Пропаганда на Русском фронте в годы Первой мировой войны

Проблема пропаганды средствами массовой информации в России в годы Первой мировой войны своими корнями уходила в неразвитость массовой культуры в дореволюционной России. Этот вопрос и в литературе недостаточно разработан. Так, в учебной литературе сама массовая культура идентифицируется с городской массовой культурой, являющейся следствием возникновения в крупных городах «городской среды» (банков, контор, магазинов, ресторанов, кафе, кабаре и других увеселительных заведений), размывания социальных перегородок, создания индустрии развлечений²⁰⁷. Порою массовая культура дореволюционной России представляется как уже вызревшая «специфическая культурная среда современного индустриального города, сформированная на основе всеобщей грамотности, развития средств массовой коммуникации и создания индустрии развлечений». Такая культура имеет все признаки «индустриального производства культурного продукта и его коммерческого использования²⁰⁸. По существу, в литературе проводится мысль, что именно этот вид массовой культуры доминировал в дореволюционном культурном пространстве городской России²⁰⁹.

В приведенном толковании культурного процесса в дореволюционной России есть, однако, много противоречий. Прежде всего, сами успех массовой городской культуры и ее роль в создании массового общества переоцениваются. Хотя средний уровень культурного развития крупный российских городов приближался к мировым показателям, однако в целом отмечалось довольно низкое качество культурной жизни населения Российской империи²¹⁰. Важнейший показатель уровня массовой культуры — грамотность населения — по России к 1913 г. равнялся 40% (54% у мужчин и 26% у женщин). При этом речь шла, в сущности, о малограмотности есть умении только читать, в отличие от западных стран, где читать и писать умели 94-99% населения²¹¹. Согласно же данным, собранным Главным штабом, грамотность в России в 1913 г. оценивалась в 21,1% у всего населения и 29,3% — у мужчин²¹². Относительно высокие показатели грамотности крупных городов лишь подчеркивали очаговый характер дореволюционной массовой культуры. В приведенном толковании культурного процесса в дореволюционной России есть, однако, много противоречий. Прежде всего, сами успехи массовой городской культуры и ее роль в создании в целом массового общества переоцениваются. Хотя средний уровень культурного развития крупных российских городов приближался к мировым показателям, однако в целом по стране отмечалось довольно низкое качество культурной жизни населения Российской империи²¹³. Этот факт необходимо учитывать при характеристике русской армии, основной контингент которой состоял отнюдь не из жителей крупных городов.

Трудно согласиться с самим определением «городская массовая культура», учитывая социальную неоднородность русского предреволюционного города, наличие в нем самом громадного пласта носителей традиционной культуры. Особенностью городской культурной среды дореволюционной (а во многом и послереволюционной) России был процесс постоянного вливания крестьян в городскую среду, окрестьянивания городского населения. Крестьяне составляли почти половину населения крупных городов²¹⁴. Существовала значительная социальная отделенность крестьянского сословия в городах, далеко не столь быстро вписывавшегося в уклад городской жизни²¹⁵, по сравнению с тем, как это изображается в литературе культур центристского подхода²¹⁶. Существовавшая социальная неоднородность проявлялась и в «борьбе менталитетов», где традиция упорно боролась против современности²¹⁷. Но и сложившиеся городские коллективы воспроизводили в специфических условиях промышленного предприятия самоуправляющиеся сельские общины. Городское сословие в России обладало многими общими с крестьянами жизненными ценностями — «спасение души», осуждение накопления богатства и т.п. Именно «окрестьянивание» города создавало условия для блокировки утверждения стандартов массовой культуры как коммерческой культуры. По существу же, городская культура, хотя и была продвинутой по сравнению с деревенской, состояла из ряда локальных культур, что и делает ее в целом еще культурой традиционного общества²¹⁸. То же касается и армии как института, которому предназначена роль инструмента модернизации, однако она инкорпорирует традиционные ценности массы солдат, превращаясь в «крестьянское общество»²¹⁹.

Прежде чем дать анализ массовой культуры на фронте в годы Первой мировой войны, необходимо сделать краткий обзор итогов развития России по пути создания массового общества и массовой культуры. В справочной литературе указываются следующие направления и проявления массовой культуры: индустрия «субкультуры детства», массовая общеобразовательная школа, средства массовой информации, система национальной (государственной) идеологии и пропаганды, массовая социальная мифология, массовые политические движения, система организации и стимулирования массового потребительского спроса, индустрия формирования имиджа и «улучшения» физических данных индивида (массовое физкультурное движение и т.п.), индустрия досуга. По всем этим показателям дореволюционная Россия явно не дотягивала до стандартов массового общества. Так, хотя в стране дело просвещения и было широко поставлено, однако его общие успехи не были особо впечатляющими. В России до революции так и не был принят закон о всеобщем начальном образовании, главным образом — по политическим соображениям. В стране в 1913 г. на 1000 чел. приходилось только 59J учащихся начальных и средних общеобразовательных школ, по сравнению с 152-213 в развитых (и даже не очень — Австрия, Япония) и индустриальных странах²²⁰. В стране не была развернута «скрытая учебная программа», по выражению О. Тоффлера. Это означало, что страна, основная часть ее населения, не освоила основ стандартизации. А именно от этих масс населения и зависела судьба фронта.

Хотя тираж некоторых газет достигал громадных размеров (до 60-ти тыс. у сытинского «Русского слова»), однако эта пресса была предназначена в основном для интеллигенции, мелкой буржуазии, чиновничества в крупных городах. Печать не была массовой, не затрагивала массы населения по простой причине: подавляющее большинство его было неграмотно. Так, Россия значительно отставала от развитых стран по выпуски газет: в 1890 г. насчитывалось 667 наименований — по сравнению с 184, в Великобритании, 4100 во Франции, 5500 в Германии и 16944 в США, то есть в 3-15 раз меньше, чем в развитых индустриальных странах. На душу же населения разрыв был еще больше: в России на 1890 г. число экземпляров журналов и газет разового тиража составляло на 1000 человек всего 10 по сравнению с 285 в Великобритании, 224 во Франции, 208 в Германии и 225 в США, то есть был в 20-30 раз меньше, чем в промышленно развитых странах. Ситуация мало изменилась к 1913 г.²²¹

Следует подчеркнуть и отсутствие традиции использования печатного слова в русской истории. Просвещение на Западе сопровождалось широким развитием печати, а в России роль печати в просвещении была предписана указами и практикой их применения. Если в 1846 г. печатная машина в Англии могла печатать 20 тыс. копий в час, что являлось технологическим выражением индустриальной революции, то в России это нашло применение только лишь через 50 лет, а в объеме, адекватном для массовой культуры, стало применяться даже еще позже²²². Лишь в конце XIX в. в России появилась газета «Копейка», аналог «Пенни-газет» появившихся в США в 1833 г. Правда, в 1905-1907 гг. печать проявила себя как «мать революции», по выражению П.А. Столыпина, однако обществу не удавалось сделать печать «отцом порядка», т.е. инструментов эволюционных, устойчивых преобразований.

В России до революции отсутствовала развернутая идеология. ВІ качестве идеологической опоры поздней империи использовалась интерпретация политической доктрины православия, самодержавия, народности, «народного самодержавия», в ее последнем, столыпинском варианте, предусматривающем контролируемые правительством преобразования в значительном отрыве от ожиданий масс и с оставлением в неприкосновенности многих традиционных институтов (помещичья деревня, самодержавие)²²³, До революции страна не продвинулась сколько-нибудь в опыте сотрудничества власти и общества, а тем более власти и народных масс. Такое проявление политической массовой культуры, немыслимое без интенсивной коммуникации между контрагентами массового общества, осталось совершенно неизвестным России перед войной, в отличие от Запада²²⁴. Не удалось никакой из политических сил организовать сколько-нибудь широкого движения, включая и патриотического, столь рьяно поддерживавшегося праволиберальными деятелями «веховского» направления, сплотившимися вокруг сборника «Великая Россия». Попытка ввести элементы военного образования в школе натолкнулись на противодействие деятелей «общественной педагогики», рассматривавшей милитаризацию образования как негуманную практику авторитарного правительства²²⁵.

Анализ социокультурной ситуации в дореволюционной России обнаруживает совокупность разобщенных культурных миров — этнического и национального, деревенского и городского²²⁶. Проблема дореволюционной России заключалась в нерешенности прежде всего социальных вопросов, что и выводило идеологический, культурно-пропагандистский аспект культуры на первое место: социальные отношения настолько были осложнены, что трудно было забыться в «коммерческих грезах».

Мировая война выдвинула определенные условия существования общества. Чрезвычайно важной частью этого индустриального мира являлся человек, рабочий войны, одновременно являющийся комбатантом и членом гражданского общества. Для него война, военный опыт являлись всего лишь эпизодом в его собственной судьбе. Характер военных действий, втянутость в них широких масс населения приводят к повышению значимости морально-психологического фактора. Невидимость врага, исчезновение самой предметности военных действий изменение характера «военного труда», фактор «чужой территории» в сочетании с сильными ощущениями, вызванными страхом и ожидание ем смерти, переживаемыми индивидуально, в условиях отсутствия привычных общностей, создают глубокую потребность в идеологическом осознании самой необходимости продолжать военные действия. Новые психологические ощущения возникают у людей из различных слоев общества, которые связывают их со своими довоенными чаяниями и ожиданиями.

Война нового типа является временем демонстрации достижений культурных высот в области техники, изобретательства, самой организации военных действий, пропаганды как выражения господствующей идеологии. Возрастающая роль пропаганды предполагает наличие идеологии, приемлемой для населения, всех его групп, а с другой стороны — возникновение механизмов доведения этой идеологии до широких масс населения в виде развитой системы средств информации. Культура здесь является атрибутом массового общества, массовой культурой в ее однозначной форме. Участие в военных действиях на чужой территории предполагает определенную политику как в области пропаганды по отношению к местному населению, так и в отношении войск противника. Единство же идеологии во время войны на конкретной территории для определенной народности образует условие для функционирования нации, проверяющей способность отстоять свои ценности в индустриальной войне, являющиеся ценностями также и в мирное время.

Центральной проблемой массовой культуры России на фронтах Первой мировой войны являлось ее функционирование в условиях доминирования представителей традиционной культуры — солдат-крестьян. Особенно важную роль здесь играла печать как основной вид массовой культуры, который должен был обеспечить идеологическую функцию массовой культуры — пропаганду. В отличие от коммерческой массовой культуры, характеризующейся в литературе как проявление эскапизма, пассивного действия, вообще пассивного восприятия действительности через развлечение, отвлечение, самообман²²⁷, пропаганда как явление массовой культуры выполняла функцию активного воздействия на человека. Отличие культуры развлечения от культуры действия, воплощенная в пропаганде, состоит в том, что первая необходима всего лишь для релаксации личности в условиях современного напряженного индустриального производства, а вторая предполагает понимание необходимости защиты ценностей этого общества.

Пропаганда есть инструмент формирования национальной идентичности. Но это ставило вопрос как раз о ценностях, которые необходимо защищать. А для их защиты необходимо было сначала их завоевать, то есть осуществить социальные перемены, лежащие в основе обретения национальной идентичности. Пропаганда в значительной степени связана с национальным мифом, который формирует и структурирует пространство господства данной культуры, стремящейся к утверждению национальной и политической идентичности²²⁸.

Механизм пропаганды через печать достаточно разработан в литературе. Его определяют обычно как процесс массовой коммуникации, представляемый в качестве культурного акта, включающего в себя проблему коммуникации культур и проблему культуры как коммуникации²²⁹. Выделяют указанные еще Г. Лассвелом основные пять вопросов, возникающих в процессе коммуникации: 1. Кто сообщает? (анализ управления); 2. Что сообщает? (анализ содержания); 3. По какому каналу? (анализ средства); 4. Кому? (анализ аудитории); 5. С каким успехом? (анализ эффекта). Основными структурными элементами, описывающими процесс функционирования информации в человеческом коллективе, являются: 1. отправитель (адресант, посылатель, экспедиент, коммуникатор); 2. получатель (адресат, реципиент, коммуникант); 3. общение (контакт, связь); 4. код (шифр); 5. контекст; 6. сообщение (информация, послание, весть). Для описания процесса обмена сообщениями в данной работе будут использоваться сложившиеся естественнонаучные и технические представления о наличии источника информации, передатчика, сигнала, принимаемого сигнала, шума, приемника, информации, получателя²³⁰.

Источником информации в нашем случае является пропагандист, а реципиентом — масса. Суть пропаганды, как ее понимал В.И. Ленин, заключается в прояснении вопроса с максимальным количеством идей. Конечная цель пропаганды — возбудить желание непосредственного действия, что достигается агитацией, использующей одну идею или образ из арсенала пропаганды²³¹. На самом деле путь коммуникации здесь значительно длиннее: длительная пропаганда (идеология) — кратковременная пропаганда непосредственно на фронте — агитация.

Первой проблемой, с которой неизбежно должны были столкнуться военные власти, была невозможность скорректировать пропаганду и идеологию. Неэффективность пропаганды обнаруживалась в невозможности «вычленить одну идею или образ» для непосредственной агитации. Это означало, что воинские приказы сами по себе просто не действовали. Ведь реализация идеологической функции невозможна без предоставления «массовому человеку» понятных для него и нужных идеологизаторам схем интерпретации, поскольку «массовое сознание» с содержательной стороны определяется как «социальная вера» в определенную картину мира и место человека в нем с присущими ей аксиологическими установками»²³². В пропаганде есть стандартизированный (идеологический), то есть теоретический концепт. Он включает сложный комплекс политических, религиозных, социальных представлений, который в целом должен быть узнаваем (то есть, в сущности, разделяем). Так, пропаганда на фронте имеет кратковременную цель — в данный момент возбудить ненависть, заставить идти в бой. Однако держится пропаганда на идеологии, которая имеет долговременную цель — в целом обеспечить лояльность населения по отношению к режиму. По существу, долговременная пропаганда (идеология) имеет в своей основе развернутую картину мира, в то время как кратковременная — свернутую. При этом «долговременный и кратковременный продукты должны коррелировать друг с другом»²³³. Кратковременная пропаганда требовала жертвенности от солдат. Но они считали свое пребывание на фронте временным. Вскоре выяснилось, что долговременные цели идеологии,, заключавшиеся в том, что солдат должен осознать необходимость воевать до конца, — эти цели не соответствовали задачам пропаганды, поскольку не отвечали социальным ожиданиям солдат.

Каждое из этих звеньев является сложной системой, отнюдь не автоматически передающей и потребляющей продукт с определенным эффектом. Так, например, уже на стадии изготовления продукта возникает двойственность между интенцией автора и пропагандистским эффектом его продукта²³⁴. Чрезвычайно сложен аппарат канала коммуникации, представляющий цепь организаторских и технических усилий. Наконец, не простой является и группа реципиентов. Хотя ее и рассматривают как конечного потребителя, но на самом деле именно у реципиента самый долгий и неопределенный канал коммуникации. Он определяется его техническими (образовательными) возможностями нравственными параметрами и, что самое важное, социальными установками, которые, в свою очередь, в тот предреволюционный момент были заданы социальными ожиданиями. Только при необходимом согласовании всех указанных компонентов этой коммуникационной цепи можно получить эффект воздействия.

Проблема организации печати для военного командования заключалась в слабой постановке этого дела до войны. Попытка создать систему органов военной печати была предпринята еще в годы русско-японской войны. Но долгое время печать больше адресовалась к офицерскому составу, нежели к солдатам. Единых требований к периодической печати для рядового состава не существовало. В некоторых изданиях образовательные материалы чередовались с серьезными статьями о боевой подготовке или воспитании. Такой разнобой объяснялся во многом отсутствием в русской армии воспитательных органов. Во время русско-японской войны появились газеты при штабах действующих армий, из них главным изданием был «Вестник Маньчжурской армии» с тиражом 1200-6000 экз., с периодичностью 2-3 номера в неделю. При этом с ними серьезно конкурировала революционная печать: на 1906 г. насчитывалось 33 нелегальных революционных печатных изданий для солдат и матросов²³⁵.

В начале Первой мировой войны был поставлен вопрос и о военной печати. В циркулярном распоряжении штаба ВТК № 1160 от 31 июля 1914 г. говорилось о «крайне желательном скорейшем снабжении войсковых частей газетами патриотического направления и бюллетенями о событиях на всех театрах военных действий — нашем и наших союзников, дабы все воинские чины до передовых частей включительно имели возможность быть осведомленными об общем положении дел»²³⁶. И впоследствии командующие фронтами придавали исключительно важное значение снабжению офицеров и нижних чинов, находящихся в передовых линиях, газетами патриотического направления²³⁷.

В течение 1914-1915 гг. были созданы газеты при штабах фронтов: «Армейский вестник» при штабе Юго-Западного фронта, «Наш вестник» при штабе Северо-Западного фронта, «Вестник Кавказской армии». Фронтовые газеты печатались на 4-6 полосах и имели две части: официальную (сводки Главковерха, обзоры боевых действий, сообщения телеграфных агентств) и неофициальную (небольшие рассказы, зарисовки, письма, стихи). Дополнительно выходили иллюстрированные приложения, которые содержали фотографии отличившихся офицеров и солдат, снимки трофеев, карикатуры на военно-политическое руководство противника и т.п. Начиная с 1916 г. при штабах отдельных армий также были созданы газеты «Армейский листок» (штаб 2-й армии), «Последние армейские известия» (штаб 3-й армии), «Боевые новости» (штаб 5-й армии), «Вестник VI-ой армии» (впоследствии — «Дунайский вестник»), «Последние известия» (штаб 8-й армии), «Вестник армии» (штаб 9-й армии), «Боевые новости X армии», «Известия штаба» (штаб 11-й армии), «Боевые новости» (штаб 12-й армии). Всего в 1914-1917 гг. в действующей армии издавалось 3 фронтовых, 13 армейских и 1 корпусная газета²³⁸. Однако тираж газет был небольшой. Наиболее распространенными являлись «Армейский вестник» (ЮЗФ) (до 15 экземпляров на полк, с августа 1916 г.), «Наш вестник» и «Военная летопись». Фактически неизвестными в войсках были «Известия штаба» 11-й армии, «Боевые новости X армии», «Последние армейские известия» штаба III армии. На 18 января 1917 г их комплекта не было даже в Ставке. На самом же деле во многих частях ни «Военная летопись», ни армейские газеты не были выписаны или приходили на 7-9-й, а порой и на 40-й день. Иногда тюки с газетами застревали при доставке из штабов фронтов в армии, не попадая по назначению²³⁹.

Военные газеты носили крайне официозный характер — по типу губернских известий. В них обязательно сообщалось о перемещениях по службе старших офицеров, министров, официальные положения, даже указы (например, Министерства финансов о платежах), сведения о раненых, об отличиях, часто давалось слово священникам, помещались материалы о деятельности Земского и Городского всероссийских союзов. В газетах преобладали сухие извести с фронтов, было мало объясняющих, собственно «пропагандистских» статей. Пропаганда пользовалась штампами, взятыми из другого времени. Противник изображался как «чужак»: болгарин — «славянин с душой турка», немец — жестокий, которому необходимо отомстить. В ГУГШ понимали, что «газеты с официальной тенденциозной окраской недопустимы» и рекомендовали только отдельные газеты — как отвечающие необходимым требованиям. Полностью отсутствовали газеты для «инородцев» в армии, например, мусульманские, хотя солдаты-мусульмане выражали желание иметь такие газеты. Существовали у военных властей и трудности с непосредственным изготовлением материала. Власти не имели штатных военных корреспондентов. Газеты подготавливались в военно-цензурных отделениях. Была и проблема с техническим обеспечением. Порою власти не имели собственной типографии, но не могли в то же время заставить частные типографии бесплатно печатать известия²⁴⁰.

Кроме военной (то есть силами фронтового командования) печати, на фронт проникали и газеты для армии, как правило, «патриотического направления», издававшиеся в крупных городах. Среди них самыми известными являлись «Военная летопись», распространявшаяся по приказу военных властей, «Оборона», издававшаяся с 1914 г., журналы «Дружеские речи», «Верность», «Воин и пахарь», «Военный сборник», «Историческая летопись», «Лукоморье». Проникали на фронт и отдельные материалы правой партийной печати — например, Союза Русского народа, материалы которого некоторые командующие армий считали необходимым тиражировать²⁴¹.

На фронте также издавались журналы Всероссийского Земского и Всероссийского Городского союзов, их Объединенного комитета по снабжению армии (Земгор), Центрального и некоторых местных (Московского и других) военно-промышленных комитетов. Общедворянской организации, Российского общества Красного Креста²⁴². Но эти издания издавались мизерными тиражами (1-1,5 тыс. экземпляров) и в армейской среде фактически не были известны.

Что же касается гражданской печати, то военные власти явно не желали ее присутствия на фронте. Но все же эта печать (например, «Киевская мысль», некоторые петроградские газеты) просачивалась на фронт и в основном была распространена в госпиталях вне театра военных действий. В связи с этим Главный штаб, опасаясь антиправительственной пропаганды в госпиталях, составил — от лица Военного Министерства — в декабре 1914 г. списки допущенных к чтению газет, журналов и т.п., дополнив их в марте 1915 г. Весной 1916 г. на Северном фронте в районе Риги части 6-го и 7-го получали кроме полуофициозов «Нового времени» и «Русского слова» ряд местных, рижских, газет. Однако таких газет на каждый полк приходилось всего по 20-40 экз.²⁴³ По существу доступ на фронт гражданской печати жестко ограничивался, поскольку военные власти вообще считали необходимым держать армию вне политики. Нижним чинам прямо запрещалось читать газеты. «Дело армии — защита родины, а не политика, — указывал 10 февраля 1917 г. временный исполняющий дела Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего Клембовский главкому Юго-Западного фронта. — Вооруженные политиканы — источник кровавых междоусобий, а не залог порядка в стране». Вообще Отдел генерала-квартирмейстера всячески ограничивал число военных корреспондентов, урезал информацию для газет, вел пассивную по отношению к противнику политику, а не активную, как в Германии. По существу, власти отказались использовать гражданскую) печать для влияния на солдатские массы, считая ее вообще не патриотической²⁴⁴.

В целом военные власти пытались построить собственный вариант массовой пропаганды во время войны. Ее неудача стала очевидной зимой 1916-1917 гг. Многочисленные сообщения тех же военно-цензурных отделений об «угнетенном настроении» солдат, грозившем вылиться в эксцессы прямого неповиновения или бунты, подвигли военные и гражданские власти предпринять ряд шагов по активизации внутренней пропаганды «как противовес наблюдавшейся пропаганде, вредной с точки зрения государственного строя». Среди прочего предписывалось «организовать в войсковых частях и учреждениях планомерную борьбу с революционными идеями» — для подавления в зародыше грозного процесса упадка дисциплины в войсках и революционизирования войсковых чинов путем «бесед командиров частей с младшими офицерами, с унтер-офицерами и наиболее развитыми рядовыми». В конечном счете, это дело пропаганды предполагали возглавить не военные власти, которым в Петрограде вообще не доверяли. В декабре 1916 г. на совещании с участием председателя Совета Министров Б.В. Штюрмера, министра финансов П.Л. Барка и министра внутренних дел А.Д. Протопопова был выработан порядок снабжения армии книгами и газетами, определен состав книг в библиотеках и список допускаемых периодических изданий. 22 декабря 1916 г. МВД через Главное управление по делам печати запросило соответствующие средства в сумме 600 тыс. рублей. Через междуведомственное совещание «по рассмотрению проектов представлений гражданских ведомств в Совет Министров об ассигновании чрезвычайных сверхсметных кредитов на расходы военного времени» в заседании 25 января 1917 г. был выделен 1 млн. рублей для снабжения действующей армии книгами и газетами. 600 тыс. рублей должно было пойти на выпуск газет для действующей армии. 300 тыс. на снабжение действующей армии библиотечками. Остальные деньги шли на почтовые расходы. После Февральской революции этот кредит был переутвержден Временным правительством. Сущность организационных мероприятий Петрограда в отношении пропаганды видна из того, что в ГУГШ даже не знали ни о существовании организации по снабжению действующей армии газетами и книгами, ни о самом характере намечавшихся к высылке в армию газет и книг и поэтому отказались рассылать библиотеки, предлагая, чтобы этим занялось МВД. Литература в рамках этого проекта стала поступать на фронт в марте 1917 г. Только на Кавказский фронт в марте 1917 г. было послано 616 пудов книг для бесплатной раздачи. Но на апрель 1917 г. было освоено чуть больше 180 тыс. руб. Однако вскоре выяснилось несоответствие присылаемых материалов новым революционным настроениям в армии. С фронта стали поступать требования уничтожить тиражи литературы. А с мая 1917 г. началось расформирование ГУГШ, и реализация проекта остановилась²⁴⁵.

Зато со времени Февральской революции военные власти попытались реанимировать собственный проект военной пропаганды на фронте. Для этого весной 1917 г. при Огенквар ГУГШ, а затем и при штабах фронтов и даже штабах нескольких армий были организованы Бюро печати для осведомления гражданской печати о ходе войны (впоследствии — военно-корреспондентские бюро). По сути, в этот момент реализовывалась попытка создания отношений между военными и гражданской печатью, подобных тем, что существовали в Германии. При этом военные пытались играть активную роль в освещении печатью событий на фронте, требуя, чтобы оценка в печати вполне совпадала с взглядами командного состава. Власти, правда, опасались, чтобы сами бюро печати не превратились в редакции газет²⁴⁶. Конструкцию предполагалось дополнить подчинением бюро печати политическим отделам при штабах войск и в целом политотделу при Военном министерстве²⁴⁷. Но этот эксперимент был прерван Октябрьской революцией.

Попытки собственными силами (до Февральской революции) или с использованием гражданской печати (при соответствующем контроле) решить проблему пропаганды на фронте можно в целом оценить как неудачные. Причина этого была, с одной стороны, в отсутствии традиции постановки печатного дела государством как сферы массовой культуры, а с другой — в неспособности властей к сотрудничеству с любыми альтернативными печатными органами. Куда более успешно было поставлено это дело в других странах — участницах Первой мировой войны. Во Франции, например, власти широко использовали гражданскую печать, контролируя ее пропагандистский ресурс через так называемый «Дом печати» и Центральное бюро печати в Париже²⁴⁸. В Германии большую роль в деле обороны играла, кроме националистических газет, социал-демократическая шовинистическая печать, представлявшая, в сущности, альтернативную массовую культуру, сложившуюся еще до войны.

Практически все данные об отношении солдат и офицеров русской армии к военной печати свидетельствуют о неудовлетворенности этой формой пропаганды на фронте в годы Первой мировой войны. Существуют многочисленные сведения о том, что солдаты использовали газеты не по назначению (например, для конвертов), порою ходатайствовали вообще об отмене выписки некоторых изданий, полагая, что «газеты не больше не меньше как соска для взрослых». С другой стороны, в письмах солдат было множество жалоб на то, что не издается для солдат ничего подобного «Маньчжурскому вестнику» в русско-японскую войну, что самих газет мало, а если и есть, то в них «ничего не пишут, кроме чепухи», или что «слишком мало и сухо», вообще мало газет, даже чтобы следить за действиями союзников, что газеты (например, «Русское слово») «врут». В одном из цензурных обзоров весной 1916 г. указывалось на знакомство солдат с газетами и отмечалось: «Но чтобы газетные статьи влияли коренным образом на образ мышления толщи войсковых масс, то этого незаметно»²⁴⁹.

Что же именно не нравилось солдатам в газетах? Почему, в сущности, не работал даже имевшийся канал коммуникации? Да и что такое этот канал информации? Ведь в традиционном обществе, каким еще оставалась Россия до 1917 г., а также и русская армия, солдат-реципиент — это не какой-то готовый атомизированный, стандартизованный потребитель, а, в соответствии с традиционной культурой, человек в многочисленных социальных (клановых, семейных, территориальных) связях. Само прохождение сигнала поэтому намного продолжительное, чем в коммуникативном процессе в современном обществе. Форма подачи, пути распространения коммуникативного продукта в условиях войны имеют чрезвычайно важное значение. При этом следует отметить общие эффекты страха или агрессии, которые владеют массой солдат-крестьян, оказавшихся в условиях чрезвычайно мощного стресса, порождаемого войной. В такой ситуации имеет место непредсказуемая реакция людей на угрозу опасности²⁵⁰.

По всем этим параметрам в процессе коммуникации на фронте были свои особенности. Использование газетной периодики означало переход от устного к печатному тексту, что вело к возрастанию эстетизации сообщения, а форма и содержание его получили дополнительные значения: сама каллиграфия, повторяемость слов, потребность заменять их синонимами... Для анализа процесса коммуникации в условиях войны необходимо иметь в виду указываемые культурологами разные роли, которые играют в процессе коммуникации письменная и устная культура. Необходимо отметить невосприимчивость солдат-крестьян к газетной литературе, имеющей специфические свойства как литературы образованного человека. Техника чтения малограмотного, в своей массе, солдата отличалась от техники чтения образованного человека. Образованный человек при (быстром) чтении непосредственно схватывает конечную мысль автора (пропагандиста). Процесс коммуникации в данном случае имеет только технические сложности: непосредственная доставка сигнала (количество газет), его повторяемость (периодичность), снижение уровня «шума» (дезорганизация не столько в структуре сообщения, сколько в структуре восприятия). Техника чтения малограмотного солдата имеет существенные особенности. Солдат читает по складам²⁵¹, тем самым разбивая единый текст, в результате чего конечная (в сущности — центральная мысль) сообщения утрачивается. Поэтому текст как система символов разрушается, а имеющиеся в нем понятия опредмечиваются, носят осязаемый характер, столь характерный для традиционного сознания. Реципиент сталкивается уже не с текстом, а с набором понятий, в которых он пытается узнать (или вкладывает в них) свой смысл, определяемый его традиционалистским сознанием. В литературе есть описание чтения солдатами газет на фронте, когда они, дойдя до знакомых сюжетов («мир», «земля», «евреи») просто прекращали чтение и начинали их обсуждение, не связывая эти понятия с главной мыслью автора статьи. Таким образом, текст в результате особенностей передачи информации через канал, которым является сам реципиент, утрачивает свои свойства, работает в другом коммуникативном процессе, характерном для совершенно другого, традиционного общества. Кроме того, и само чтение происходит, как правило, принародно (хотя по смыслу коммуникативного процесса предназначено как раз для индивидуального потребления), блокируя тот вид коммуникации, который предполагался изначально, и усиливая другой, свойственный реципиенту, то есть солдату-крестьянину. По существу же, чтение газеты провоцировало слухи, разговор, что и является коммуникативным процессом традиционного общества. Таким образом, солдаты, выступающие в данном случае как коммуникативные единицы, оказавшись в ситуации мировой войны, склоняются к неписьменной коммуникации.

Неписьменная коммуникация распространяется в виде разговора и в виде слухов. Разговор предполагает активизацию другого, нежели толпа, контингента — общины, чем и были для солдат-крестьян страты в войсковой единице, включая полк — полковое братство. В кружках, где ведется разговор, происходит эффект внушения, влияния других, являясь, в сущности, средством коллективного внушения²⁵². А в условиях посттравматической ситуации, вызванной в целом культурным шоком из-за воздействия войны нового типа на традиционное сознание солдат-крестьян, можно даже в некоторых случаях говорить об индуцированном психозе. Именно последнее является характерной особенностью слухов, рождающих такие массовые проявления психопатологии на фронте, как паника, ничем не обоснованное ожидание «скорого» мира, неповиновение, «видение» врага не впереди, а сзади, даже в своих начальниках, и т.п.

Для слуха, да и разговора, характерны следующие особенности. Зона молчания массовой коммуникации равна зоне распространения слуха, зона «говорения» слуха равна зоне молчания массовой коммуникации. То есть именно то, о чем пресса умалчивает, и составляет поле широкого обсуждения массы²⁵³. Слухи характеризуются обращенностью к получателю информации, обладают жизненным дли него интересом и поэтому сопротивляются естественному затуханию, образуя устойчивый канал передачи информации. Создается система самотранслируемого сообщения, успешно конкурирующая с существующими средствами массовой информации.

Восприятие информации через слухи управляется удивлением и тайной. Цензоры отмечали фантастичность множества нелепых, по их мнению, слухов на фронте. Этим же объясняется феномен популярности большевистской партии, лично Ленина, так неожиданно и неизвестно откуда взявшегося лидера, персонифицировавшего солдатские социальные чаяния. Слухи оперировали, как правило, терминальными темами и событиями: солдаты ожидали и уверяли, что уже подписан («но не сообщают») мир, что война уже кончилась... или кончится в ближайшем будущем (называли сроки ее окончания), грозились скорой расправой с многочисленными врагами²⁵⁴.

Отгородившись от массовой коммуникации (через печать), эта зона слухов становится зоной «говорения» в спрессованных обстоятельствах войны нового типа и направлена (по законам массовой культуры) на ликвидацию угрозы агрессии, с одной стороны, и на реализацию своих чаяний — с другой. В ситуации Первой мировой войны это вело к распространению антивоенных и революционных взглядов. Этому соответствовала и сама устная речь, по Ю.М. Лотману, ориентированная на будущее, в то время как письмо ориентировано на прошлое (то есть на защиту прошлых или существующих ценностей)²⁵⁵. В годы войны произошел разрыв между пропагандой и агитацией. Пропаганда отнюдь не представляла набора узнаваемых идей, которыми командование могло воспользоваться. Но солдаты просто не слушали приказов. Потому что действовала другая агитация — собственных надежд, чаяний и отчаяния.

Военные власти отдавали себе отчет в недейственности военной печати на фронте и в то же время в активизации антивоенной и даже революционной пропаганды, помешать распространению которой они пытались. В поисках выхода из создавшегося положения власти попытались прибегнуть к сотрудничеству с либеральными деятелями, сторонниками национал-либерального проекта «Великая Россия». Однако зародившаяся в МИД идея организации пропагандистского издательства с привлечением П.Б. Струве, С.А. Котляревского и др., не осуществилась (хотя согласие либералов и было получено) из-за неприемлемого для властей политического направления даже столь умеренных деятелей²⁵⁶.

Чтобы повлиять на массовое сознание солдат, военные власти встали на позиции того же традиционалистского сознания, пытаясь приноровить его к особенностям войны индустриального типа. Для этого в пропаганде акцент делался не на печать, а на брошюры, листовки, беседы с солдатами²⁵⁷. Распространение листовок для собственных солдат вообще является феноменом в годы Первой мировой войны. Получается, что русских солдат пропагандировали чуть ли не как противника. С января 1915 г. листовки стали носить конкретный характер, главным образом против ухода в плен. Среди прочего широко распространялись, например на Северо-Западном фронте, фиктивные письма нижним чинам в русскую армию против сдачи в плен. Их составление было поручено военно-цензурным отделениям, а распространение (десятками тысяч экземпляров) — агентам разведывательных отделений²⁵⁸.

Такая «пропаганда», проходившая в строго конспиративном порядке и встречавшая немало возражений в командовании армий и дивизий, не могла удовлетворить военные власти. И в штабах фронтов, и в армии отдельными офицерами предлагались различные способы борьбы с распространяющейся пропагандой против «преждевременного мира», чтобы «поднять дух армии», пробудить «сознательное отношение к войне и к ее целям»²⁵⁹. Среди прочего планировалось войти в соглашение с государственными и частными патриотическими и религиозно-нравственными издательствами (Скобелевский комитет, комитет Фесенко, Комитет народных изданий, Трофейная комиссия. Чрезвычайная следственная комиссия и др.), расширить книжный склад при Ставке Военного протопресвитера, сосредоточить в Штабе ВГК рассмотрение всех изданий, предложенных для распространения среди нижних чинов, возобновить и расширить работу 8-го отделения ГУГШ (по воспитанию и образованию войск), после мобилизации прекратившего свою деятельность, объединить деятельность по изданию и снабжению патриотическими брошюрами 7-го отделения Главного Штаба и Эвакуационного отдела ГУГШ, вновь сосредоточить дела по этим вопросам в 8-м отделении ГУГШ²⁶⁰. В результате дело свелось к усиленному распространению в 1916 г. многочисленных брошюр в десятках тысяч экземпляров, но не прямо на позициях, а по пути на фронт²⁶¹.

Большинство брошюр хотя и адресовались солдатам, но были предназначены в качестве материала для бесед офицеров и священников с солдатами. Огромную проблему для властей представляла пропаганда противника. При организации бесед с солдатами встал вопрос о соответствующем контингенте офицеров, способных быстро разбираться «в известных вопросах», что, признавали в верхах, «едва ли можно встретить у большинства прапорщиков, составляющих ныне главную массу офицеров в частях войск». В отдельных армиях (например, в 9-й) для таких бесед офицеры получали соответствующие инструкции у командующего. При беседах офицеров с солдатами ставилась задача «чтения книг и газет, рассказов, писания писем и простого даже обмена мыслями без углубления на скользкий путь политики внутренней». Однако такой подход упирался уже во все более обострявшуюся проблему доверия к офицерам со стороны солдат. Например, возникла проблема, как именно реагировать на поднимаемые в пропаганде противника вопросы о мире, поскольку в собственных изданиях поднимать этот же вопрос представлялось неудобным. В военном руководстве считали, что лучше вообще не давать солдату в руки подобный документ, поскольку «нельзя предусмотреть или предупредить его толкование официальной беседой»²⁶².

Кроме письменного и устного слова, для пропаганды на фронте попытались использовать кинематограф. Дело, однако, натолкнулось на организационные попытки взаимодействия между Георгиевским комитетом, Трофейной комиссией, Ставкой, ГУГШ и МИД, и особенно кинофирмами (Дом Ханжонкова, например), которым военные власти не доверяли. Также закончились неудачей (чисто из-за технических проблем) попытки распространения открытых писем с портретами героев — георгиевских кавалеров — с кратким описанием подвига, а также и иллюстрированных изданий²⁶³.

На фронте имели место и разные виды чисто развлекательной массовой культуры. Например, во 2-й Кронштадтской крепостной саперной роте устраивали бесплатный кинематограф, поскольку солдаты считали театр «единственным местом, где можно рассеяться и забыться». В 20-м Сибирском стрелковом полку организовали домашний театр с характерным названием «Кинь тоску». Военные власти не были против распространения такого рода развлечений в армии, но — «без ущерба для боевой готовности частей»²⁶⁴. В целом же, ни идеологическая, ни развлекательная функция массовой культуры не были реализованы в полной мере на Русском фронте в годы войны.

Нельзя не отметить, что и газетная печать, и брошюры, и листовки, и беседы не в состоянии были преодолеть сопротивление этому каналу информации. Нереализованные социальные чаяния и являлись важнейшим тормозом для прохождения информации. Они блокировали всю информацию. Для солдат важны были только социальные проблемы. В ответ на просьбу «держать позицию» они говорили о дороговизне, социальном неравенстве на фронте и вне его, вообще о ненужности войны, нехватке хлеба и т.п.²⁶⁵ В рубрику писем, носящих «преступный и социальный характер», попали и такие характерные строчки: «...Все пали духом и все это должно кончиться, потому что настроение не о войне, а мечтают все о другом, хотя газета и пишет, что война продолжится, но это все аристократия делает»²⁶⁶. Именно социальность, устремленность в будущее, терминальность превращали фантастические, в сущности, обещания революционных агитаторов в мощную для масс силу²⁶⁷.

Для солдат вся печать, а тем более газетная, воспринималась как искусственный язык, в то время как у них был естественный язык²⁶⁸. Солдаты так и писали в конце 1916 г. в «Армейский вестник» Юго-Западного фронта: «Пишете одну голую ложь да глупости, а еще плохо понятно множество слов русскими буквами но на немецком языке»²⁶⁹. Это несоответствие языка пропаганды ожиданиям солдат-крестьян проявлялось и в приказах. В дореволюционной военной документации господствовал казенно-бюрократический стиль с его характерными стилевыми чертами: официальность, отсутствие эмоционально-образных средств, пространность (тяжеловесность) и сложность (витиеватость, запутанность). Для печати после революции характерно преобладание эмоционально-оценочных слов и словосочетаний, отражавших идеалы революции. В послереволюционной военной документации имело место резко эмоциональное определение врагов: «приспешники», «сатрапы», «акулы», «вампиры», «гидра», «поджигатели»²⁷⁰.

Важнейшим недостатком печати и пропаганды было отсутствие воспитания ненависти. Русскому солдату, в сущности, лишенному этого чувства, ее пытались привить специально — нагнетанием шпиономании, особенно при начальнике штаба Верховного главнокомандующего ген. Н.Н. Янушкевиче²⁷¹. Действительно, пропаганда в современной войне основывается на ненависти к противнику. Но для этого необходимо пройти школу социальной ненависти в процессе борьбы за социальные завоевания. А такой школы в дореволюционной России не существовало. Зато всеобщая ненависть к врагу стала возможной только в годы Великой Отечественной войны. В ее основе был язык, заимствованный из периода борьбы с настоящими или мнимыми «внутренними врагами».

Не удалось военным властям организовать пропаганду и после Февраля. В ход шли уже и листовки, и митинги, и буржуазная и эсероменьшевистская печать. Но время было безвозвратно упущено. Главная причина была в том, что недостаточно учитывались социальные требования, отсутствовали соответствующие формы пропаганды, оказывающие влияние на солдат. На фронте в революционные месяцы набирала обороты другая пропаганда, в основе которой была социальность, направленность на глубокие общественно-политические преобразования.

---

²⁰⁷ Яковкина Н.И. История русской культуры XIX век. СПб., 2002. С. 284-285.
²⁰⁸ Березовая Л.Г., Берлякова Н.П. История русской культуры. В двух частях. Часть 2. М., 2002. С. 205.
²⁰⁹ Там же. С. 181,205.
²¹⁰ Пархоменко Т.А. Культура России и просвещение народа во второй половине XIX —начале XX века. М., 2001. С. 114-115.
²¹¹ Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. Т. 1. СПб, 1999. С. 386.
²¹² Военно-статистический ежегодник армии за 1913 год. Пг.: Издание Главного штаба; Военная типография Екатерины Великой, 1915. С. 634-637.
²¹³ Пархоменко Т.А. Культура России и просвещение народа во второй половине XIX начале XX века. М„ 2001. С. 114-115.2'4 Там же. С. 181, 205.
²¹⁴ Миронов Б.Н. Указ. соч. Т. 1. СПб, 1999. С. 317,322, 341,342.
²¹⁵ Там же. С. 323-326; Свифт Э. Развлекательная культура городских рабочих конца XIX - начала XX века // Развлекательная культура России XVIII - XIX вв. Очерки истории и теории. СПб, 2001. С. 303.
²¹⁶ Березовая Л.Г., Берлякова Н.П. Указ. соч. С. 181,185.
²¹⁷ Миронов Б.Н. Указ. соч. Т. 1. СПб, 1999. С. 337-338; Свифт Э. Указ. соч. С. 304-306,347.
²¹⁸ Геллнер Э. Нации и национализм. М, 1991. С. 43.
²¹⁹ Bushnell Y. Peasants in uniform: The Tsarist army as a peasant society 11 Journal of social history. Summer 1980. V. 13.4. P. 565-576.
²²⁰ Миронов Б.Н. Указ. соч. Т. 2. СПб., 1999. С. 386.
²²¹ Там же. С. 389-390.
²²² Wilson S. L.H Mass media and mass culture: An introduction. N. Y., 1992. P. 29.
²²³ Дякин В.С. Самодержавие, буржуазия и дворянство. Л, 1978. С. 30-37.
²²⁴ Нот John. Introduction: mobilizing for «total war», 1914-1918 // State, society and mobilisation in Europe during the First World War. Cambridge, 1997. P. 2.
²²⁵ Дж. Санборн попытки ввести военное образование молодежи в России считает доказательством существования нации, не выясняя, однако, насколько успешными они были // Sanborn J. A. Drafting the Russian Nation. Military Conscription, Total War, and Mass Politics, 1905-1925. Northern Illinois University Press. 2003. P. 134-137.
²²⁶ Ларин EM. Массовое сознание и массовая культура (на примере российского общества). Автореферат дисс... канд. филос. наук, Ростов-на-Дону, 2000. С. 19.
²²⁷ Кухаркин А.В. Указ. соч. Буржуазная массовая культура. Теории. Идеи. Разновидности. Образцы. Техника. Бизнес. М.,1985. С. 28-29, 67.
²²⁸ Ионин Л.Г Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М., 2000. С. 165-179.
²²⁹ Борее В.Ю., Коваленко А.В. Культура и массовая коммуникация. М., 1986. С. 22,23.
²³⁰ Там же. С. 63,65.
²³¹ Маргулис Н. «Слово наше — это сила и оружие»: Литературная пропаганда в «испанском конфликте» // Культура и власть в условиях коммуникационной революции XX века. Форум немецких и российских исследователей. М., 2002. С. 173.
²³² Ларин Е.И. Указ. сом. С. 12,15.
²³³ Марин Е.И. Указ. соч. С. 12,15.
²³⁴ Маргулис Н. Указ. соч.
²³⁵ Белогуров С.Б. Военная периодическая печать в России начала XX века // Военноисторический журнал. 1997. №6. С. 81-83; Советская военная печать (исторический очерк). М., 1960. С. 3-4.
²³⁶ Потапов Н.М. Печать и война. М.; Л, 1926. С. 45-46.
²³⁷ РГВИА. Ф. 2122. Оп. 1. Д. 962. Л. 20.
²³⁸ Белогуров Б.С. Указ. соч. С. 84; Русская поенная периодическая печать (1702-1916). Библиографический указатель. М., 1959. С. 211-212; ІужваД.Г. Военная периодическая печать русской армии в годы Первой мировой войны. Новосибирск, 2009. С. 31 238 РГВИА. Ф. 2134. Оп. 1. Д. 1337. Д. 115; Ф. 2031.Оп. 1. Д. 1203. Л. 10; Ф. 2134. Оп. 1. Д. 1311. Л. 105-110,114; Ф. 2122. Оп. 1. Д. 962. Л. 20,49.
²³⁹ Дунайский вестник. 1917. № 5; № 6 // РГВИА. Ф. 2085. Оп. 1. Д. 151; РГВИА. Ф. 2085. Оп. 1. Д. 150. Л. 15 об.; Ф. 2134. Оп. 1. Д. 1344. Л. 3; Ф. 2031. Оп. 1. Д. 1203. Л. 19-21; Ф. 2134. Оп. 1. Д. 1344. Л. 3; Ф. 2122. Оп. 1. Д. 962. Л. 77; Гужва Д.ГУказ. соч. С. 34-38.
²⁴⁰ РГВИА. Ф. 2134. Оп. 1. Д. 1311. Л. 1-1 об.; Ф. 2067. Оп. 1. Д. 3855. Л. 110-112.
²⁴¹ Русская военная периодическая печать (1702-1916). Библиографический указатель. М„ 1959. С. 210-215.
²⁴² РГВИА. Ф. 2152. Оп. 1. Д. 1206. Л. 215-217 об.
²⁴³ РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 783. Л. 1-7,29,31-40,77-89; Ф. 2067. Оп. 1. Д. 3845. Л. 319 об.; Д. 4211. Л. 45-46; Потапов Н.М. Указ. соч. М.; Л, 1926. С. 19-20; Ф. 2139. Оп. 1. Д. 1673. Л.129-129 об.
²⁴⁴ РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Д. 4211. Л. 15-20 об„ 45-46; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 6434. Л. 18-18 об.
²⁴⁵ РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 6434. Л. 233-234; Ф. 2134. Оп. 1. Д. 1339. Л. 1-2,13.
²⁴⁶ Белогуров Б.С. Указ. соч. С. 82.
²⁴⁷ АВПРИ. Ф. 323.0П. 617. Д. 65. Л. 24-25 об.
²⁴⁸ РГВИА. Ф. 2134. Оп. 1. Д. 1311. Л. 114 об.; Ф. 2139. Оп. 1. Д. 1671. Л. 161; Ф. 2000. Оп. 15. Д. 505. Л. 124; Ф. 2139. Он1. Д. 1673. Л. 403; 2031. Оп. 1. Д. 1184. Л. 508 об.; Войтоловский Л. Указ. соч. Т. 2. М.; Л., 1927. С. 206. РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1 Д. 3856. Л. 54.
²⁴⁹ Ларин Е.И. Указ. соч. С. 15; Почепцов Г Психологические войны. М.; Киев, 2002. С.15.
²⁵⁰ Почепцов ГУказ. соч. С. 18,31; Почепцов Г/ГТеория коммуникации. М., 2001. С. 393-401; Московичи С. Век толп. Исторический трактат но психологии масс. М., 1996.229-240; Борее В.Ю., Коваленко А.В. Указ. соч. С. 300;
²⁵¹ РГВИА. Ф. 2134. Оп. 1. Д. 965. Л. 20-20 об.
²⁵² Московичи С. Указ. соч. С. 229.
²⁵³ Почепцов Г. Теория коммуникации. М., 2001. С. 395.
²⁵⁴ Почепцов Г. Указ. соч. С 398-399; РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Д. 2936. Л. 66 об.
²⁵⁵ Почепцов Г. Психологические войны. М, Киев, 2002. С. 18. Не случайно и соответствие этой формы фронтовой культуры футурологическому социальному проекту большевиков, отвечавшему всем социальным чаяниям солдатских масс, носителям революционного сознания. Это был уникальный случай использования форм архаического сознания для строительства современного общества.
²⁵⁶ АВПРИ. Ф. 323. Оп. 617. Д. 65. Л. 15-17; Пайпс Р Струве: правый либерал 1905-1944. М., 2001. С. 278-279.
²⁵⁷ РГВИА. Ф. 2122. Оп. 1. Д. 956. Л. 32.; Ф. 2122. Оп. 1. Д. 957. Л. 5,6.
²⁵⁸ РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 6452. Л. 379; Ф. 2019. Л. 1. Д. 557. Л. 40,47; Ф. 2106. Оп. 1. Д. 832. Л. 3,5-6.
²⁵⁹ РГВИА. Ф. 2139. Оп. 1. Д. 1673. Л. 382 об.-383.
²⁶⁰ РГВИА. Ф. 2139. Оп. 1. Д. 1673. Л. 129-129 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 6435. Л. 25-26 об.
²⁶¹ РГВИА. Ф. 2134. Оп. 1. Д. 1311. Л. 25,97,98,102 об.; Ф. 2031. Оп. Д. 1227. Л. 175-175 об.; Ф. 2031. Оп. 1. Д. 1227. Л. 175-175 об
²⁶² РГВИА. Ф. 2134. Оп. 1. Д. 965. Л. 1-2; Ф. 2031. Оп. 1. Д. 1227. Л. 273,181; Д. 369. Л. 28; Ф. 2134. Оп. 1. Д. 965. Л. 20-20 об.
²⁶³ РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 6447. Л. 1-61; Д. 6452. Л. 1-84; Ф. 2019. Оп. 1. Д. 716. Л. 27, 35.
²⁶⁴ РГВИА. Ф. 2031. Оп. 1. Д. 1184. Л. 554.
²⁶⁵ РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Д. 2936. Л. 55 об„ 63 об„ 66.
²⁶⁶ РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1486. Л126.
²⁶⁷ См. о технике такой пропаганды: Московичи С Указ соч. С. 180.
²⁶⁸ Почепцов Г. Указ. соч. С. 17.
²⁶⁹ РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Д. 2936. Л. 54,66 об.
²⁷⁰ Жишов Э.Б. Язык военно-революционных документов эпохи Великого октября (В сопоставлении с языком дореволюционной военной документации 1914-1917 гг.). Автореферат кандидата филологических наук. М., 1974. С. 12,15-17.
²⁷¹ Войталовский Л. Указ. соч. С. 65.

<< Назад   Вперёд>>