Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Средневековья

Люблю народность как чувство, но не признаю ее как систему.
Петр Вяземский

Мы видим, как идет обсуждение «основного вопроса » спора западников и славянофилов, как оценивается «спорная высота» — фигура Петра I. Лучше понять происходящее мы сможем, если противники нам расскажут друг о друге. Только что мы узнали, что думают участники диалога о своих соперниках положительного, и надо предоставить место критическим замечаниям.

Критика почвенничества может идти с самых разных сторон. Можно критиковать почвенников с позиции «мировой » или европейской цивилизации — за абсолютизацию частностей национального развития, за отказ влиться в общий процесс развития; можно — с точки зрения именно российского развития, за то, что почвенничество предлагает неудачный вариант развития России, который не ведет к успеху. Можно говорить о туманности постулатов и нереалистичности программ, предлагаемых почвенниками. Можно вести внутренний спор по поводу того, что является истинной почвой в России: язычество? православие? индивидуальные способы духовного роста интеллигенции? Итак, что не нравится оппонентам в почвенничестве? Прежде всего, почвенничество ассоциируется с националистической идеологией.

И. Клямкин

Мне не нравятся националисты, потому что, с моей точки зрения, тот национализм, который они сегодня декларируют, или откровенно архаичный, апеллирующий к давно ушедшим временам, или представляет собой модернизированное антизападничество, которое просто не учитывает реалии современного мира. В том и другом случае это — деструктивный национализм, потому что он не столько способствует формированию нации, сколько блокирует ее формирование (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Важно заметить, что критикуют позиции почвенничества далеко не только западники; очень резкую критику высказывают и различные авторы, относимые к почвенникам.

В. Чеснокова

Почвенничество пока так и не преодолело своей неразработанности, расплывчатости понятий и концепций, западничество же, унизившись (в некоторых своих направлениях) до примитивного русофобства, показало неспособность на данный момент занять по настоящему творческую позицию в работе с собственной культурой. Так что тому и другому направлению, несмотря на всю их разность в «весе» и разработанности, есть над чем трудиться.

Потерять свою актуальность ни то, ни другое движение не могут, поскольку нет ни третьих, ни четвертых, а вовсе без противостояния, спора и столкновения различных точек зрения общественное сознание развиваться не может (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Далее, можно критиковать не все почвенничество в целом, особенно актуальные его направления, отдельные концепции — например, евразийство.

Г. Померанц

У нас есть почвенники, которые просто ругают все европейское, но они, в отличие от Толстого и Достоевского, Европы просто не знают. Между прочим, Достоевский гораздо лучше знал Европу, чем православие. /.../ Наше евразийство — это в значительной степени выражение комплекса неполноценности. Оно родилось в 20-е годы в эмиграции оттого, что наших дворян там принимали, как грязных варваров. И вот появился миф о евразийцах. Но нет сейчас никаких шансов, повторю еще раз, создать новый культурный мир. Сейчас время движется очень стремительно, а тут нужны тысячи лет, чтобы создать культурный мир. Да и вообще великие формы Россия самостоятельно не создавала. Икона была византийская. Русские показали себя учениками, способными превзойти учителя — в иконе, в романе. Но они нигде не показали себя людьми, способными создавать новые коренные формы культуры. Россия — типичная ученица, талантливая участница диалога в рамках сложившегося диалога культур. Так что претензии на создание самостоятельного евразийского мира вряд ли состоятельны — по-моему, для этого нет не только времени, но и способностей.

/.../ Нынешнее почвенничество отличается от почвенничества и славянофильства прошлого тем, что прошлые почвенники были очень образованные люди. Скажем, русские славянофилы — ученики Шеллинга... Собственно говоря, все наши основоположники учений могут быть выведены из одного из разделов немецкой философии — славянофилы из Шеллинга, либералы из Гегеля, Чернышевский из Фейербаха. У всех у них были европейские корни. И вот без этих корней создать этакую чистую русскость — извините, не получится (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Как можно резюмировать эти современные критические высказывания? Обвинения в адрес почвенничества сводятся к: 1) Россия по сравнению с Европой является отсталой страной и, следовательно, настаивание на этой отсталости приводит к деструктивности при следовании «почвенной » политике; 2) идеи расплывчаты и не проработаны, то есть отсутствует ясная программа необходимых социальных изменений, затруднены логические высказывания, не определены понятия. Сумму обвинений можно представить так: почвенники не способны к социальному действию, а если б они претворили свою программу в жизнь, она обернулась бы погромом. Так считают современники. А что говорили по этому поводу раньше?

И. Киреевский. 1832. Девятнадцатый век

Если рассмотреть внимательно, то это самое стремление к национальности есть не что иное, как непонятое повторение мыслей чужих, мыслей европейских, занятых у французов, у немцев, у англичан и необдуманно применяемых к России.

Эта критика сводится ко второму из указанных выше пунктов — непродуманное заимствование есть следствие непроработанности идей. Интересно, что заимствование, о котором идет речь, — это сама идея «национальности».

Вл. Соловьев. 1889. Славянофильство и его вырождение

Мы видели главные фазы умственного движения, начатого славянофилами. Поклонение народной добродетели, поклонение народной силе, поклонение народной дикости — вот три нисходящие ступени нашей псевдопатриотической мысли.

Такое критическое замечание близко к первому пункту — национальный эгоизм может быть понят как отсталость в развитии, приводящая к деструктивным последствиям.
Тем самым и прежние критики славянофильства выделяли те же «родовые» недостатки: непродуманность мировоззрения и чрезмерная, слишком личная, чувственная увлеченность этими взглядами.

В первой четверти XX века Бердяев, резюмировавший развитие славянофильства, говорил следующее.

Н. Бердяев. 1918. Судьба России

Владимир Соловьев духовно покончил со старым славянофильством, с его ложным национализмом и исключительным восточничеством. И после дела Вл. о Соловьева христианский универсализм должен считаться окончательно утвержденным в сознании. /.../
Ветхозаветный, охраняющий национализм очень боится того, что называют европеизацией России. Боятся, что европейская техника, машина, развитие промышленности, новые формы общественности, формально схожие с европейскими, могут убить своеобразие русского духа, обезличить Россию. Но это — трусливый и маловерный национализм, это — неверие в силу русского духа, в несокрушимость национальной силы, это — материализм, ставящий наше духовное бытие в рабскую зависимость от внешних материальных условий жизни. /.../

В славянофильстве было еще много провинциальной замкнутости./.../ Сознание их /славянофилов.— А.Б., Г.А./ еще не вмещало мировых перспектив. /.../ Это было еще детское сознание русского народа, первое национальное пробуждение от сна, первый опыт самоопределения.

В целом Бердяев повторяет аргументы Соловьева, указывая на все те же факторы: национальный эгоизм и отсталость. При развитии этого направления критики изображение почвенничества приняло совсем карикатурные черты.

Отто Бауэр. 1924. Национальный вопрос и социал-демократия

Как орудие реакционной борьбы, национальный способ оценки приобрел величайшее значение в России. Там уже в течение десятилетий существует направление, которое борется со всякой реформой в западноевропейском духе; из нищеты и невежества мужика, из произвола чиновничества, из абсолютной власти и суеверия греческой церкви оно создало особую смесь, какую-то национально-славянскую сущность, которую во что бы то ни стало надо, мол, предохранить от всякого западноевропейского влияния (Нации и национализм).

Постепенно все более преобладали мнения, в которых отмечались недостатки и западников, и славянофилов — несмотря на то, что высказывающий эти мнения автор мог квалифицироваться как очевидный приверженец той или иной стороны в споре. Уже евразийцы поставили себя над прежним диалогом, по-новому решив старые проблемы — и с новых позиций критикуя и западников, и почвенников.

С.Н. Трубецкой. 1921. Исход к Востоку

Всякое современное размышление о грядущих судьбах России должно определенным образом ориентироваться относительно уже сложившихся в прошлом способов решения или, точнее, самой постановки русской проблемы: «славянофильского» или «народнического», с одной стороны, «западнического» — с другой. Дело здесь не только в тех или иных отдельных теоретических заключениях или конкретно-исторических оценках, а в субъективнопсихологическом подходе к проблеме. Смотреть, вслед за некоторыми западниками, на Россию как на культурную «провинцию» Европы, с запозданием повторяющую ее зады, в наши дни можно лишь для тех, в ком шаблоны мышления превозмогают власть исторической правды: слишком глубоко и своеобразно врезались судьбы России в мировую жизнь, и многое из национально-русского получило признание романогерманского мира. Но утверждая, вслед за славянофилами, самостоятельную ценность русской национальной стихии, воспринимая тонос славянофильского отношения к России, мы отвергаем народническое отождествление этой стихии с определенными конкретными достижениями, так сказать, формами сложившегося быта.

В согласии с нашим историософическим принципом, мы считаем, что вообще невозможно определить раз и навсегда содержание будущей русской жизни. Так, например, мы не разделяем взгляда народников на общину как ту форму хозяйственной жизни, которой принадлежит и, согласно народническому воззрению, должно принадлежать экономическое будущее России. Как раз в области экономической существование России окажется, быть может, наиболее «западническим». Мы не видим в этом никакого противоречия и факту настоящей и грядущей культурной своеобычности России. /.../ Мы совмещаем славянофильское ощущение мировой значительности русской национальной стихии с западническим чувством относительной культурной примитивности России в области экономической и со стремлением устранить эту примитивность.

А вот как резюмировал развитие русского почвенничества Г. Померанц.

Г.С. Померанц. 1972-1991. Долгая дорога истории

Почвенничество — своеобразная форма протеста против отчуждения, которое несет с собой новое время, против бесчеловечных сторон общественного развития. /.../ Почвенничество /.../ фантастично и часто реакционно; оно пытается остановить развитие, которое остановить невозможно, и предлагает для этого негодные средства. /.../ Сила почвенничества прежде всего в критике современной цивилизации как законченного и безусловного идеала /.../ в критике методов распространения современной цивилизации. Западничество сеет прогрессивные идеи, принципы, внедряет учреждения, убежденное в том, что они должны привиться, а почвенничество ставит вопрос, что в данных условиях может привиться. /.../ Сила почвенничества в ощущении внутренней логики культуры, которая нелегко меняется, и если меняется, то не всегда так, как это было намечено /.../ Наконец, сила почвенничества в его установке на внутренний мир человека, на его полусознательные и бессознательные ценности и привязанности.

Здесь уже совершенно остраненно указывается на то, что единственное положительное значение почвенничества — «разговоры под руку»: западники строят нечто положительное, а почвенники указывают на то, что у них не получится. В последних строках приведенной цитаты почвенничество выводится из мира социального действия и переходит в категорию факторов, способствующих внутреннему развитию личности. Почвенничество в этой трактовке становится частным делом, в смысле общественном оно — безгласное «общественное подсознательное», способное в неожиданный момент сломать продуманные планы, но внятно изъясниться не способное.

Так выглядят позиции, с которых критикуют почвенничество. Однако рассказ об этих критических положениях был бы не полон без упоминания о знаменательном свидетельстве.
Надо сказать, что у многих людей есть жены. Очень часто бывает, что жены эти очень умны, хотя и редко увлечены специальными предметами, интересующими мужа. Однако и при отсутствии увлечения в силу факта супружества эти умные женщины зачастую высказываются, и весьма нелицеприятно, относительно предмета специальных занятий супруга. Высказывания эти произносятся ныне обычно на кухне, а во времена прошедшие слышать их удостаивалась гостиная. Однако и в том, и в другом случае мысли эти пропадают, потомству остаются лишь теоретические обобщения мужей, а не критические реминисценции их жен. Однако благодаря Вл. Соловьеву мы можем узнать, что именно говорила жена Ивана Сергеевича Аксакова, Анна Федоровна, по поводу славянофильских интересов мужа. В словах ее есть не только частный интерес к минувшим дням: удивительно ясно и последовательно (возможно, благодаря передаче Вл. Соловьева) Анна Федоровна говорит своему мужу накоротке то, что ныне можно прочитать в очень солидных изданиях, в статьях, подписанных мужами, а вовсе не женами.

Вл. Соловьев. 1901. Из воспоминаний. Аксаковы

Неправда, неправда! — прерывает его /Ивана Сергеевича. — Л.Б., Г.А./ Анна Федоровна, — никаких русских убеждений нет, а есть только русская дикость. /.../ А теперь вот нашим болванам вместо того, чтобы их сколько-нибудь очеловечивать, внушают, что они и так хороши, что им нужно оставаться только русскими, что Европа нам совсем ни к чему, что у нас с нею нет ничего общего! Этого, я думаю, ни мой отец /А.Ф.— дочь Ф.И. Тютчева.— А.Б., Г.А./, ни Хомяков не предусматривали. Но вот к каким отвратительным глупостям привело ваше славянофильство! /.../ И какая глупая, ребяческая вера в пустые слова! Вы думаете, что образование перестает быть образованием оттого, что вы назовете его «европейничаньем»! Как будто существует еще какая-то другая образованность, другая наука кроме европейской! Если у вас есть свое, не европейское, покажите поскорей. А если ваша самобытная русская образованность состоит только в том, чтобы бранить Европу, то я вам скажу, что это только надувательство и преступление против отечества.

Здесь позволим себе разорвать одну цитату ради другой.

В. Межуев

Россия для западников и есть пустое место, белое пятно, невозделанное поле, которое только и ждет, чтобы его обработали европейским плугом. Но тем самым обедняется понятие не только России, но и Европы (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Однако продолжим следить за рассказом Соловьева.

Вл. Соловьев. 1901

Но Иван Сергеевич прямого ответа не давал, а лишь кротко улыбался и издавал нечленораздельные, но умиротворительные звуки, средние между тихим рычаньем и легким скрипом.
/.../ Когда умер Иван Сергеевич, с Анною Федоровною произошел переворот. Всякая тень критического отношения к мыслям и делам покойного исчезла окончательно. Она приняла два решения, в которых видела свой нравственный долг: во-первых, стать настоящею славянофилкою; а во-вторых, собрать и издать все оставшееся от мужа. Вторую задачу она исполнила с поразительным, почти сверхъестественным успехом. /.../ Первая задача — стать славянофилкою — оказалась труднее. С наивностью, трогательной в такой женщине, она говорила мне:

— Я всячески стараюсь усвоить все идеи и взгляды Ивана Сергеевича — это теперь мой долг и самое горячее желание моего сердца. И я достигла некоторых успехов. Но есть вещи, которые все еще никак в меня не вмещаются. Во-первых, его странное обожание русского народа — я уже не говорю о других славянах,— а потом государственный принцип славянофильства, который мне никак не удается согласовать со здравым смыслом. Это самое большое мое огорчение.

Это благородное, но слегка анекдотичное развитие мыслей А.Ф. Аксаковой можно было бы дополнить развернутой критикой славянофильства в изложении Вл. Соловьева. Однако общие черты его критики можно угадать из обширной цитаты, приведенной в разделе «Общий взгляд на историю западничества и славянофильства». Нам кажется, что те проблемы, которые встретила искренне стремящаяся выполнить желание покойного мужа Анна Федоровна, не меньше говорят о проблемах реального почвенничества, чем развернутые философско-исторические обоснования.

<< Назад   Вперёд>>