Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Средневековья

Прежде всего нам надо понять, откуда берется представление о Севере, как формируется этот Север? Север — системное понятие, по происхождению он не «белый», не «христианский» и не «Запад». Он не выделяется по изолированным признакам, таким, как уровень науки или технологии, наличие ядерных вооружений, уровень культуры или единство конфессии. Он возникает из предсовременного, предкризисного — устойчивого геополитического сообщества.

Три решающих фактора станут определять значение не включенных в указанные зоны стран: 1) в какой степени промышленность этих стран оптимально необходима для функционирования ключевых товарно-производственных объединений нового миропорядка; 2) в какой мере те или иные страны важны для поддержания эффективного спроса на продукцию наиболее прибыльных секторов производства; 3) в какой степени те или иные страны отвечают стратегическим нуждам (геовоенное расположение, важнейшие виды сырья и т. д.) (Валлерстайн. Цит. по: В. Цымбурский. Это твой последний геокультурный выбор, Россия?, http://www.politstudies.ru, раздел «Виртуальное эссе»).

Тот тип общества, к которому стремится современность, назывался универсальным, а затем — глобальным. То есть все время подчеркивался аспект целостности и единства мира. Между тем, то, что возникает, обладает иными чертами. Чтобы различить эти черты, придать им смысл, нужна теория. Без теории факты слепы. Поэтому нам потребуется изложить некоторые основные положения теории взаимодействия общественных целых.

Мы знаем, что мир в одном отношении объединяется, составляет некое единство, а в другом — в нем все четче вырисовываются разные части, экономически развитой Север и экономически неорганизованный Юг. Тем самым мир в целом представляет собой единую сложную систему, состоящую из разнородных частей. Сложная система, состоящая из функциональных блоков, при дестабилизации прежде всего теряет связи между блоками, они начинают работать все более автономно, тем самым целостность системы падает, причем не по «местам удара » новизны (по крайней мере, не обязательно по ним), а по «швам» самой системы, по местам сочленения функциональных блоков. Проще говоря, пусть по стране наносится экономический удар (новация, внешнее воздействие — безразлично) — возможен ответ в виде обострения конфессиональной напряженности, если именно этот «шов» был слабым местом системы. Именно об этом эффекте говорится в разделах по общей теории развития (глава 8, разделы «Концепция развития: основные понятия», «Полярные модели общественного устройства», «Восприятие новизны»).

Это означает, что глобализующийся мир (система) под действием дестабилизации все быстрее распадается на части, причем этому разделению способствуют любые трудности. Экономические кризисы и новые болезни, политические напряжения и климатические катастрофы — любые стрессирующие воздействия приводят к ускоряющемуся разделению мира, причем не на те части, которые своей спецификой отвечали бы специфике воздействий (т. е. выделяются не части, отмеченные болезнью и здоровьем или пораженные климатическими катастрофами и избавленные от них), а на части, определяемые самим устройством мира. По этой причине Север и Юг возникают в результате самых разных рядов причин, к их появлению ведут тысячи дорог. В этой связи интересно отметить, что к представлению о глобализующемся мире приводят самые разные линии рассуждений. Причем глобализация возникает со всеми своими атрибутами — разделением мира на «регион властителей» и да «регион слуг» (в экономическом смысле), борьбой между регионами, проблемами миграции и т. п. Вот что говорил Ю.В. Яременко в 1993 году.

Мировое сообщество, представляя собой многоуровневую хозяйственную систему, является стратифицированным, по сути дела — сословным. Роль сословий здесь выполняют граждане стран, имеющих неодинаковый уровень развития. Аналогия с сословными обществами прошлого в этом случае очевидна. Правда, сословия в рамках национального государства пользовались единым языком и до известной степени обладали единой культурой — с поправкой, конечно, на ее сословные модификации, которые были очень существенны. Культурная однородность облегчала процессы социальной мобильности в те исторические периоды, когда для этого возникали объективные предпосылки. Сегодня вертикальная социальная мобильность в значительной мере приобрела характер межстрановой миграции, что создает, конечно, много проблем, связанных с взаимной чужеродностью разных культур. Но альтернативы этому, с моей точки зрения, нет (Яременко, 1998, с. 114-115).

Более того, можно заметить, что при попытке выделить некоторый регион в качестве самостоятельного и автаркичного внутри него развиваются процессы, во всем подобные «большой глобализации ».

Прекращение или резкое сокращение миграции технически осуществимо, но следствием будет то, что развитым странам придется принудительно загонять на низшие технологические уровни какую-то часть своего собственного квалифицированного населения. Это хорошо видно на примере нашей экономики. Не будет преувеличением сказать, что в определенном смысле мы искусственно превращали часть своего населения в алкоголиков, чтобы затем, пользуясь снижением уровня социальных притязаний этих людей, загнать их на низкостатусные рабочие места (Яременко, 1998, с. 114-115).

Существует опасность превращения нашей экономики в стоячее болото с разбросанными по нему отдельными островами благополучия (Там же, с. 288).

Можно видеть, что современность порождает процессы глобализации, которые идут не только «там», по воле транснациональных корпораций или еще каких-то «злодеев», — они идут везде, и в случае автаркии будут происходить (и происходили) в России. То есть общество оказывается расщепленным и дифференцированным не только в смысле выделения в мире крупных разнокачественных регионов, но и при рассмотрении «микроструктуры» отдельных обществ.

Присущие постмодернити формы насилия проистекают из частного, дерегулирующего и децентрализующего характера процессов, связанных с идентификацией личности»./.../ «Вакуум, оставленный уходящим в прошлое национальным государством, заполняется сегодня неотрайбалистскими, постулированными или воображаемыми «как бы сообществами», и, если бы он ими не заполнялся, сохранялась бы политическая пустота, в которой блуждали бы индивиды, теряющиеся в гомоне противоречивых призывов... (Бауман, 2002, с. 117).

Можно, конечно, утверждать, что «своя » глобализация лучше «чужой», но в целом все плюсы и минусы глобализации с необходимостью ощутят все регионы, все страны и в конечном итоге все люди, независимо от того, к какому клану примкнут эти люди и эти страны — к глобалистам или антиглобалистам. Получается, что антиглобалисты столь же глобалистичны, как глобалисты, только масштаб у них поменьше — вместо всемирной глобализации они (сознавая или не осознавая это) делают свою карманную глобализацию с тем, чтобы «местный Север» расположился удобнее, чем позволил себе разместиться на планете тот, всемирный Север. И тогда в каждой стране — в России и в Индонезии — возникнет свой маленький анклав Севера, прежде всего — в столице и крупных городах, и появится свой собственный «дикий Юг» — на периферии, у границ, g4 между крупными центрами, и этот местный Юг будет мигрировать на местный Север, засылать в него наркотики и террористов, воевать за свободу и традиционные ценности...

Итак, система, находящаяся в кризисе, распадается на блоки. Концепция глобализации утверждает, что «системой» становится мир в целом. Наличие активного антиглобализма говорит о кризисе этого глобального нового мира. Что же происходит со сложной глобальной системой цивилизации?

Существует несколько несложных правил обращения со сложной системой. Например, если хочется добиться увеличения какого-либо показателя, принято принимать меры по его увеличению, создавать способствующие факторы и т. д. А если самого признака не существует, если нет основы для того, чтобы было с чем работать? Следует раскачать систему, дестабилизировать ее — ив возникающем на фоне дестабилизации системы огромном разнообразии эффектов проявится тот, который нужен селекционеру-реформатору. Тут следует прекратить стрессирующее воздействие на систему (чтоб не сдохла) и побыстрее закрепить проявившийся признак.

Противоположная задача — как стабилизировать распадающуюся, дестабилизированную систему? Тривиальный ответ — поместить в тепличные условия, дать денег, кредиты и т. д. — не верен. Чтобы понять возможное решение, надо вспомнить одно из частных следствий общей теории развития, изложенной в главе 8, в разделе «Концепция развития: основные понятия», а также в разделе «Восприятие новизны». Если мы имеем некоторую систему, выделенную из среды (все равно какую систему: биологическую, социальную, лингвистическую и т. д.), то можно высказать общий принцип: система всегда активнее среды. Это означает, в частности, что никакое воздействие среды не является «специфичным» для системы, не определяет поведения системы. Специфичность воздействия система определяет сама, по своим внутренним законам, и потому даже при катастрофическом воздействии внешней среды, ведущем к разрушению системы, сложная система распадается по внутренним законам, собственным законам строения данной системы. При этом ясно, что, чем ниже целостность системы, связанность ее блоков, чем слабее регулирующие механизмы, тем меньшее внешнее воздействие нужно для начала развала системы. В пределе достаточно случайной пылинки — что и называется «самопроизвольным распадом». Поэтому в структурном смысле о внешнем воздействии вообще можно не говорить, любое воздействие система интериоризирует, делает специфическим, специально для нее значимым, иначе говоря, любой кризис системы — всегда внутренний.

Итак, система активнее среды, любой системный кризис является внутренним, поэтому тепличные условия — всего лишь «постельный режим», а не специфическое лекарство. Система сама сражается за свою устойчивость, и внешняя среда в тепличных условиях ей не мешает — но и не помогает.

А что же будет специфической мерой? Если мы знаем причину постигшей систему «болезни», знаем причину дестабилизации и хорошо представляем себе устройство системы — тогда мы можем попытаться вычислить, в соответствии с устройством данной системы, какие следует принять меры. А если мы не умеем выделить из множества причин специальную причину дестабилизации и плохо представляем себе устройство системы? Тогда следует начать стабилизацию по важному для системы параметру. Этот выход выглядит жестоким, однако приносит успех. Можно вспомнить, каким образом после гражданской войны и разрухи произошло восстановление России, как такое же восстановление было достигнуто после Второй мировой войны. Происходили «зажимание гаек», террор, репрессии — но это на языке либеральных свобод. На языке системы — происходила усиленная стабилизация важного для системы параметра — усиление сферы власти. С этой точки зрения репрессии 1948-го и последующих годов очень понятны: не какая-то «неблагодарность» к людям, выигравшим войну, не прихоть и не каприз, а осознанная работа властной технологии: в кризисной ситуации следует стабилизировать важную функцию, в результате произойдет ускоренная стабилизация прочих параметров. Отсюда и обоснованные опасения того, что в результате нынешней дестабилизации будет выбран сходный выход: Россия довольно давно спасается этим немудрящим (но от этого не менее действенным) средством. Другое дело, что это — лечение действенное, но дикое, очень затратное по отношению к ресурсу системы. Ведь можно попытаться стабилизировать иные важные функции системы; при дестабилизации важна стабилизация как таковая, а не ставилизация чего-то определенного.

Дело в том, что в целостной системе разные ее признаки и аспекты взаимосвязаны; если как-то изменяется один набор да признаков, то волна изменений пройдет и по другим группам признаков — и наоборот: если зафиксирован один аспект системы, «волна стабильности» проходит по иным аспектам. В этом рассуждении имеется оттенок, который обращен не к механическому, а к органическому (системному) пониманию. Если в механизме отказывает какая-то деталь, часто оказывается возможным подкрутить (изменить) какую-то другую деталь, так чтобы механизм в целом функционировал нормально. Отсюда возникает механицистская интуиция: если что-то «сбоит» в общественной системе, если устойчивость и надежность ее воспроизводства падают, надо срочно что-то менять. На самом деле любые изменения для такой системы ведут лишь к все усиливающейся дестабилизации. Изменения накапливаются, их последствия взаимодействуют и все сильнее «раскачивают» устойчивость системы. Правильным «лечением» будет не дополнительное изменение, а стабилизация, жесткое фиксирование какого-либо аспекта системы. При этом нельзя забывать, что в таких системах всегда действует «принцип Черной королевы»: чтобы оставаться на месте, требуется бежать как можно быстрее. Поэтому «стабилизация» не означает ничегонеделания, это напряженный труд, направленный на увеличение устойчивости данного аспекта системы, на уменьшение наблюдающихся в нем изменений. Вслед за стабилизацией одного аспекта «чудесным» образом начнет увеличиваться устойчивость и других аспектов деятельности системы, с которыми «ничего не делали».

Отсюда ясно, почему предлагаются альтернативные проекты: усиленного развития культуры, усиленного внимания к экологической обстановке и другие подобные. В данном случае «развитие» определенной части системы обозначает стабилизацию данной части (аспекта), поскольку увеличение устойчивости, стабильности воспроизводства системы (или ее части) есть один из основных модусов развития. Авторы этих проектов выбирают стабилизацию по менее опасным (на первый взгляд) параметрам, чем властные функции общества.

Итак, вне зависимости от внешнего «агрессивного воздействия» система в состоянии кризиса будет распадаться «по швам», образуя новые отдельные системы, соответствующие блокам предыдущей системы. Система распадается на блоки, способные к самостоятельному существованию, т. е. на устойчивые блоки. Для этих блоков распадающегося глобального мира — который распадается, не успев стать на деле глобальным, — придуманы имена: Север и Юг (впрочем, на самом деле с «Югом» ситуация немного сложнее, мы к этому еще вернемся).

Для того чтобы охарактеризовать эти блоки и их отношения, обратимся к концепции Хантингтона (РИЖ, 1999, № 1; Huntington, 1993). Он полагает, что на самом деле Запад уникален, а не универсален. Поэтому вся концепция модернизации устарела, нет речи о преобразовании всех стран и культур по европейскому образцу. Значительная часть мира становится все более современной и все менее западной. Насколько можно понять, для Хантингтона «современность» означает благополучие, сильную экономику и развитую технику (правда, он сам с насмешкой говорит о теории кока-колонизации). Эта современность застает в мире несколько разных цивилизаций, которые, по Хантингтону, являются уникальными системами.

Эти цивилизации сталкиваются с проблемами современности, что и отображается в термине «модернизация». Тем самым модернизация состоит в том, чтобы стоять на уровне задач современности, преуспевать в современном мире любым способом, а вестернизация представляет собой специфическое влияние одной уникальной цивилизации, а именно Запада. Такой социальный механизм, как, скажем, демократия, не является чертой «всей» современности, это специфическая черта цивилизации Запада, сильно распространившаяся в результате вестернизации. Этот социальный механизм в современном, глобальном мире работает так, что приводит к легитимному отказу от ценностей западной цивилизации. Демократия приводит к традиционализму: при внедренной демократии общество голосует за традиционные ценности, получается не космополитичность, а традиционность. Демократизация приходит с модернизацией — и борется с вестернизацией. Современные общества стремятся быть традиционными, в частности, с помощью демократии.

Хантингтон считает, что западная цивилизация вступила в фазу образования всеобщего государства. Иногда его называют «гипердержавой», иногда — Севером, мы будем называть его Федерацией Севера. Хантингтон утверждает: НАТО будет служить для защиты западной цивилизации. В Запад (Север) «возьмут» все страны с общей исторической судьбой, но не да возьмут никого из мусульман и православных. Такое решение связано с тем, что цивилизация, по Хантингтону, представляет собой прежде всего культурную целостность, она определяется по господствующей религии. По Хантингтону, западная цивилизация должна не преобразовывать иные цивилизации под себя — на это явно не хватит сил, а заняться самосохранением. Хантингтон предвидит столкновение цивилизаций. Мир будет расколот на крупные цивилизационные блоки, которые будут вести друг с другом бесконечную борьбу.

Итак, Хантингтон выделяет складывающийся Север как некое политическое единство (Федерация Севера), а также культурное единство. Очевиден и экономический аспект Севера. В экономическом плане Север прочитывается в рамках концепции «золотого миллиарда »: богатые страны с высоким уровнем дохода населения противопоставляются странам бедным, где население нищенствует.

Такова точка зрения Хантингтона. Подробнее мы еще остановимся на деталях строения Севера и Юга. Здесь же только вкратце упомянем основную деталь, важную для дальнейшего изложения. У Хантингтона Север предстает прежде всего как культурное, религиозное единство. Можно определять Север по границам распространения христианства, можно — по границам протестантизма, но в любом случае в Север войдут страны, обладающие определенным конфессиональным признаком. Однако, как мы описали выше, возникающие в результате распада единой мировой системы блоки должны быть устойчивы. Север должен быть целостной системой — культурной, политической, экономической, и потому в него будут «набирать» не по признаку — уровню доходов или по конфессии, а таким образом, чтобы в результате получилась устойчивая система. Тем самым все показатели, по которым в разных концепциях определяют, войдет или не войдет данная страна в Север (общность культурной традиции; конфессиональная принадлежность; стадия экономического развития; размер национального богатства; уровень дохода на душу населения и т. д.), — все эти показатели совсем не абсолютны. Для «зачисления» в Север будет важно одно: увеличивает это зачисление устойчивость Севера как целого или уменьшает. Ни один изолированный показатель не будет критичным.

Из такого определения Севера вытекает, кстати, что противоположный блок — Юг вообще не является единым регионом, это лишь конструкт, значимый с точки зрения Севера. Север выделяется как устойчивая система, а Юг представляет собой набор стран, не вошедших в Север. Юг определяется по остаточному принципу, а потому не может представлять собой единый устойчивый блок. Однако к более подробной характеристике Юга мы перейдем в дальнейшем, а сейчас нам надо рассматривать еще некоторые аспекты глобализации.

<< Назад   Вперёд>>