Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Средневековья

Отыскивая место средоточия, из которого можно увидеть совокупность правильных действий по реформированию правовой и хозяйственной жизни, полезно обратиться к представлению о строении общества из трех сфер, выделить в социуме сферу государственно-правовой жизни, хозяйственной жизни и культуры. Теорию трех сфер общественной жизни выдвинул в 1919 г. Рудольф Штейнер (1992, 1993), затем сходные, по крайней мере по названиям, подразделения можно найти у Толкота Парсонса (ряд работ 1960-х годов, где он развивал «четырехфункциональную парадигму» и учение о подсистемах общества; Parsons, 1966) и некоторых других известных социологов. Однако, поскольку такое представление общественного устройства не является общепризнанным и общепонятным, дальнейшее изложение будет строиться без ссылок на источники, тем более что буквально мы не повторяем ни один из источников этой идеи.

Вкратце деление общества на три сферы можно представить, если встать на определенную точку зрения относительно личности человека. Во-первых, человек предстает перед нами как уникальное существо, эта уникальность проявляется в свободных творческих импульсах, которыми озарена его духовная жизнь. Во-вторых, человек может рассматриваться как существо, абстрактно равное другим людям, как «представитель» человечества. В-третьих, человек предстает перед нами как существо, зависимое от других людей, непрестанно помогающий кому-то выжить и сам в своих жизненных задачах пользующийся помощью других. Обозрев таким образом человека в разных его проявлениях, мы увидим в обществе три автономных сферы: культурную жизнь, в которой соединяется все, в чем человек проявляется как свободный творец; государственно-правовую сферу, в которой каждый взрослый нормальный человек равен другому и может обсуждать общие и всеприменимые законы и правила общежития; наконец, хозяйственную (экономическую) сферу, где люди взаимодействуют на основе взаимопомощи в конкретных практических делах, требующих совместной работы.

Теперь рассмотрим эти сферы несколько подробнее. Государственно-правовая сфера работает так, что люди сопоставляются друг другу в своем общем качестве, в «человечности », в отношении этого общего качества каждый взрослый равен другому. Равенство является основополагающим принципом государственно-правовой сферы, потому что люди вовлекаются в эту сферу тем своим аспектом, той стороной, которой они равны друг другу. Именно по этой причине государственноправовая сфера живет по внешне устанавливаемым формальным законам. Она во многих отношениях представляет собой иерархическую структуру — существуют пирамиды власти, иерархии законов и подзаконных актов, системы подчинения.

Для иерархических систем определяющим оказывается принцип равенства — равенства перед законом; равенства постов на определенном этаже иерархии. Это сцепление равенства и иерархии объясняется достаточно просто. Для функционирования любой иерархии в обществе требуется, чтобы данная иерархия была выделенной, чтобы другие структуры не затемняли данных иерархических отношений. Поэтому принцип равенства очень важен для иерархических систем государственно-правовой сферы. Можно даже сказать, что социальные механизмы, относящиеся к этой сфере, функционируют тем лучше, чем «больше» равенства существует в обществе.

В этой государственно-правовой сфере основной «разменной монетой », средством коммуникации оказывается делегирование власти, выступающее в форме приказа. В этой сфере означены отношения «начальник-подчиненный»; человек не «переходит» на новое место работы, а «назначается», получая четко определенную область ответственности, формально определенные способы действий (законы, установления) и властную силу (ранг) — право распоряжаться властными ресурсами по утвержденному способу и в рамках области ответственности.

В глобализированном мире государственно-правовая сфера видоизменилась под влиянием экономики, она занимает в обществе несколько иное место, нежели должна занимать. Коротко говоря, эта сфера реально предстает как политика, которая вытесняет управление и правосудие, то есть власть стала более важной, чем право. В самом деле, для правовой сферы по собственной ее природе основные проблемы связаны с законностью, а политику, напротив, можно определить как борьбу за власть. Эта борьба за власть, конкуренция властей в значительной степени обусловлена проникновением экономических импульсов в правовую сферу. Помимо этого, демократия в условиях массового общества становится фикцией (или, если угодно, виртуальностью) — аппарат чиновников неизменен и не зависит от выборов, меняются лишь «публичные политики», которые в большей степени связаны со СМИ, чем с собственно государственной сферой. «Народ», который преобразован в электорат, перестает влиять на реальное устройство общества и потому становится в политическом смысле пассивным, относится к политическим кампаниям как к шоу. Искажения, вносимые проникновением экономических импульсов в правовую сферу, сделали возможной ту ситуацию, когда можно очень долго говорить о политике, рейтингах, программах и лидерах, вообще не касаясь темы закона.

Совсем иначе устроена сфера культуры. Здесь царствует свобода творчества. Основным «средством исчисления» является не власть, а авторитет. Казалось бы, авторитет противоположен свободе. Но отношения этих принципов в культуре несколько сложнее. Поскольку сфера культуры основана на принципе духовной свободы, она чрезвычайно разнообразна — каждый творец, каждый духовный авторитет создает собственный культурный мир, и сфера культуры оттого полииерархична. В сфере культуры действуют разные логики и правила игры, созданные разными творцами, и потому она является хранилищем памяти общества, памяти уважения к данному творцу и результатам его творчества. Пока традиция понимания данного авторитета жива, она сохраняет (и развивает) свой мир, так что в обществе одновременно сосуществуют множество культурных традиций, готовых развернуться и стать более или менее общепризнанными или замкнуться в узкой сфере избранных, несущих данный культурный мир сквозь поколения. В сфере культуры не назначают (и, соответственно, не просят назначения), а приглашают. Как говорил один профессор: «Я просил за всю свою жизнь только руки своей жены, и больше мне никогда не приходилось просить».

Сфера культуры — память общества и творящая сила общества. И потому она сильнейшим образом связана с двумя другими общественными сферами. Скажем пока только о взаимодействии культуры и правовой сферы. Создание действительно новых систем законов, тот аспект, в котором (и насколько) законодательство (или судебное решение) является областью творчества, — это часть сферы культуры. То есть юриспруденция как наука понятным образом является частью культуры, а не государственно-правовой сферы, но и институт суда есть в значительной степени феномен культуры (насколько суд не сводится к механическому применению утвержденных законов). Механизация судебных решений (под лозунгом равенства шансов, объективности, эффективности) выводит суд из взаимодействия со сферой культуры и отправляет в государственную сферу, нарушая правильное функционирование суда. Там, где в государственно-правовую жизнь входят импульсы творчества, там право взаимодействует с культурой. Тот, кто придумал новый строй войск — например, македонскую фалангу, — был творцом культуры. Другое дело, что из сферы культуры ее изобретения непрерывно (и даром) уходят в иные да сферы и там появляется обязательный для исполнения устав пехотного боя, который уже относится к государственно-правовой сфере. Точно так же парламент и система исполнительной власти были «придуманы» в сфере культуры, но функционируют они вне культуры и по совсем иным правилам.

В глобализованном мире сфера культуры недоразвита, уменьшена по сравнению с другими сферами общества и, помимо этого, изменился ее характер. В ней основную роль играет наука, которая все сильнее теряет мировоззренческую функцию и сливается с техникой. При этом наука перестает быть органом общества, отыскивающим истину, она становится механизмом, производящим истину. Отсюда — прежние стандарты научной деятельности рушатся, сменяются совсем иными стандартами рациональности. Поиск и творчество уступают место стандарту и эффективности.

Теперь мы можем перейти к краткому рассмотрению третьей сферы общества — хозяйственной, которая, хотя и наиболее развита в современности, но в существе своем понята меньше, чем другие сферы. Экономическая сфера, как уже говорилось, — это область непрерывного взаимообмена, взаимодействия и взаимопомощи. Единицей «общения» в экономической сфере выступают, разумеется, деньги — в этом смысле аналогичные «делегированию власти» и «признанию авторитета» в иных сферах.

Наделение хозяйственной жизни в качестве основополагающего принципа свойством взаимопомощи кажется парадоксальным. Напротив, первое понятие, которое приходит в голову в этом аспекте, — конечно, конкуренция. Однако вспомним, что говорилось об устройстве других сфер. Для иерархической сферы права был характерен принцип равенства; для авторитетной культуры — принцип сохранения свободы творчества. Подобно тому, как в правовой сфере, устроенной на принципе равенства, властвует необходимо связанная с этим принципом иерархия; как в сфере культуры основополагающий для нее принцип свободы необходимо влечет за собой наличие кругов авторитетов, так и в хозяйственной жизни, устроенной на основании взаимопомощи и братства, на поверхность неуклонно выступает принцип конкуренции.

Теперь следует, как мы это сделали относительно права и культуры, сказать о границах данной сферы, ее взаимодействии с соседними подразделами общества. В определенном отношении это труднее сделать, чем для права и культуры. Сфера хозяйственной жизни характеризуется чрезвычайной текучестью описывающих ее понятий; эти понятия закреплены значительно менее жестко, нежели в сфере права и культуры. Поэтому, описывая данную сферу, обратим особое внимание на то, как сложно проходят границы между сферой культуры и хозяйственной (экономической) жизнью, между хозяйственной и правовой жизнью. Отношения в экономической жизни выстраиваются не в форме приказов или приглашений, а как соглашения. В сфере права существуют законы и распоряжения, в сфере культуры — уважение и приглашения, а в сфере экономики — соглашения и предложения.

В государственно-правовой сфере изобретенные законы действуют так, как будто они объективны и необходимы. По форме представления они не конкурируют, а декларируются.

В экономической жизни, напротив, правила есть то, что непрерывно изменяется. Чтобы успешно конкурировать, капитал должен все время создавать новые правила игры, выходить на новое «поле», еще не захваченное иными игроками. И это создание новых «игр» и «полей» является чередой творческих актов, и все они относятся к сфере культуры. Другими словами, и сфера права уходит в культуру своими корнями, и сфера хозяйственной жизни вся пронизана искорками творческих решений. Глубокое проникновение сферы культуры в экономическую жизнь проявляется в том, что уже самая основа экономической жизни — функционирование капитала — есть творческое деяние и потому относится к сфере культуры. Однако каждая культурная «находка» в сфере экономики живет вовсе не так, как в культуре, не сохраняется по возможности вечно — она существует по законам хозяйственной жизни, она мгновенно перенимается, копируется, тиражируется и обесценивается в своей новизне, становясь рутиной и обретая цену.

В глобализованном мире сфера экономики диспропорционально увеличена и вытесняет, видоизменяет другие сферы. На наших глазах за несколько десятилетий доминирующая в общественной жизни сфера государства и права уступила свои позиции. А в самой экономике чрезвычайное развитие получили финансы в ущерб другим ее разделам — производству, да ассоциациям экономических деятелей и т. д. В результате сама финансовая сфера автономизируется от хозяйственной жизни в целом и приобретает уже не только черты символа (деньги), но знака (виртуальные деньги). Подобно тому, как — во многом под действием экономики — видоизменились сферы права и культуры, в которых доминирующую роль стали играть политика и технология, так и сама экономика не избегла искажающих влияний, в ней избыточное развитие получила финансовая подсистема.

Теснейшая связь и взаимопроникновение трех сфер общественной жизни не только не противоречит, а требует понятийного разграничения этих сфер. Попытка действовать в одной сфере по правилам другой приводит к общественной болезни: командное и законодательное управление культурой настолько же вредоносно и нелепо, как анархия в правовой сфере; введение «авторитета» в экономическую жизнь влечет коррупцию. В конце 1980-х годов в СССР стали достаточно известны забавные проекты «торговли» административными решениями и законами, обсуждались возможности управления хозяйственной жизнью через партийные органы: но решения этих властных структур предлагалось покупать за деньги. Нелепость таких предложений достаточно очевидна и связана с путаницей в разделении правовой и хозяйственной сфер. Не менее нелепы, но пользуются несравненно большим влиянием проекты устроения хозяйственной жизни на началах свободы. Дело, разумеется, не в том, что экономика обязательно должна быть несвободной, но важно понимать, что принцип свободы никак не может быть регулятивным принципом хозяйственной жизни, между тем в современных работах по теории экономики такое определение является едва ли не самым распространенным и авторитетным («свободный рынок» и т. д.). Представление о lassez faire верно, пока понимается в рамках автономии экономической жизни от государства, но становится ошибкой, когда подразумевает устройство рынка как «свободной игры индивидуальных сил».

Рассматривая спектр современных экономических теорий, мы увидим, что существует два противоборствующих полюса. С одной стороны, есть группа теорий, полагающих необходимым вмешательство государства в экономическую жизнь. Самым крайним воззрением такого рода была плановая экономика социализма, значительно более умеренные позиции, но так-же возле упомянутого полюса, занимают многочисленные макроэкономические теории, восходящие к Кейнсу, все то, что можно обозначить как «дирижизм». Девиз этого полюса можно обозначить известной фразой «План — это закон ». На этом полюсе в экономическую жизнь внедряются методы работы правовой сферы, от чего экономика, для которой естественно жить по свойственным именно ей правилам, заболевает.

С другой стороны, на другом полюсе расположены экономические теории, ориентирующиеся на «австрийскуюшколу», на идеи Мизеса и Хайека. Здесь правильно утверждается необходимость построения независимой от государства экономической жизни. Граница между сферами общественной жизни в этом отношении проведена правильно (не будем здесь касаться того, что экономисты этой школы относят к экономике многие не принадлежащие к ней области). Но сама экономика — так, как ее мыслят представители «австрийской школы», устроена вовсе не на собственных основаниях, а на принципе культуры — свободе, независимости действующих субъектов. Эта школа «захватила » микроэкономику. В результате экономическая теория в целом строится из двух взаимопротиворечивых частей — микроэкономики «по австрийцам», которая выстраивает экономику по образцу сферы культуры, и макроэкономики «по дирижистам», которая строится под влиянием чуждых экономике воздействий из государственно-правовой сферы.

Между тем, реальная современная экономическая жизнь выстроена на основе роста производительности труда, что является следствием специализации экономических субъектов.

В результате специализации эти субъекты становятся менее самостоятельными, ни о какой «независимости» их в хозяйственной жизни и речи быть не может. Обществу требуются дополнительные интегративные механизмы в экономической сфере, тем более сильные, чем более развиты производительность труда и специализация производителей. Такой интегративной системой отчасти выступает рынок; отчасти — потому что требуются и иные формы интеграции. Тем самым, рассматривая хозяйственную жизнь, мы можем видеть не «свободную игру независимых сил», а как раз обратное непрерывное взаимодействие, взаимозависимость и взаимопомощь, когда ни один субъект современной экономики не может действовать, да не опираясь на плоды работы других субъектов.

В результате современная экономика является болезненно переразвитой, вмешивающейся в другие общественные сферы, и в то же время не понятой в своем существе, недостаточно осмысленной. Мы можем найти теории, строящие экономику на принципах права или принципах культуры, но не находим взгляда, где экономика, хозяйственная жизнь развивалась бы из собственных, соприродных ей принципов. И поэтому переразвитая экономика современности нуждается в «дополнительных вложениях», которые бы позволили понять ее существо, выстроить ее здоровым образом, указав правильные способы взаимодействия с иными подсистемами общества.

От чрезмерного расширения деятельности экономики на другие сферы общества страдают многие общественные институты. Хорошим примером непозволительного расширения принципа lassez faire может служить точка зрения М. Ротбарта (Ротбарт, 2002). Точно так же современные экономисты легко говорят о распространении экономических отношений на правовую сферу: потребители должны, якобы, покупать «услуги» парламентских деятелей и полиции, армии и суда. Эти мысли основаны на том, что все «это» стоит денег налогоплательщиков, а значит, является товаром. В том же смысле «все на свете » пользуется законами и живет работой учителей или врачей. Претензии на всеохватность может выдвинуть почти любая система общества, но это лишь необоснованные претензии, которые должны смениться четким представлением о реальных функциях той или иной системы.

Большим же успехом сейчас пользуются и мысли о том, что культурная деятельность должна быть самоокупаемой, выгодной и проч. (Гомбрич, 2002, с. 374-392). На основе этих мыслей развиваются грантовая структура науки и многие другие феномены современной культуры. Это также являет объемистый пример того, насколько непонятным остается представление о разделении сфер общественной жизни.

Что из этого может вырасти в конечном счете, уже примерно понятно. Разбираясь с тем, что представляет собой глобализация, можно придти к выводу, что, по крайней мере в финансовой сфере, ее можно определить как радикальное выдвижение на первый план критерия эффективности, что сопровождается отбрасыванием всех «тормозящих развитие» социальных соображений. И вот — точная метафора, возникшая совсем по другому поводу. В одной из статей Ю. Чижову, специалисту по «тюремной» истории советского периода, потребовалось дать определение Гулага. Вот что получилось.

Гулаг— это ответ реальности на поведение того общества, которое поддалось искушению радикального, дешевого и полного избавления от социальных проблем (Чижов, 2001, с. 200).

Если соотнести это определение с мнением Н. Кристи о том, как развивается правовая сфера в Европе и США, то ясно, что рисунок будущего в виде Гулага — вовсе не «алармистский лозунг», а точное указание на реальные тенденции развития общества. Если в правовой сфере применяется критерий эффективности к частной задаче, без учета последствий для других проблем, появляется Гулаг; столь же изолированное применение критерия эффективности к финансовой области создает «виртуальную экономику».

Я не думаю, что нынешние тюрьмы превратятся когда-нибудь в концентрационные лагеря. Даже в самом худшем случае преступников не будут убивать. Некоторое количество смертных приговоров будет приведено в исполнение, но большинство заключенных со временем освободят, или они покончат жизнь самоубийством, умрут естественной смертью или скончаются вследствие полученных в тюрьме телесных повреждений. Поэтому то, что может состояться, следует скорее назвать не концентрационным лагерем, а Гулагом. По моим довольно мрачным предположениям, весьма значительная часть мужского населения низших классов может провести большую часть жизни в тюрьмах и лагерях (Кристи, 2001, с. 177).

Процесс глобализации, выступивший перед человечеством с особой отчетливостью в последние десятилетия, образует общество, в котором переразвита экономическая жизнь в ущерб другим общественным сферам. Глобальное общество пока преимущественно — общество экономическое (более того — финансовое), оно не имеет соответствующей глобальной правовой сферы, что же до глобализации культуры, то об этом сказано многими авторами. Но когда в противовес глобализму с особенной силой выдвигаются идеи повышения мощи государственно-правовой сферы, это может привести к неправильному ее переразвитию. Хозяйственная жизнь, становясь глобальной, претерпела существенные изменения по сравнению с теми временами, когда экономика была еще локальной и Рикардо доказывал обоюдную выгодность торговли для сторон, входящих в сделку, привлекая тезис о том, что капитал неподвижен и потому выгодно перевозить товары. Так же и государственно-правовая сфера должна весьма существенно измениться, чтобы встать вровень с изменившейся и глобальной хозяйственной сферой. Если же просто «вырастить» современные локальные государственные институты до глобальных размеров, создать «всемирный парламент» и «всемирные законы» со всемирной полицией, то ничего, кроме ошибок, из этого не получится. Хотя бы потому, что устройство государственно-правовой сферы, которую мы сейчас имеем в развитых странах, нельзя признать удовлетворительным, она уже искажена по отношению к первичным принципам своего устройства.

То, что было системой правосудия, становится системой контроля над преступностью. Классическое разделение власти на судебную, исполнительную и законодательную практически сведено на нет. Суды стали орудиями в руках политиков, равно как и прокуроры (Кристи, 2001, с. 185).

Зигмунд Бауман (2002) резюмировал глобализацию как этап развития социума, когда верх в нем берут силы разъединения и индивидуации. Человек становится свободным, равным и одиноким. Одиночество взывает к объединению, и люди отдают свободу и равенство за единство — с нацией, государством, коллективом. Эта бесконечная карусель разложения внешних единств экономической глобализацией на человеческие атомы и новое слипание этих атомов в политические комки не имеет конца. Выход из бессмысленного круговращения не в возврате к старому (которое все устремлено к этой ситуации как к закономерному финалу) и не в победе одной из сторон, а в нахождении точки, не участвующей в круговерти экономических и политических форм. Этой точкой является культура — та сфера общественной жизни, которая тысячелетиями вырабатывала способы самостоятельности человека, опоры на силы, находящиеся внутри него. Расширяя эту точку до площади, площадки, места — распространяя культурные действия вокруг себя, человек создает участок, на котором схватка экономических и политических сил приводится культурой в баланс и систему. В этой более уравновешенной социальной ситуации возникает возможность строить социальные структуры, представляющие собой результат единства противоборствующих сил социума; возникает возможность социального творчества и выработки форм тех социальных организмов, которые могут выжить в эпоху глобализации.

Осознание существования трех сфер общественной жизни, балансом которых держится здоровое общество, способно выправить положение таким образом, что будут изобретены более верные способы функционирования хозяйства и права.

Нельзя сказать, что никто не признает этой задачи: можно найти довольно значительное количество высказываний, где говорится, например, о развитии государства таким образом, что оно должно соответствовать хозяйственной жизни. Сейчас постепенно формулируется позиция, что против неустойчивого и размывающего влияния экономического вихря, созданного глобализацией, следует использовать такие объединения, как государства, политические партии и этнические союзы. Бездушным механизмам эффективной экономики противопоставляются высокие иллюзии всемирной иерархии, которая будет разумно и благостно управлять человечеством. Однако эти внешние объединения людей обречены на поражение в схватке с экономической глобализацией. Сфера права в столкновении со сферой хозяйственной жизни неминуемо проиграет. Причины такого прогноза взаимоотношений права и экономики достаточно сложны и многообразны; вкратце можно сказать, что предполагается развитие и рост сегодняшней государственной сферы, уже видоизмененной взаимодействием с экономикой.

Можно сказать и об ином аспекте происходящего. Те правовые теории, которыми живет современное общество, очень устарели. Это плод еще XIX, даже XVIII века. В то же время современная экономика — поистине плод самых значительных интеллектуальных усилий человечества. В такие институции, как банки, система кредита или фьючерсы, вложены огромные интеллектуальные усилия, и сейчас развиваются все более сложные, интеллектоемкие образования экономической жизни. По сравнению с ними идеи, вложенные в институты современного права, предстают как лопаты и топоры в конкуренции с бульдозерами и взрывчаткой.

Ставка на «уравновешивающее» влияние государств современного типа в схватке с нивелирующей современные государственно-правовые формы экономической глобализацией, — эта ставка обречена на проигрыш. Единственным способом устоять является опора человека на силы, которые он сумеет найти внутри себя. Эти силы можно обозначить как силы культуры. Только начиная с культуры можно распутать тугой узел противоречий, сдавливающий современное общество, и раскрыть те формы, в которых должна протекать здоровая правовая и хозяйственная жизнь.

Собственно, смысл современной эпохи развития человечества и сводится к тому, чтобы человек научился выстаивать, опираясь на силы, которые он может найти в глубине своей личности. В этой связи спор западников и славянофилов, глобалистов и антиглобалистов приобретает совсем иной расклад: любая позиция права настолько, насколько она приближается к указанному смыслу, и пуста, если не имеет к нему отношения.

Следует оговориться, что сказанное о личной культуре и культуре общества не следует понимать прямо в том смысле, что для работы с кризисами, возникающими при глобализации, не пригодны политические средства. Мысль несколько иная: только на основе выработки свободной культурной жизни можно придти к пониманию, что в государственно-правовой сфере требуется выработка политических механизмов, специфических для каждого культурного региона. Сейчас в мире копируется и размножается англосаксонская модель политического устройства (парламент, партийная система и т. д.); с другой стороны, существует представление, что все основные модели общественного устройства даны еще Платоном и Аристотелем и выйти из этой системы альтернатив невозможно. На деле требуется политическое творчество; та политическая жизнь, которая существует сейчас, не способна выступить в качестве необходимого сдерживающего фактора для стремительно распухающей сферы хозяйственной жизни. И дело не решается проектами «всемирного правительства», то есть сохранения современной модели политической жизни и увеличения ее в размерах. Только обновленная политическая жизнь способна стать фактором общественного баланса.

Политическое творчество на основе свободной культурной жизни может привести к спецификации региональных политических систем на основе общих принципов, причем эти принципы, как бы они ни были близки к «демократическому букварю» по словесной упаковке, тем не менее будут значительно отличаться от общепринятых и общеневыполняемых ныне норм.

Организм западного общества и культуры переживает, по-видимому, один из самых сильных и глубоких кризисов за всю свою историю. Он гораздо серьезнее, чем обычный кризис; глубина его неизмерима, конца ему пока не видно, и западное общество погружается в него целиком. Это кризис чувственной культуры, которая господствовала в западном мире в течение последних пяти столетий и ныне достигла состояния перезрелости. /.../ В этом смысле мы переживаем один из самых крутых поворотов на историческом пути, сравнимом по своим масштабам с теми, которые испытали грекоримская и западная культуры при переходах от идеациональной фазы к чувственной и от чувственной к идеациональной (Сорокин, 2000/1957/, с. 720).

<< Назад   Вперёд>>