Карамзин. Письма к Дмитриеву. Пб., 1866, письмо от 17 августа 1793 г.
15 Карамзин. Письма к Дмитриеву, стр. 412.
16 Карамзин. Там же, стр. 411.
17 Карамзин. Там же, стр. 299.
18 Цитирую по М. Волконскому. Декабристы. Цюрих, 1946, стр. 74.
19 См. вышеприведенные слова Бестужева.
20 А. Фатеев. Le problème de l'individu et de l'homme d'état dans la person-nalité historique d'Alexandre 1er, Empereur de toutes les Russies. (Проблема человека и государственного деятеля в исторической фигуре Александра I, Императора Всероссийского). Тетрадь 4, Прага, 1938, стр. 3. Записки научно-исследовательского объединения в Праге, том IX.
21 Смотри письмо Александра I Сперанскому от 1818 года, в котором ясно высказано его религиозное смирение.
22 Г. Вернадский. Конституционная хартия Российской империи от 1820 года. Париж, 1933, предисловие, стр. VII; а также стр. 7.
23 Цитирую по Вернадскому, стр. 26. Речь императора Александра произнесена была по- французски. Перевод сделан был князем Вяземским. Вернадский приводит именно этот перевод. (Прим. переводчика).
24 Карамзин рассказывает об этом в своем письме от 2 сентября 1825 г. к Дмитриеву.
25 Вернадский подробно анализирует проект Новосильцева в своем вышеуказанном произведении. Поэтому я могу ограничиться тем, что кратко упомяну о самых значительных статьях этого проекта. В заключительной статье (статья 191) проекта говорится, что уставной грамоте приписывается значение основного закона и что ее цель «обосновать неприкосновенность личности и собственности и гарантировать ненарушимость гражданских и политических прав». Неприкосновенность личности обеспечивается, например, статьями 81, 82 и 87, а неприкосновенность собственности по отношению к государственной власти обеспечена статьями 97 и 98. Интересна статья 90, которая дает подданным российской империи право без всяких препятствий и со всем имуществом эмигрировать из России, и статья 93, которая разрешает всем иностранцам приезжать в Россию, покидать Россию и приобретать в стране недвижимое имущество. Проект Новосильцева, таким образом, идет дальше, чем проект декларации прав человека от 1801 г., о котором упоминается в главе 2 и в котором речь идет только о праве дворян и горожан ездить за границу. Кстати сказать, первые попытки обеспечить законом это право были сделаны в Смутное время. Наверное, они были реакцией на политику Ивана IV, который, по выражению Курбского, старался держать людей в своем государстве, как в аду. Что касается политических прав, то свободное пользование ими обеспечивается созданием народного представительства. Это представительство состоит из двух палат: по статье 101 (см. также статьи 13 и 31) царь может пользоваться своей законодательной властью лишь в сотрудничестве с народным представительством. Однако законодательная инициатива не дана палатам. Народное представительство может только высказываться по поводу законопроектов, которые предлагаются ему на рассмотрение царем при посредстве Государственного Совета, где обычным образом разрабатывается подобный проект (статья 42). По этому проекту Государственный Совет — орган исполнительной власти, а Сенат является верховной палатой. В общем, у этого проекта есть много общего с Баварской конституцией 1818 г., а также с конституцией Баденского княжества. Особенность этого проекта состоит в том, что Россия разделяется на большие «наместничества». Устройство этих наместничеств в общем почти полностью сходно с устройством государства. В каждом наместничестве есть маленький провинциальный парламент, через который избираются кандидаты, половину коих царь утверждает как членов парламента империи. По мнению Вернадского, такая федералистская тенденция этого проекта направлена на то, чтобы обеспечить единство империи. Он пишет: «Федерализм в том виде, в каком он вытекает из хартии, не означал разделения России, а наоборот— ее объединение» (стр. 46). Нольде еще более четко подтверждает этот аспект проекта; он считает, что построенная на федерализме конституция российской империи подготовлена была Новосильцевым для того, чтобы решить вполне конкретную задачу, а именно — чтобы ликвидировать польскую автономию. Нольде ссылается на проект указа, который был связан с проектом конституции Новосильцева. Этим указом Польша должна была быть объединена с Российской империей. Необходимость такого объединения в Указе объясняется тем, что «существование двух конституций в одной империи для необходимого единства и успешности управления» бесполезно и даже вредно. (Б. Нольде. Далекое и близкое. Париж, 1930, стр. 15). Кроме того, интересно, что Нольде сомневается в верности подхода Вернадского, считавшего, что этот проект представляет собой «момент развития всей политической системы императора Александра». Нольде придерживается мнения, что в основу проекта легли совсем не идеи Александра 1, а политические взгляды и административный опыт Новосильцева.
26 Фатеев. Там же, стр. 2.

<< Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 11268