Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Средневековья

Попытаемся представить себе такую картину мира, в которой устойчивым элементом был бы сам спор западников и славянофилов, а не изолированная правота той или иной позиции. Для этого нам надо описать особым образом процесс исторического развития — так, чтобы мы увидели историю, истинно характеризуемую и западниками, и славянофилами, представляющими крайние варианты точек зрения. Какие же принципы нам следует принять, чтобы воспроизвести реальность развития?

Из общей теории развития можно извлечь разные следствия, например свойство инерционности развития, описание пределов развития и творческой активности системы, характер дестабилизации системы, свойство направленности развития, адекватность структуры системы структуре среды, правило прогрессивного роста специализации, правило параллельности развития систем и другие. Однако для описания спора западников и славянофилов нам прежде всего необходимо представление о роли преемственности и новизны в развитии.

Для того чтобы говорить о развитии, мы должны предполагать два аспекта реальности: новизну и преемственность. Сначала охарактеризуем ситуацию, в которой превалирует новизна.

Броуновское движение дает нам ситуацию крайней новизны в отношении положения каждого объекта, вовлеченного в это движение. Здесь минимален элемент преемственности, и мы не называем эту ситуацию развитием. Минимальность преемственности проявляется в том, что любые сколь угодно близкие по координатам элементы с течением времени удаляются друг от друга. Процесс, в котором система полностью лишена преемственности (памяти), называется абсолютным эпигенезом.


Теперь обратимся к противоположному полюсу. Устойчивое и неизменное существование без каких-либо изменений мы также не назовем развитием. Представим себе кристалл при температуре, равной абсолютному нулю. В этом случае преемственность (память) абсолютна, но ничего нового в этой системе не возникает. В системе ничего не меняется, время для нее остановилось. Такой процесс называется абсолютной преформацией. Преформацией также можно назвать выведение следствий из какой-либо совокупности аксиом, причем «выведение » мы берем в чисто логическом аспекте. Ясно, что в следствиях не содержится ничего, чего не было бы в исходных положениях. Преформация есть разворачивание чего-то уже готового.

Ситуации абсолютной преемственности и абсолютной новизны являются граничными для процессов развития. К развитию относятся только те процессы, в которых существует зависимость последующих состояний системы от предыдущих ее состояний, при этом последующие состояния не тождественны предыдущим. Все процессы, которые мы называем развитием, лежат между абсолютным эпигенезом и абсолютной преформацией. Такое понимание развития существовало достаточно давно, еще в XVIII веке, и развертывается сегодня в моде 1990-х, в терминологии неравновесной термодинамики.

Сохранение старого при постоянных изменениях есть общий закон всякого постоянного тела, состоящего из преходящих частей (Бёрк).

Сохранение общества вопреки энтропии объясняется одним — существованием однопорядковой антиэнтропийной силы, которая сдерживает дезорганизацию, повышает уровень организованности... Речь идет о способности общества воспроизводить собственные отношения, культуру, личность, способную воспроизводить себя и свою способность к воспроизводству. Пара «деструктивный энтропийный процесс — воспроизводственная способность» представляет исходную дуальную оппозицию, необходимую для объяснения сути общества (Панарин, 1996, с. 322).

Итак, развитие происходит в интервале между пылью и кристаллом. Кажется, что это достаточно большой интервал. На самом деле — очень узкая тропа между бескрайней пустыней хаоса и хрустальной скалой абсолютно неизменного порядка. По этой узкой тропе меж хаосом и абсолютным порядком идут все развивающиеся системы; здесь можно встретить динозавров и мышей, папоротник и яблоню, разные языки и различные общества — и отдельных людей, которые тоже ведь развиваются. Все эти, совсем разные, системы идут по узкой дороге развития.

Почти вся классическая наука выстроена на законах сохранения, в рамках которых феномену развития нет места: поскольку в развитии возникает нечто новое, оно не может описываться классическим естествознанием, классической наукой. Первой по времени научной теорией, описывающей эмпирически найденные закономерности процесса развития, является теория эволюции Дарвина. Первой точной теорией неклассического естествознания, допускающей феномен развития, стала теория неравновесной термодинамики Пригожина-Глансдорфа.
Законы сохранения относятся к тому аспекту материального мира, который описывается понятиями массы и энергии. Масса и энергия обладают свойством заменимости: при замене порции массы или энергии в любом процессе количественно эквивалентной порцией характер процесса не меняется. Законы становления имеют отношение к иным аспектам мира, наиболее известным понятием этого аспекта, вошедшим в науку, является понятие информации (мера разнообразия системы). К информации неприложимы законы сохранения; полностью утраченная информация не заменима. Дело в том, что заменить информацию может только копия этой информации. Если мы будем все копии данной информации считать одной и той же информацией — с разницей на материальный носитель, — то полностью утраченная информация оказывается невосстановимой и в этом смысле незаменимой. Даже если сторонний наблюдатель, которого так любил Эйнштейн, если наблюдатель из иной вселенной может установить, что мы получили каким-то образом ту же самую утерянную ранее информацию, мы сами никаким образом не можем в этом убедиться. (Такое понимание можно вывести из трудов А.А. Ляпунова (1980) и А.С. Раутиана (1988); короче об этом говорит В.В. Бибихин (2002): «Истина неразмножима»). Тот аспект мира, для описания которого требуется понятие информации, то есть аспект структурности мира в отличие от его массово-энергетического аспекта, и является миром, в котором происходит развитие.

Когда мы описываем процессы развития, весь привычный аппарат науки, опирающийся на законы сохранения, на массово-энергетический мир, — оказывается невостребованным. Обращаясь к процессам развития, мы попадаем в незнакомый науке мир нашей обыденности, с которым не имела дела классическая наука. В этом мире возможны смерть и забвение, существуют необратимые процессы, случаются также рождение и рост. Мир неустойчив — он развивается или гибнет.

То, что развивается, — элемент этого обыденного неклассического мира, — принято называть системой. Систему можно описать как набор элементов и связей между ними. Устойчивый набор этих связей и элементов, обеспечивающий самотождественность системы, мы называем структурой этой системы. Как с этим понятием соотносятся представления о преемственности и новизне? Структура в целом преемственна; собственно, до тех пор, пока мы опознаем характерные черты данной структуры, мы вообще можем говорить о том, что имеем дело с той же самой системой. Что касается новизны, то для того, чтобы стать значимой для системы, эта новизна должна быть запомнена структурой. Незапомненная новизна, не оказавшая никакого влияния на структуру, не относится к данной системе, и о ней можно не говорить при обсуждении развития системы.

Если система удалена от термодинамического равновесия, то для продолжения существования она должна обладать некоторой достаточно сложной структурой, не позволяющей ей скатиться к простейшему равновесному состоянию. С точки зрения сложной целостной структуры, обеспечивающей существование системы, любая новизна есть поломка (болезнь).

На первый взгляд, это положение контринтуитивно. Нам нужны новые идеи, новые свершения, — как это может быть вредным? Чтобы понять это, надо обратиться к центральному понятию теории развития — устойчивости. Существование системы во времени назовем устойчивостью данной системы. Тогда запоминание системой новизны приводит к необратимому и в этом смысле устойчивому изменению структуры системы. Устойчивость системы в процессе запоминания понижается, поскольку для усвоения порции новизны требуется перестроить часть (в пределе, в случае целостной системы, — все) связей системы. Пока новое устойчивое положение не найдено, система пребывает в менее устойчивом состоянии, нежели до усвоения новизны и после окончательного усвоения новизны. Поскольку устойчивость системы есть устойчивость ее существования во времени, снижение устойчивости есть шаг к дестабилизации, гибели данной системы. Любая порция новизны есть шаг к гибели системы.

Общество-субъект может существовать, лишь организуя деятельность таким образом, чтобы ограничивать рост дезорганизации, в идеале снижать ее. Общество, следовательно, выступает, с одной стороны, как сфера постоянных энтропийных процессов, постоянно находящееся под угрозой разрушения и даже гибели, а с другой — как субъект творчества, способный воспроизводственными возможностями противостоять этому процессу (Панарин, 1996, с. 323).

Тем самым кажущаяся контринтуитивность «болезненной новизны» обретает иной облик. Болезнь — это ситуация, когда для вас случается много нового. Организм, как может, защищается от новизны. У нас постоянная температура тела, и это хорошо — так нам удается меньше зависеть от температуры окружающей среды. Повышенная температура тела является в этом смысле новизной и служит симптомом заболевания. В обществе постоянные законы, и желательно не менять их слишком часто, иначе жизнь станет очень неудобной. Мы потому и ценим новые идеи, что подразумеваем ценные идеи, которые нам помогут. В самой идее новизны никакая ценность для системы не заложена, и потому новизна как таковая — это фактор, который разрушает систему.

Сложность многообразных проблем требует и соответствующей сложности ответов, что в свою очередь требует адекватной сложности теории. Обращает на себя внимание общий недостаток существующих теорий общества. В них слабо осознается, что поток конструктивных инноваций постоянно порождает несоответствие между культурой и сложившимися отношениями. Существенная инновация всегда нарушает соответствие между ними, что чревато ростом дезорганизации... (Панарин, 1996, с. 326).

При получении любой новизны (новой информации) система занята тем, чтобы выжить, вновь нарастить устойчивость, пониженную усвоением этой новизны. Поэтому большие порции новизны система не может получать единовременно. Большие объемы новой информации могут быть усвоены сложной системой только «кусочками», в противном случае система гибнет.

Культура отвечает на дискомфорт внутренней перестройкой. Ее содержание зависит от важной характеристики культуры — шага новизны, — от способности ассимилировать или отторгать новшества определенного масштаба, типа (Панарин, 1996, с. 345).

Токвиль формулировал это положение в более частном виде: в отсутствие традиции свободы стране опасны быстрые реформы и изменения. Те же мысли высказывал Карамзин.

Требуем более мудрости охранительной, нежели творческой... Всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надо прибегать только в необходимости... Для твердости бытия государственного безопаснее порабощать людей, нежели дать им не вовремя свободу (Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. 1811. Цит. по: Пивоваров, 1998, с. 159-161).

Так критически относится развивающаяся система к новизне. Означает ли это, что другой полюс — памяти и преемственности — более безопасен? Устойчивый рост преемственности системы называется специализацией. В самом деле, для увеличения степени устойчивости системы требуется выработка особых механизмов. Каждый такой механизм, способ устройства системы, призванный повысить ее устойчивость, будет частной специализацией. При специализации растет память системы и инерционность ее развития, падает свобода выбора и изменчивость. В специализированном состоянии система могла бы сохраняться сколь угодно долго, не повышая своего уровня организации, если бы не изменчивость. Изменчивость можно разделить на изменчивость самой системы (при воспроизводстве поколений, при замене элементов системы происходят нарушения) и изменчивость внешней среды, подкидывающей системе все новые задачи (с легкой руки Тойнби их в социальных науках называют «вызовами»), для решения которых у нее может не оказаться готовых средств, а выработать новые решения такая система не способна. Надо заметить, что к этой «агрессивной» внешней среде относятся и продукты жизнедеятельности самой системы, так что даже абсолютная гомогенность и инертность внешней среды не является гарантией против появления «вызовов».

Из описанных основных свойств процесса развития — условия устойчивости, отношения к новизне и преемственности — вытекает несколько следствий. Эти следствия описаны для развивающихся систем самой разной природы — биологических, социальных, лингвистических, психических и т. д. Изложенный выше взгляд на развитие в отдельных чертах был неоднократно (в разных понятийных системах) высказан в рамках различных наук, изучающих процессы развития. Итак, развитие характеризуется следующими чертами. Любое развитие есть балансиробание между состоянием абсолютной преемственности и отсутствия новизны — и состоянием неустойчивости, дестабилизации и принятия все новых порций новизны.

Для того, чтобы понять, как вообще может существовать общество, сообщество, устойчивая связь между людьми, элементами культуры, эти явления должны быть осмыслены через оппозицию «воспроизводственная деятельность — дезорганизация субъекта (Панарин, 1996, с. 325).

Важнейший момент воспроизводственной деятельности субъекта — поиск меры между воспроизводственной функцией субъекта, его важнейшими параметрами, с одной стороны, и дезорганизацией — с другой. Постоянный поиск меры в процессе изменения условий, средств и целей делает ее постоянной проблемой (Панарин, 1996, с. 326).

Поэтому эмпирически наблюдаемый процесс развития выглядит как в некотором отношении пульсирующий; прежде всего в нем отмечаются пульсации величины устойчивости системы. Пульсы отражают смену состояний системы с более устойчивых и преемственных на менее устойчивые и обогащенные новизной. Эти состояния несимметричны, как несимметричны любые отношения между жизнью и смертью. Состояния повышенной преемственности могут быть длительными, хотя в конечном счете неизбежно сменяются состояниями повышенной новизны.

Решение проблемы реформы следует искать в сфере способности субъекта воспроизводить собственными силами дуальную оппозицию на основе взаимопроникновения ее полюсов (Панарин, 1996, с. 337).

Об этом в рамках гуманитарного знания писали Тынянов и особенно Лотман («Культура и взрыв» и другие работы цикла).

Обогащенные новизной состояния всегда кратковременны — система не терпит новизны, происходит ее дестабилизация. Краткость периодов восприятия новизны обусловлена этим фундаментальным качеством новизны: она потому и новизна, что является чуждой для системы и для усвоения требует перестройки сложной системы связей. Усвоение новизны снижает устойчивость существования системы и приводит либо к гибели, либо к новому относительно длительному состоянию со сниженной рецепцией новизны и повышенной преемственностью.

Субъект — носитель воспроизводственной деятельности осваивает рассмотренную выше дуальную оппозицию, превращает реальное и потенциальное отношение внешних энтропийных процессов во внутреннее содержание сознания, (суб)культуры, воспроизводственной деятельности. Жизнеутверждающий воспроизводственный процесс характеризуется конструктивной напряженностью, т. е. некоторой наработанной ценностно насыщенной культурной программой, которая также осваивается соответствующим субъектом. Конструктивная напряженность — элемент воспроизводственного процесса — может рассматриваться как важнейшая категория общественной науки, несущая в себе ценностный вектор воспроизводства. ... Конструктивная напряженность является важнейшим элементом накопленного культурного богатства субъекта, необходимым элементом его культурной программы. Человек осваивает ее вместе с культурой, превращает ее во внутреннее содержание сознания и деятельности. Этот процесс приводит к тому, что преодоление дезорганизации свыше определенного для каждой культуры уровня становится внутренней напряженной проблемой, кровным делом, содержанием повседневной жизни (Панарин, 1996, с. 323).

<< Назад   Вперёд>>