Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Средневековья

Наш народ, яко дети, неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят, что явно из всех нынешних дел; не все ль неволею сделано, и уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошел.
Петр I

Является ли свобода личности высшей и безусловной ценностью? Если да, то все остальные детали общественного устройства — и религиозная жизнь, и государственная сфера, и экономика — должны быть выстроены в соответствии с этой ценностью. Или это ценность подчиненная? Та, что является средством для достижения цели? Как соотносятся западное устройство государства (как считается, гарантирующее свободы личности) и те более высокие, чем свобода, ценности, которыми, как предполагается, обладает Россия? Как соотносятся свобода личности и свобода других общественных целых — например, свобода нации? Как формулируется эта ценность — свобода: как жизнь в правовом государстве или как нечто более экзистенциальное? Является ли свобода отрицательной ценностью, «свободой от», то есть ограничивающим условием, или ценностью творческой, положительной, «свободой для »? Можно поставить значительно большее число вопросов относительно «свободы», но интересны не вопросы сами по себе, а то, какие из них обсуждались в споре западников и почвенников.

Понятие «свободы» оказывается дифференцирующим две группы точек зрения, в значительной мере совпадающих с делением на «западников» и «почвенников». Однако нельзя сказать, что западники «за свободу», а почвенники — против. Прежде всего выяснилось, что отношение к свободе связано с ее оценкой — как ценности положительной или сомнительной. Далее было указано на особенности «русской свободы».

Л. Аннинский

Да вот в Европе-то свобода есть не что иное, как добровольное самоограничение! Моя свобода кончается там, где начинается свобода других! А у нас, простите, на этом месте не свобода, а воля. Или чугунная воля надо мной, или я вырываюсь на волю и тогда что хочу, то и ворочу. На этом русские философы-идеалисты целое учение выстроили (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Представление о «воле», возникшее в этом высказывании, имеет долгую историю. Можно вспомнить хотя бы Бакунина, который развил целое мировоззрение на этом основании.

М. Бакунин, 1873. Государственность и анархия

Разбой одна из почетнейших форм русской народной жизни. Он был, со времени основания Московского государства, отчаянным протестом Народа против гнусного общественного порядка. /.../ Разбойник это герой, защитник, мститель народный /.../ Кто не понимает разбоя, тот ничего не поймет в русской народной истории.

Возникшее противопоставление «свободы как добровольного самоограничения» и «русской свободы» (воли) имеет известное продолжение. Русский национальный характер объявляется носителем качества «абсолютной свободы», дикой и безудержной, но внутренне симпатичной.

Н. Бердяев. 1918. Судьба России

Здесь тайна русского духа. Дух этот устремлен к последнему и окончательному, к абсолютному во всем, к абсолютной свободе и к абсолютной любви. Но в природно-историческом процессе царит относительное и среднее. И потому русская жажда абсолютной свободы на практике слишком часто приводит к рабству в относительном и среднем и русская жажда абсолютной любви — к вражде и ненависти.

Это противопоставление, как указывалось, высказано на нашем форуме, но развития не получило. Несколько большее внимание привлек вопрос о том, насколько серьезной ценностью является свобода индивида. Представление о ценности индивидуальной свободы, широко распространенное среди современных западников и почвенников, было оспорено.

М. Назаров

Либерализм, возводящий свободу в ранг «высшей и безусловной ценности», пытается тем самым поставить свободу по ту сторону добра и зла, но это невозможно. Это упрощение проблемы и возведение в ранг Абсолюта ценности не абсолютной, как если бы кто-то из того факта, что нам жизненно необходим воздух, решил создать теорию «воздухизма». Либералы оправдывают это тем, что, мол, познать точную Истину нам не надо и поэтому необходим широчайший плюрализм «истин» ради уважения человеческой свободы, — но в этом, с православной точки зрения, как раз неуважение подлинного назначения свободы и злоупотребление ею в виде релятивизации Истины, которая все же была дана людям Самим Богом и в первоначальном знании первых людей, и затем через пророков, через Сына Божия, через действие Святаго Духа в основанной Христом Церкви и ее Священном Писании.

Сегодняшний мир, конечно, в значительной мере утратил знание этой Истины, практически ни в одной стране ее сегодня не преподают в должной мере в системе государственного образования, но такое незнание не дает никому, тем более ученым-гуманитариям, права на узаконенное пренебрежение Истиной в виде некоей современной «нормы». Для «нормы» необходима именно абсолютная нравственная точка отсчета — а ею может быть только Закон Божий. Те же, кто настаивает на плюралистической «норме» незнания Истины, демонстрируют собственную несвободу — плененность ложным духом эпохи. Такова точка зрения православных почвенников, которая уже формально являет собой большое противоречие с мировоззрением значительной (атеистической и позитивистски-агностической) части западничества (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

При этом тема свободы приобрела любопытный оборот. Неорганизованная совокупность индивидуальных свобод требует ограничения; следовательно, необходим контроль — со стороны церкви и государства. В целом эти соображения выстраиваются в концепцию, которую можно назвать «народ — ребенок».

М. Назаров

А вправе ли, например, родители «искусственно, а то и насильственно» отгораживать своих детей от игры со спичками, затем от сексуального развращения, алкоголя и наркотиков, далее от увлечения в преступные банды и секты, и вообще — от целенаправленного их воспитания кем бы то ни было в животно-эгоистической морали вседозволенности?
Если защита от всего этого — прямая обязанность родителей (за неисполнение которой они могут быть привлечены к уголовной ответственности), то чем оправдано Ваше, Игорь Моисеевич, суждение, что в нынешних условиях, когда весь наш народ находится в подобном «несовершеннолетнем» положении, лишенный элементарного духовного воспитания, когда он не сознает угрожающих ему и нашей стране опасностей, тем более в условиях целенаправленного разложения, — что такой народ способен сам проявить рекомендуемую Вами «крепость Веры», которая «проверяется только способностью устоять перед соблазнами грешного мира»?..
Чтобы в таком опасном мире самому прийти к Богу — надо прежде всего узнать о Боге и изучить Его Закон. Чтобы иметь силы самостоятельно противостоять греху и лжи — надо прежде всего усвоить добродетель и Истину (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Государство и церковь — родители, долг коих состоит в бережной опеке неразумных людей, всегда готовых направить свою свободу ко злу. Из такого хода мыслей все снова и снова рождается представление о государстве как «единственном европейце », вносящем просвещение и цивилизацию в темную, наивную, неиспорченную народную массу. Хотя почему-то не встречается концепции церкви как «единственного православного» на погрязшей в атеизме и язычестве, наивной и беззащитной перед соблазнами Руси. Что ж, значит, православных много, а европеец один...

Эта точка зрения говорит, что только государство, поддерживаемое и направляемое церковью, может взять на себя ответственность сообщить народу те или иные знания — не тогда, когда эти знания появятся в мире, а когда народ, по мнению родителей, созреет. Только государство и церковь могут разрешить ту или иную деятельность, когда народ внутренне дорастет до нее. Неорганизованные попытки узурпировать эту педагогическую власть церкви и государства со стороны интеллигенции встречают в лице этой концепции сильное противодействие. Интеллигенция не имеет санкции на просветительскую деятельность, она самочинна, безответственна, безверна и, даже подвигаемая лучшими намерениями, может быть только развратителем невинного и тысячелетиями несовершеннолетнего народа, а не заботливым родителем-педагогом.

___________________________________________________________________


Издавна интеллигенция сражалась с этой патерналистской точкой зрения, утверждая свое право на свободу слова и свободу просвещения. Усомнилась она в этом праве в «Вехах»: в самом деле, ее право на просвещение и свободу ограждалось той самой патерналистской властью, которая — неохотно и поневоле, но реально защищала интеллигентов от воинствующего невежества толп. Интеллигенция усомнилась, но и только: признать за церковью и государством право на решение всех вопросов народного просвещения она не могла. Кто был прав в этом споре, установить трудно: буйство толп смело как патерналистскую власть (недостаточно патерналистскую? избыточно?), так и свободолюбивую интеллигенцию. По-видимому, речь здесь может идти не об «объективном положении дел», не о том, как должно быть устроено просвещение «в идеале »: решение дается принятием ответственности. Власть, интеллигенция и народ должны принять ответственность за распространяемое просвещение, за то, как оно распространяется, и то, каким образом оно применяется. Если хоть один из субъектов безответствен, добра не жди.

Концепция «народа-ребенка», высказанная на нашем форуме М. Назаровым, вызвала возражения.

И. Яковенко

В соответствии с замыслом Создателя, человек по своей природе свободен. Это не благо и не достоинство. Скорее это бремя, но бремя неотделимое от человека, ибо свобода атрибутивна. Свобода выбора — условие спасения души и обретения жизни вечной. Условием Страшного суда являются дела человека — то есть сумма поступков, результаты нравственно значимого поведения, разворачивающегося на всем пространстве человеческой жизни.

Человек свободен, а значит и ответственен, таков Промысел. Тот, кто делегирует свою свободу/ ответственность кому-либо, — раб, подъяремное быдло, добровольно слагающее с себя звание и достоинство человека.

I...I Человек должен иметь выбор и в собственно духовной сфере. А это значит, что рядом с православным должны стоять старообрядческий, католический и лютеранский храмы, мечеть и синагога, протестантские молельные дома. Могут и должны иметь место самые экзотические храмы и общины, если у этих верований есть приверженцы. В конце концов, должно стоять капище, виноват, горком партии товарища Анпилова. Если же человек лишен выбора своих религиозных убеждений, то ни о каком спасении его души речи быть не может. Вот на каких соображениях покоятся отторгаемые господином Назаровым основания «терпимости, уравнивания добра и зла, демократическая религия «плюрализма» (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Конечно, отстаивание индивидуальной свободы — мысль вовсе не новая. Она с достаточной силой высказывалась еще на прошлой волне вестернизации.

Н.М. Карамзин. 1825. Мысли об истинной свободе

Для существа нравственного нет блага без свободы; но эту свободу дает не Государь, не Парламент, а каждый из нас самому себе, с помощью божиею. Свободу мы должны завоевать в своем сердце миром совести и доверенностию к провидению!

Это противостояние представляется достаточно понятным. Однако интересно, что представления о народе-ребенке вовсе не являются достоянием «охранительской», почвенной мысли.

В .Г. Белинский.1848. Сельское чтение

Личность вне народа есть призрак, но и народ вне личности есть тоже призрак. Одно условливается другим. Народ — почва, хранящая жизненные соки всякого развития; личность — цвет и плод этой почвы. Развитие всегда и везде совершалось через личности, и потому-то история всякого народа похожа на ряд биографий нескольких лиц. /.../ Но еще больше ошибаются те, которые думают, что народ нисколько не нуждается в уроках образованных классов и что он может от них только портиться нравственно. /.../ Народ — всегда ребенок, всегда несовершеннолетен. /.../ просвещение и образование никогда не могут лишить народ его силы и очень могут исправить или по крайней мере смягчить его недостатки.

А.И. Герцен. 1850. Письма из Франции и Италии

Но критика и сомнение — не народны. Народ требует готового учения, верования, ему нужна догматика, определенная мета. Люди, сильные на критику, были слабы на создание, народ слушал их, но качал головой, и чего-то все доискивался. Во всех новых утопиях было много разъедающего ума и мало творческой фантазии. Народы слишком поэты и дети, чтоб увлекаться отвлеченными мыслями и чисто экономическими теориями. Они живут несравненно больше сердцем и привычкой, нежели умом, — сверх того, из-за нищеты и тяжкой работы так же трудно ясно видеть вещи, как из-за богатства и ленивого пресыщения.

Этим западникам возражали другие западники.

Н. Г. Чернышевский. [1950]. Суеверие и правила логики

Как вы хотите, чтобы оказывал энергию в производстве человек, который приучен не оказывать энергии в защите своей личности от притеснений?

Из представления о сцепленности устроений народных возникла мысль о том, что сложившийся общественный организм надо изменить.

Вл. Соловьев. 1888. Русская идея

Религиозное и умственное освобождение России есть в настоящую минуту для нашего правительства дело такой же настоятельной необходимости, каким тридцать лет тому назад являлось освобождение крепостных для правительства Александра II.

Правда, Соловьеву только в страшных снах виделось, что «религиозное и умственное освобождение России» будет производиться большевиками. Он же не имел в виду, что рели гиозное освобождение будет реализовано как воинствующее безбожие, а умственное освобождение — как диктат марксизма-ленинизма. Это его вина, что он не имел этого в виду? Или в этом сказалась как раз недостаточность религиозного и умственного освобождения?
Какая неприятная неожиданность — из лучших побуждений на свободу народа-ребенка накладываются сильные ограничения. Этот иезуитизм, который полагает, что несмышленый народ следует вести к счастью в цепях, с горечью описывал Г.П. Федотов.

Г.П. Федотов, 1940. Федерация и Россия

Есть один элемент христианской культуры, нам всем дорогой, любовно выращенный в петербургский период нашей истории и теперь выкорчеванный без остатка. Это свобода, которая с таким трудом пробивалась в крепостнически-самодержавном царстве, но наконец сделалась неотъемлемой частью русской жизни. Эта свобода целиком выросла на почве западной культуры как результат сложного воздействия духовных сил. В византийски-московской традиции у нее не было никаких корней.

Итак, наша свобода выросла на почве западной культуры. А откуда она взялась на Западе?

Г. Зиммель, 1996. Индивид и свобода

Общим для всех европейцев является мнение, что эпоха итальянского возрождения создала то, что мы называем индивидуальностью. При этом подразумевается внутреннее и внешнее высвобождение индивида из средневековых общинных форм, которые привязывали к нивелирующим коллективам жизнь, деятельность и основные побуждения индивида. Этим стирались очертания личности, а потому сдерживалось развитие ее свободы, неповторимости, ответственности за саму себя.

Итак, свободная личность родилась в Европе с разложением общины, в Европе это случилось к XV веку, а у нас, по Г.П. Федотову, — в петербургский период истории, т. е. в XVIII веке. Если свобода появляется с разложением общины, а русский народ наделен особым коллективизмом (см. раздел «0бщинность и коллективизм» в данной главе), то ясно, что свободы у нас меньше, чем в Европе. Далее можно спорить, к добру это или к худу, ведь если община — это в каком-нибудь отношении «хорошо», то в этом отношении «свобода» будет чем-то «плохим». Впрочем, дело еще сложнее. Мало того, что свобода у нас появилась позднее, чем в Европе, и развилась в меньшей степени, так еще можно высказать мнение, что сам процесс развития свободы шел у нас в обратном направлении.

Г.П. Федотов. 1945. Россия и свобода

Весь процесс исторического развития на Руси стал обратным западноевропейскому: это было развитие от свободы к рабству. Рабство диктовалось не капризом властителей, а новым национальным заданием: создания Империи на скудном экономическом базисе. Только крайним и всеобщим напряжением, железной дисциплиной, страшными жертвами могло существовать это нищее, варварское, бесконечно разрастающееся государство.

Тем самым тема свободы сплетается в одно целое не только с темой «общинности », но и с темой «державности ». Это в такой постановке не блок вопросов, а единый вопрос. Не исключено, что это единство во многом консолидирует противостоящие лагеря западников и почвенников. Те и другие одинаково увязывают свободу, общину и государство, и только ставят разный оценочный знак над этой спайкой. Одним милее свобода, другим — община, одним — империя, другим — личность... Но ведь возможен и такой вариант, при котором эти вопросы будут не так жестко сцеплены. Ведь можно — хотя бы теоретически — ставить вопрос о том, что для истинного развития империи нужна свобода или что община и свобода — по крайней мере, в некоторых ситуациях — не антонимы. Разумеется, все эти позиции были высказаны, но на нашем форуме тема свободы большого развития не получила. Вряд ли потому, что «вопрос решен», — скорее, «устали спорить».

Конечно, представление Федотова о таком направлении развития России — от свободы к рабству — вызывало большое количество возражений. При этом, однако, обращает на себя внимание то, что мысль о «цене империи» — несвободе — встречает гораздо меньше возражений. Видимо, многие спорящие не согласны признавать уменьшение свободы в России «бесплатно», просто как констатацию факта. Однако, когда этот не очень приятный факт поставлен в связь с ценимым и описываемым как положительное явлением — ростом русской государственности, тогда, в качестве цены за прогресс и развитие, он принимается.

Г.П. Федотов. 1938. Завтрашний день

Для многих важнее не свобода, а символы, во имя которых попирается свобода. Они предпочитают символ нации символу пролетариата, двуглавый орел — серпу и молоту. Вот и все.

В 1938 году это «вот и все» звучало окончательно. И в 1958-м. И в 1988-м. А сейчас? Нет серпа и молота. Мы зашли в зазеркалье, за «все» Федотова, за «конец сказки». Можно ли сказать, что та «страшная сказка», которую рассказывала история (или мы рассказывали истории?) — и которую пересказал Федотов, — действительно закончилась? Что, много появилось людей, которым свобода милее символов, «во имя которых попирается свобода »? Или все же сказка продолжается, и от цитаты Федотова осталось верным последнее предложение?

Можно подвести некоторые итоги разговора о ценностях. Хотелось бы обратить внимание вот на какой факт. Участники диалога вели себя культурно, избегали личных оскорблений и унижающего отношения к ценностям друг друга. Однако это имело некоторый неожиданный эффект: можно было заметить, что при такой установке некоторые темы в диалоге не обсуждались. Например, очень многие вопросы, затронутые в диалоге, непосредственно выводят на ценности христианства. Если кто-либо из спорящих допускал подобные сильные аргументы, на них не отвечали. Видимо, разногласия по этим вопросам настолько сильны, что в рамках модели «культурного спора» эти темы представлялись опасными. То есть некоторый круг тем, причем очень важных, просто выпал из диалога по причине «культурной формы» ведения дискуссии. Участники, по-видимому, в ее рамках не находили возможным касаться этих вопросов. Это является косвенным указанием на то, что вопросы эти стоят очень остро: о них нет возможности говорить, никакая, даже самая вежливая, форма высказывания не кажется гарантией от обострения разговора.

<< Назад   Вперёд>>