Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Средневековья

Что же, и я Россию люблю. Она занимает шестую часть моей души.
Венедикт Ерофеев

В дискуссиях по поводу отличий разных культур, в частности — отличий русской и западной культуры, часто используются такие понятия, как «конкурентность», «достижительность», «атональность». Все эти слова описывают ту ситуацию, когда члены общества обладают высокоразвитой индивидуальностью и каждый из них в отдельности стремится к некоторому успеху — в делах, в работе, в духовной сфере или в искусстве. Человек не просто работает, он сравнивает достигнутые им в избранной сфере деятельности результаты с результатами других, стремится их превзойти, стремится, чтобы окружающие оценили его достижения. Главным для него представляется не успех той группы людей, к которой он принадлежит, а его личный успех. Так ведут себя люди далеко не в каждой культуре, но именно такой образ поведения «человека Запада» сложился к настоящему времени.

Этим понятиям — достижительности, конкурентоспособности, атональности (воинственность, соревновательность), а также их антонимам, следует дать определения, которые и приводятся в этом разделе дискуссии.

Как и многие другие ценности, ценность труда нелегка для обсуждения. Представляет ли она самостоятельную ценность или это — только средство для достижения цели? Тогда обсуждать ее отдельно достаточно трудно, «труд» будет зависеть от того, для какой цели он затрачен.

Высказана точка зрения, что среди ценностей русского национального характера труд играет подчиненную роль; он является скорее способом осуществления высших ценностей, чем самостоятельной ценностью. Трудятся, чтобы пострадать, чтобы научиться, чтобы воспитаться, — но не ради того, чтобы трудиться. В других культурах дело обстоит иначе. Оказывается, для иных культур труд самоценен — так считают участники нашего диалога.

Что же касается достижительности, стремления к успеху, то эта черта в русском национальном характере и вовсе не приветствуется, подвергается осуждению. Человек, стремящийся к личному успеху, подозревается в том, что он задается, он высокомерен и горд, противопоставляет себя другим людям, не ценит общую работу, для него личный успех важнее ценности самой работы. Отсюда легко возникает то чувство, которое можно назвать осуществлением коллективистских ценностей, а можно попросту — завистью. Но может быть, к зависти это не сводится? Может быть, неприязнь к нескромной, громогласной соревновательной позиции не обязательно именовать завистью? В то же время говорят, что для народов западной Европы достижительность, стремление быть первым в своем деле, в своей сфере является одной из коренных черт национального характера.

Как же соотнести происходящую модернизацию и отношение русского национального характера к труду и успеху? Является ли достижительность неотъемлемой чертой западной цивилизации, должна ли каждая модернизирующаяся страна менять национальный характер на достижительный? Как соотнести отношение к труду как к вторичной ценности и идущую в России модернизацию?

Есть и другая точка зрения на этот вопрос: никаким особенным отношением к труду русский народ не отличается, наблюдаемые мелкие отличия есть плод тяжелого исторического пути, русские недостижительны по принуждению, стали лентяями под пыткой, а в условиях свободного общества большинство людей России примет комплекс достижительных ценностей. Итак, прежде всего обратимся к определению терминов, чтобы разобраться в вопросе.

В. Чеснокова

Антоним к «достижительности» — «аскриптивность» (предписанность, предуказанность продвижения человека в обществе). Причем эта черта в характере человека (достижительность или аскриптивность) не первична, а является производной от культурной модели. В условиях достижительной модели человеку предлагают бороться, конкурировать с другими, показывать себя, причем — иногда достаточно упорно и навязчиво, чтобы «завоевать» то или иное социальное положение. В аскриптивной же модели человеку предлагают это положение занять.

Вспомним, как преподобный Сергий Радонежский, когда старший его брат крикнул кому-то на клиросе: «Кто такой этот Сергий? Я был первый, кто устраивал эту Обитель!», — завершил литургию, вышел из церкви и попросту удалился из монастыря. Ушел в леса и где-то возле Кержача стал основывать новый монастырь. Братия долго искала его, а найдя, стала упрашивать вернуться. И когда он понял, что они действительно хотят, чтобы он вернулся, он вернулся. Преподобный Сергий очень много сделал для своей обители, он был великий труженик, молитвенник, прекрасный руководитель и воспитатель своей братии. Но сан игумена должен был быть ему предложен (и он долго от него отказывался), а когда возникло какое-то сомнение в его авторитете, этот сан вновь должен был быть предложен ему (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Утверждается, что в русской культуре принято место «предлагать», а в иной культуре — западной — «завоевывать». Возможно, что это так и есть, хотя многие не согласны с таким утверждением, не находя принципиальных различий с западной культурой. Более того, можно высказать и такую точку зрения, что в дискуссии рассмотрены не все возможности, заложенные в мысли, высказанной В. Чесноковой. Пример, ею приведенный — о Сергии Радонежском, — указывает на то, что в сфере культуры место предлагают, а не испрашивают. Но это не говорит о том, как устроено поведение в других сферах общественной жизни. То есть алгоритм «предложения » может различать не Запад и Россию, а принятые механизмы поведения в культуре и, например, в государственной сфере. Может быть, в сфере культуры место «предлагают», в бизнесе «завоевывают», а чиновника «назначают»? Если это верно, окажется, что в России и в Европе действовали одни и те же механизмы, но разные в разных общественных структурах.

Однако, даже в том случае, если эта точка зрения верна, она не решает вопроса о различии в отношении к труду в русской и европейской культурах. Может оказаться, что когда-то было четкое различение, что «предлагать», а что — «завоевывать», а потом какая-то из этих культурных моделей захватила несвойственные ей изначально сферы. Возможно, что в России до сих пор сохраняется (пользуется предпочтением) преимущественно алгоритм социального поведения, ранее свойственный «культуре», а на Западе, напротив, он потеснен из многих общественных блоков разросшимся механизмом «прошения» места. Возможен и обратный вариант — в России господствует «командный » механизм назначения (с тоской по прежнему, утерянному — «предложения»). Это лишь гипотезы, ответа на них пока нет.

Так же разошлись диспутанты по вопросу о роли труда в культуре. Как уже говорилось, есть две точки зрения — что ничего своеобычного в отношении к труду в России не имеется и что все культуры в одном отношении «трудолюбивы», в другом — «ленивы», и другая точка зрения — что труд имеет разное значение в разных культурах.

А. Зубов

Недостижительных культур, строго говоря, нет вообще. Любая культура, начиная с египетской (о более ранних у нас просто нет письменных памятников), является достижительной. Везде и всегда люди прикладывают огромные усилия, чтобы чего-то достичь. Египетские пирамиды — прекрасное тому доказательство. Вопрос лишь в том, чего именно они стремятся достичь. И тут нам опять не обойтись без аксиологии — науки, изучающей цели человеческого действия и их различия. /.../ Одни сообщества устремлены к вечности и строят гробницы и храмы, или, как в Индии, где не строили гробниц и храмов, огромные средства затрачиваются на ритуал. Известно, что ашвамедха (жертвоприношение коня, наиболее дорогостоящий княжеский ритуал) съедала весь прибавочный продукт индийского раджи. А в современном обществе главные цели этой жизни — богатство, успех, карьера. Поэтому правильнее говорить не о разных цивилизационных типах, а о разных этапах развития (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

В. Чеснокова

Труд во всех культурах имеет моральное значение — это очевидно. /.../ Православный же скорбями «нудится» войти в Царствие Небесное. Труд для него — одна из разновидностей ниспосланных ему Богом скорбей. Он должен пострадать и стать достойным этого Царствия. У отдельного человека (как протестанта, так и православного) это может быть запрятано глубоко на подсознательном уровне, может быть осмыслено на уровне сознания, а может быть вовсе утеряно, но культура ведет его своим путем, если он ее не утерял полностью. А что при этом нужно еще и хлеб насущный добывать — это само собой. Но даже самый простой человек понимает, что «не хлебом единым» он жив на земле. Полагать же, что для человека труд всегда имеет в первую очередь материальное значение, значит очень сильно примитивизировать его (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

A. Зубов

Труд повсюду, если исходить из Библии, — это проклятие Божие человеку от грехопадения Адама, и это проклятие очень эффективно ныне, как и тысячелетия назад. Если не трудишься, то просто помираешь. Другое дело, что в больных обществах возникают группы, которые могут не трудиться и даже считать труд позором, как после акта о вольностях дворянства могло себе позволить думать высшее сословие России, ибо труд для него из обязательного служения стал как бы факультативным — хочешь служи, а хочешь — живи в усадьбе за счет крепостных. Такие группы повсюду постепенно деградируют, если избегают общественно полезной деятельности (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

B. Чеснокова

Как «достижители », так и те, кого называют «не достижителями», прекрасно умеют ставить себе цели и добиваться результатов. Понятие «достижительности» относится не к наличию (или отсутствию) результата, а к способам достижения статуса или социального положения человека. Здесь, как и во многих других случаях, в обиходную речь словечко «достижитель» попало с несколько смещенным содержанием (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

В. Федотова

Наша достижительность скорее всего не может быть реализована в мелком производстве; мы — достижительны в других областях. Если бы мы могли использовать наши исключительные способности — научные и культурные, о которых весь мир говорит только уважительно и только положительно, то мы бы могли произвести действительно нормальную реформу. А мы захотели стать активными крестьянами, мелкими производителями, торговцами, которыми никогда не были. У нас это — из-за климата, притеснения государства или чего-то еще — как-то не в крови (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

При всех разногласиях диалога А. Зубова и В. Чесноковой, при всех взаимных непониманиях все же выясняется, что они, пожалуй, могли бы согласиться в том, что в западной культуре работает одна модель поведения по отношению к труду, в русской — другая. По отношению к этому согласию другие вопросы — в каких областях мы достижительны, что значит — достижительны, достижительны ли мы вообще, — все это отходит на второй план, как частности. В целом утверждается, что культура порождает некие модели поведения, которые способны влиять на экономическое развитие. В самом деле, после Макса Вебера, установившего связь между протестантизмом и капитализмом, можно не спорить, что связь экономики и культуры существует и она весьма специфична. Но и это намечающееся согласие вызывает у других участников диалога сомнение.

С. Цирель

Утверждение о том, что в основе самих экономических успехов лежит культура, не оспаривалось, по-моему, ни одним из участников дискуссии. НЕ спорю с ним и я. Однако и эту связь, как и любую другую, не стоит абсолютизировать. Ведь американская, например, культура явно не соответствует мощи американской экономики и уровню развития американской науки. Это несоответствие невозможно объяснить только большим вкладом в развитие США мигрантов из других стран. Более точный ответ, видимо, состоит в том, что американский стиль труда и менеджмента в наибольшей степени приспособлен к современной экономической ситуации (вопрос о завтрашней остается открытым). Если бы культуру можно было измерять какими-то единицами, то можно было бы сказать, что на единицу продукции, в том числе научной, России требуется много больше этих единиц, чем США (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Влияние культуры на экономику не отрицается; пожалуй, высказанное С. Цирелем сомнение можно трактовать скорее как попытку более детального разбора этой связи: «больше культуры» — не значит «больше развития в экономике». Помимо специфического влияния того или иного культурного механизма здесь говорится о «культуроемкости» того или иного типа экономики.

Намечается согласие относительно того, что специфические черты культуры особенным образом влияют на экономику. Вроде бы ни одной культуре не заказано процветание экономическое, но способы достижения процветания будут разные. То, что протестанты берут индивидуализмом, ответственностью и стремлением «проявить» решение Бога о них, то в Японии достигается коллективизмом, ответственностью и преданностью Аматэрасу. Каждая культура собирает свой набор качеств, из которых можно выкроить этику эффективного работника. Каждая культура? А что если бывают культурные организмы, у которых мозаика не складывается, наборы качеств по разным шкалам вступают в противоречие? Не получается эффективно работать, ну что ты будешь делать. Они копают, а оно не копается. Возможная вещь. Так что, мы допускаем возможность «неприспособленных» к эффективному труду наций? Которых, значит, надо либо кормить всем миром из человеколюбия, либо пусть уж сами помрут? Или мысль о неспособной эффективно трудиться нации — бред? Где тогда ошибка — в понятии эффективности? Нация прокармливает себя, но вот достигнуть таких количеств избыточного продукта, как этого требует современная экономика, способна не каждая нация?..

Давайте обратимся к тому, что раньше говорили по этим вопросам. Мы обнаружим, что о достижительности в XIX веке разговоров не было, но особенности «русского труда» отмечались.

К. Д. Кавелин. 1875. Наш умственный строй

Прислушайтесь к толкам мыслящих и просвещенных людей всевозможных направлений и оттенков, — и везде услышите одну и ту же жалобу: мало у нас производительности, слишком мало труда, энергии, выдержки. В уме, талантах, способностях — нет недостатка, но они пропадают даром, вырождаются в пустоцвет. Куда ни обратиться, во всем сильно чувствуется недостаток осмысленного и капитализированного труда.

Возникает впечатление, что г-н Кавелин просто подслушал то, что говорилось у нас на форуме.

С.М. Соловьев. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других (сказано о времени Николая I)

Лень, стремление получать как можно больше, делая как можно меньше, стремление делать все кое-как, на шерамыгу, — все эти стремления, так свойственные нашему народу вследствие неразвитости его, начали усваиваться, поощряемые развращающимся правительством...

Значит, и в середине XIX века имели хождение те же представления — что в России работают как-то особенно халтурно. И эта недостаточная трудоспособность и в те времена относилась то к «неразвитости » народа (и через тысячу лет после Св. Владимира?), то к особо тяжелым социальным условиям, деспотизму и крепостничеству (трудолюбивые китайцы пользовались большей свободой?), то попросту к национальному характеру (тут уж не переделаешь, рецепт один — родить обратно).

В начале XX века обсуждался вопрос не о достижительности, а о соотношении в сознании русской интеллигенции (и русского народа) производства и распределения, то есть — в вольном переводе — труда и справедливости.

Н.А. Бердяев. 1909. Философская истина и интеллигентская правда

Интересы распределения и уравнения в сознании и чувствах русской интеллигенции всегда доминировали над интересами производства и творчества.

С. Л. Франк. 1909. Этика нигилизма

Основная морально-философская ошибка революционизма есть абсолютизация начала борьбы и обусловленное ею пренебрежение к высшему и универсальному началу производительности.
Теория хозяйственной организации есть лишь техника социализма; душа социализма есть идеал распределения, и его конечное стремление действительно сводится к тому, чтобы отнять блага у одних и отдать их другим. Моральный пафос социализма сосредоточен на идее распределительной справедливости и исчерпывается ею.

Производство благ во всех областях жизни ценится ниже, чем их распределение; интеллигенция почти так же мало, как о производстве материальном, заботится о производстве духовном, о накоплении идеальных ценностей /.../. Почетное имя культурного деятеля заслуживает у нас не тот, кто творит культуру — ученый, художник, изобретатель, философ, — а тот, кто раздает массе по кусочкам плоды чужого творчества, кто учит, популяризирует, пропагандирует.

Русская интеллигенция не любит богатства. Она не ценит прежде всего богатства духовного, культуры, той идеальной силы и творческой деятельности человеческого духа, которая влечет его к овладению миром и очеловечиванию мира /.../ Интеллигенция любит только справедливое распределение богатства /.../.

Может быть, и в самом деле в России больше любят делить, чем задумываться, откуда возьмется то, что подлежит разделу. Этот круг вопросов на нашем форуме не затрагивался, но есть основания полагать, что и сейчас положение осталось тем же: вопросы распределения вызывают живейший интерес и охотно обсуждаются, производство же предполагается чем-то тривиальным, понятным и не привлекает внимания. Производство воспринимается скорее как привычная и несколько постыдная болячка, о которой надоело и неприятно говорить, а вот распределение — это живое дело, которое следует организовать и наладить.
Складывается впечатление, что прежде на спорах западников и славянофилов больше говорилось о производстве и распределении, а после постигшего этот спор долгого антракта вдруг поднялась тема достижительности и эффективного труда. По-видимому, выбор тем спора зависит от окружающей действительности, но сама стилистика обработки вопросов, сам спектр мнений по ним — наследуются. Говорится о распределении и достижительности, но всякий раз всплывает недоуменное сознание: как же так, что-то в этой области труда, производства, экономики, — что-то от нас скрыто, что-то не получается. Вплоть до обиженно-наивных заявлений: вот ежели культуру творить, мировоззрения починять, искусство поднимать — то это сей момент, а только работать не получается, не тот национальный характер, подайте на пропитание... Конечно, правдой в последней инстанции такие заявления быть не могут, но за ними стоит вопрос, на который наш форум не нашел ответа.

<< Назад   Вперёд>>