Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Средневековья

В России центр на периферии.
Василий Ключевский

Очень давно сложилось общее мнение, что русскому народу свойственна общинность, чем и объясняются многие черты национального характера. Много вопросов возникает по поводу этой особенности, далеко не на все удалось на нашем форуме дать ответы. Даже, казалось бы, решенные вопросы вызывают очень сильные сомнения. Во времена старых славянофилов и западников считалось решенным, что в России долгое время, «искони», существовала крестьянская община, мир. На этом факте основывались многие построения. Некоторые западники полагали это фактом, отрицательно влияющим на развитие России, некоторые — положительным, так делились и мнения славянофилов, — но сам факт сомнению не подвергался, как результат работы исторической науки. Однако современная наука высказала столь много уточнений и поправок к этому тезису, что нет более безоговорочного признания этого факта. В крайнем варианте считается, что «общину» придумал немецкий историк, путешествовавший по России, а на самом деле это было искусственное, спущенное «сверху» образование, заставлявшее крестьян работать и облегчавшее управление. Однако и в рамках науки остаются разные трактовки фактов, высказываются разные теории, помимо того некоторые диспутанты не признают определенных установленных наукой фактов (ведь прежние «факты» уже опровергнуты— что же мешает усомниться в новых?).

Так что это такое — общинность? Была ли община на Руси? Действительно ли она оказала большое влияние на развитие русского характера? Когда существовала эта форма организации людей?

Как бы ни решались эти вопросы, ясно, что общины в России давно нет. Значит ли это, что исчезла и соответствующая черта национального характера — или ослабла? Может ли измениться национальный характер в связи с изменением подобных общине реалий; может ли «русский национальный характер», изменившись в некоторых чертах, оставаться русским — или ему потребуется иное название?

Общинность, соборность, коллективизм — все эти понятия пытаются выразить особенность отношений между личностью и коллективом, все они противопоставляются — в той или иной степени — западноевропейскому индивидуализму. Прежде всего следует определить, что выражают эти понятия — какое-то одно качество или это разные вещи? Свойствен ли России какой-то особый тип отношений личности и общества (коллектива)? Проявляется он только в России или в России представлен лишь один из вариантов соборности? Является этот тип отношений высшим по отношению к индивидуализму или чем-то низшим, недостаточно развившимся? или просто другим? Каковы достоинства и недостатки этого способа взаимоотношений, что он дает и чего лишает при сопоставлении с западным индивидуализмом? Может ли быть изменен стандарт такого рода: если России действительно свойственна общинность, это качество поддается изменению или это родовая черта, без которой нет нации? Утрата этого качества может привести к благу или это абсолютное зло?

Встречается ли более развитой коллективизм, чем в России? Например, обладают ли национальные характеры китайцев и японцев более развитым коллективизмом? Или у них есть нечто иное, что следует отличать от синонима общинности? Существует ли непрерывная ось — от западного индивидуализма до китайского коллективизма, где Россия занимает промежуточную позицию? Или есть отдельные качества, представление которых нельзя свести к непрерывному изменению, так что западный индивидуализм — нечто отдельное, восточный коллективизм — другая отдельность, а то, что встречается в России, заслуживает особого наименования?

Дискуссию об общинности на форуме начала В. Чеснокова.

В. Чеснокова

Ценность коллективизма (как и ценность индивидуализма) — это элемент сознания, который может проявляться, а может и не проявляться в поведении в зависимости от возможностей, условий, опыта, навыков и многого другого, что определяет поведение человека наряду с ценностями. Если же нет возможности человеку действовать по коллективистской модели, он и не действует по ней.

«Наш коллективизм» заключается в том, что нам удобнее, приятнее и предпочтительнее действовать именно по коллективистской модели, следовательно она нас мотивирует. Но для того чтобы данный мотивационный потенциал осуществился в действии, необходимо наличие социально-нормативных структур, способствующих такому осуществлению.

Предположение, что «коллективистские правила поведения» могут «вырабатываться» «в спонтанно складывающихся ситуациях» весьма наивно.

Так вот в этой пропорции мы как тип сильнее тяготеем к самоорганизации внутренней, а они сильнее — к организации внешней. Даже когда они борются и у них стачкомы, то их стачкомы — все равно организации хорошо формализованные. Точнее сказать, лучше формализованные организации. У них свое есть, я не буду говорить, что они беспомощны в этом отношении. У них свои ассоциации, они принадлежат к каким-то клубам, обществам, еще каким-то коллективам, в самой простой среде, в которой они общаются постоянно, каждодневно. Но это все не такие коллективы, как наши. Они именно очень сильны организационно. И в этом смысле английская и американская культура очень умело действует. У них этот фактор организации как таковой, внешней, рациональной, зафиксированной, писанной законом,— очень здорово действует. И куда ты этого англичанина-американца ни сунь, он обязательно там организует новую ассоциацию. А мы иначе действуем, у нас просто другой способ. (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

A. Зубов

Ведь что такое наш коллективизм? Это порождение двух очень печальных явлений русской истории — советской и досоветской. В советский период все, что было индивидуально особенным, личностно заметным, нравственно самооценивающим и оценивающим ситуацию вовне, просто уничтожалось. /.../ Но было и еще одно, более раннее явление, которое тоже очень сильно повлияло на утверждение коллективистского сознания. Я имею в виду крепостное право. Точно так же, как и колхозно-гулаговская система, только, может быть, менее жестокими методами, оно превращало человека в элемент массы, в ревизскую душу (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

B. Чеснокова

Скажу еще о термине «общинность». Если коллективизм — это склонность человека к включению в коллектив и активной «работе» на него, то общинность — это умение содействовать целям более сложного целого, состоящего из нескольких или даже многих социальных групп и структур, достаточно сильно связанных или даже переплетенных между собой. Это более сложные модели поведения, и они требуют более развитых социальных навыков. Хотя община, как мы ее знали в XIX в. и ранее, в настоящее время распалась, структуры, похожие на общинные, продолжают существовать в обществе в различных сферах и в различном виде. Правда, этот феномен в наше время совсем не изучается.

Термин «соборность», мне кажется, всего естественнее было бы применить к поведению масс людей, которые в четко определенных исторических ситуациях действуют, ориентируясь на общие ценности и руководствуясь общими убеждениями, что позволяет обширному целому, члены которого не могут знать друг друга, достигать своих целей. Но это мое личное представление, и я на нем не настаиваю. Хотя, мне кажется, давно пора бы «оприходовать» этот термин, содержание которого до сих пор не прояснено, и поэтому каждый пользуется им, как ему вздумается (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

A. Зубов

Итак, не коллектив плох или хорош сам по себе, но хорошо или плохо то, какое место отводится в нем личности. Если коллектив заставляет личность подавлять себя, то это плохой коллектив, обреченный на стагнацию и деградацию. Если же в коллективе успех каждого — это успех всех, то это нормальный коллектив, который, я думаю, оптимален в тех или иных формах для всех людских сообществ. Вообще разговор о том, что для Запада характерен индивидуализм, а для нас коллективизм, — это очень грубо. Органичность, о которой я говорил в связи с соборностью, характерна для всех, хотя в разных цивилизациях она проявляется по-разному.

/.../ Считать, что эта внутриобщинная нравственность — какой-то положительный момент русской культуры, — глубочайшая ошибка. Наоборот, в этом проявляется как раз наша величайшая уязвимость, наша слабость, тоже, кстати, возникшие не на пустом месте. Почему же это проявление нашей слабости? Да именно потому, что силен тот человек, который в любом коллективе остается самим собой, который нравственные принципы хранит, как свой образ Божий, который находится в постоянном диалоге с Богом и знает, что он ответственен перед Ним, где бы он ни был: в лагере, в тюрьме, в криминализованном сообществе. Он не становится таким, как это сообщество, не уподобляется ему, а остается, повторяю, самим собой, он готов идти и идет против любого сообщества, которое противно его нравственным принципам, соглашаясь только с тем, что его нравственным принципам созвучно. Если же у человека нет такого индивидуального предстояния перед Богом, если он привык лишь соизмерять себя с теми, кого видит, то как же он тогда вообще будет ответственно жить? (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

B. Чеснокова

Под «коллективизмом» или «соборностью» скрываются очень ценимые нами социальные отношения разных уровней и типов, а также проявляющиеся в разных сферах, но, по преимуществу, конечно, неформальные и личностные (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

В. Бибихин. 2002. Язык философии

Особенность нашей цивилизации /.../ сказалась с самого начала и продолжает до сих пор давать о себе знать в том, что за человеком не признается право на самовольное, по его человеческому разумению, устройство в мире. Дело тут, по-видимому, не столько в недостатке индивидуализма или чувства личного достоинства /.../, сколько в другом /.../, что никакое самоустройство человека на земле его в конечном счете не устроит. Отсюда и всегдашняя слабость нашего самоуправления, и наша уникальная централизация, построенная на подчеркнутой непритязательности местной общины (с. 389).

В. Чеснокова

В определениях коллективизма, вошедших в словари, подчеркивается основа его формирования: подчинение интересов отдельного человека интересам коллектива. «Интересы коллектива»— это те требования, которые должны быть выполнены для того, чтобы данный коллектив продолжал существовать и выполнять свои функции (а в число его функций входит содействие реализации интересов членов данного коллектива). Поэтому в какой-то момент человек, включенный в данный коллектив, должен отложить осуществление своих прямых интересов и позаботиться об укреплении существования коллектива (следовательно — об обеспечении своих же интересов, реализуемых косвенным путем, т. е. через функционирование коллектива). Существуют культурно закрепленные модели такого поведения.

Американский социолог Толкотт Парсонс ввел такую переменную социального действия: «ориентация на себя— ориентация на коллектив», объяснив, что ориентация на коллектив в разных культурах требуется в разном объеме: в одних — в большем, в других — в меньшем. Естественно, что ни в одной культуре не требуется полного поглощения интересов личности интересами коллектива, так же как не может существовать культурная модель, позволяющая человеку, входящему в коллектив, полностью игнорировать его интересы. Все дело, как мы видим, в этом соотнесении — больше или меньше.
Поскольку наша культура требует от человека довольно сильной включенности в коллектив (отметим попутно, что она же требует и большей отдачи от коллектива в пользу его непосредственных членов), постольку нашу культуру и наше поведение можно назвать коллективистскими. Насколько успешно действует эта модель, зависит от исправности функционирования культуры, от эффективности социализации человека в свою культуру, от действенности санкций и от многих других условий (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

В. Чеснокова

Прекрасно, если человек имеет этот нравственный императив. А вот если он его не имеет — что тогда делать? Вот для этой цели — для цели контроля поведения именно такого человека — существует этот механизм: община. Она во всем мире существовала и еще существует во многих ареалах. Это может быть община кровнородственная, может быть — соседская, у нас была сельская крестьянская, которая существовала еще в XIX веке. И навыки общинности мы еще сохранили. И это хорошо.

Когда у человека еще слабо выработан нравственный императив (который наш профессор считает панацеей от всех бед), а он вырабатывает его в течение, почитай, всей жизни, хорошо, если общинные отношения страхуют его от легкомысленно предпринимаемых неправильных действий и поступков. Но мой оппонент ведь не из реальной жизни исходит в своих рецептах, а из какой-то утопии, где все идеально, никакого развала нет и все абсолютно люди обладают выработанным и доведенным до совершенства личностным нравственным императивом.

Потому что коллективизм — не убеждение, не направление мыслей, не что-то головное, а определенный набор архетипов и социальных навыков, действующих на уровне автоматизмов. Поэтому коллективистские и прочие навыки либо были, либо их не было. Если их не было, то навязать их не удалось бы никакой власти, а если они были, то их не нужно было навязывать (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

В. Федотова

Как вверху, так и внизу. У нас такой автохтонный капитализм, где архаические начала культуры — например, коллективизм — вылезают в превращенных формах. Когда их запрещают в формах естественных или они разрушены предшествующими модернизациями в их естественной форме, они вылезают в криминальных, превращенных формах (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

А вот как обсуждалась тема общины старыми славянофилами и западниками.

И. Киреевский. 1839. В ответ А.С. Хомякову

Весь частный и общественный быт Запада основывается на понятии об индивидуальной, отдельной независимости, предполагающей индивидуальную изолированность. Оттуда святость внешних формальных отношений, святость собственности и условных постановлений важнее личности.

Рассматривая общественное устройство прежней России, мы находим многие отличия от Запада, и во-первых: образование общества в маленькие так называемые миры. Частная, личная самобытность, основа западного развития, была у нас так же мало известна, как и самовластие общественное. /.../ Лицо участвовало во столько в праве владения, во сколько входило в состав общества.

Но это общество не было самовластное и не могло само себя устраивать, само изобретать для себя законы, потому что не было отделено от других ему подобных обществ, управлявшихся однообразным обычаем. Бесчисленное множество этих маленьких миров, составлявших Россию, было все покрыто сетью церквей, монастырей, жилищ уединенных отшельников, откуда постоянно распространялись повсюду одинакие понятия об отношениях общественных и частных. Понятия эти малопомалу должны были переходить в общее убеждение, убеждение — в обычай, который заменял закон /.../. Это повсеместное однообразие обычая было, вероятно, одною из причин его невероятной крепости, сохранившей его живые остатки даже до нашего времени сквозь все противодействие разрушительных влияний /.../.

А. И. Герцен. 1850. Россия

Русская сельская община существует с незапамятного времени, и довольно схожие формы ее можно найти у всех славянских племен. /.../ Ее экономический принцип — полная противоположность знаменитому положению Мальтюса: она предоставляет каждому без исключения место за своим столом.

Общинное устройство усыпляло русский народ, и сон этот становился с каждым днем все более глубоким, пока, наконец, Петр I грубо не разбудил часть нации. Он искусственно вызвал что-то вроде борьбы и антагонизма, и именно в этом-то и заключалось провиденциальное назначение петербургского периода./.../ Какое счастье, что мы так мало спали; едва пробудившись, мы оказались лицом к лицу с Европой, и с самого начала наш естественный, полудикий образ жизни более соответствует идеалу, о котором мечтала Европа, чем жизненный уклад цивилизованного германо-романского мира; то, что является для Запада только надеждой, к которой устремлены его усилия, — для нас уже действительный факт, с которого мы начинаем; угнетенные императорским самодержавием, — мы идем навстречу социализму, как древние германцы, поклонявшиеся Тору или Одину, шли навстречу христианству.

Итак, высокую ценность общины утверждали в позапрошлом веке и западники, и славянофилы. И для тех, и для других она была основой для противопоставления России и Европы, указанием, в каком направлении России следует развивать свою самобытность. 150 лет назад, как и сегодня, общину и коллективизм критиковали, ссылаясь на то, что она мешает развиваться свободной личности. На это, в свою очередь, следовали возражения защитников общины, и мы предоставим слово западнику.

А.И. Герцен. 1853. Русское крепостничество

Общине, я знаю, ставят в вину несовместность ее с личной свободой. Но разве чувствовался недостаток в этой свободе до отмены Юрьева дня (дня св. Георгия)? Разве наряду с постоянными поселениями не развивались подвижные общины — вольная артель и чисто военная община казаков? Неподвижная сельская община оставляла достаточно широкий простор для личной свободы и инициативы; она никогда не отказывала в заботе и пропитании двум своим законным отпрыскам, двум близнецам: один из них охранял и раздвигал границы страны, другой, с топором в руках, шел туда, куда призывала его работа.

А.И. Герцен. 1859. Русские немцы и немецкие русские

Задача новой эпохи, в которую мы входим, состоит в том, чтоб на основаниях науки сознательно развить элемент нашего общинного самоуправления до полной свободы лица, минуя те промежуточные формы, которыми по необходимости шло, плутая по неизвестным путям, развитие Запада.

Этот ход мысли опровергался сторонниками свободного развития личности. Вот, например, что говорил Вл. Соловьев, чуткий к критике западничества.

Вл. Соловьев. 1889. Славянофильство и его вырождение

Превращение недостатков в достоинства и в области гражданской жизни. Главная наша немощь здесь состоит в слабом развитии личности, а чрез это и в слабом развитии общественности; ибо эти два элемента соотносительны между собою: при подавленности личного начала из людей образуется не общество, а стадо.

Бердяев Н. [1990]. Философия неравенства

Исконный русский коллективизм всегда был враждебен культуре, враждебен личному началу, всегда тянул нас вниз, всегда мешал нам выйти к свету, в мировую ширь. Этот коллективизм парализовал в нас чувство личной ответственности и делал невозможной личную инициативу.

Как мы видим, примерно то же противостояние, что и в наше время, имело место и раньше. Даже аргументы (или отсутствие таковых) были те же. В целом, вопрос об общине сейчас отошел на периферию спора, в XIX веке он был более востребован — и встречал, кстати, меньше разногласий. Однако консенсус можно найти и сейчас: практически все согласны, что России более свойствен коллективизм и слабее, по сравнению с Западной Европой, развито личностное начало. Только одни видят в этой пропорции наши преимущества, а другие — наши врожденные недостатки.

<< Назад   Вперёд>>