Консерватизм в прошлом и настоящем

При всей идейно-политической общности, которая отличает современный консерватизм, для него по-прежнему типична внутренняя неоднородность ³¹⁴. Более того, течения, которые по ряду позиций значительно разнятся друг от друга, существуют даже в рамках правого, традиционалистского консерватизма.

Налицо, например, различия между старым консерватизмом и модернизированным неоконсерватизмом. Первый ориентируется главным образом на старое и привычное. Второй пытается реализовать свои цели, учитывая изменившиеся обстоятельства и, по возможности, приспосабливаясь к ним.

Существуют заметные различия между американским и западноевропейским неоконсерватизмом. В Соединенных Штатах Америки в качестве неоконсерваторов выступает группа интеллектуалов, перешедших к правым из либерального, а иногда и леволиберального лагеря и сохранивших при этом переходе часть старого багажа. По своим позициям американские неоконсерваторы в ряде случаев ближе к западноевропейским правым либералам, чем к американским консерваторам-традиционалистам. Западноевропейские неоконсерваторы — это главным образом выходцы из консервативной среды, занимающие, как правило, более правые позиции, чем старые консерваторы.

Консервативные течения различаются и в зависимости от занимаемых ими общественно-политических позиций. Все они, естественно, находятся на правом фланге партийно-политической структуры в зоне развитого капитализма. В то же время и поныне существует умеренный («либеральный») консерватизм, дистанцирующийся от «крайностей» своих единомышленников и проявляющий в случае необходимости готовность пойти под давлением масс на некоторые назревшие социально-либеральные реформы общественных институтов.

Идейные и стратегические принципы современного «либерального», или реформистского консерватизма наиболее выразительно раскрываются у его американского образца, представленного главным образом группой интеллектуалов, центральное место среди которых принадлежит И. Кристолу. Именно их, как уже отмечалось, стали называть неоконсерваторами. Поскольку этот термин закрепился за ними, он и будет использован далее, однако с учетом того, что в данном случае речь идет о реформистском консерватизме.

Многочисленные авторы самых различных идейно-политических ориентаций видят ключ к пониманию этого течения американского консерватизма в его либеральном происхождении. В качестве важнейшей причины обращения в консервативную веру бывших видных либералов обычно считают их практический опыт работы в администрации Кеннеди и Джонсона, особенно провал джонсоновской программы «великого общества». В сторону консерватизма подтолкнули часть либералов и студенческие выступления 60-х годов. «Защита традиционного университета против радикального натиска, — пишет британский политолог Н. Эшфорд, — привела к тактическим союзам либералов с консерваторами и к возникновению неоконсервативных установок» ³¹⁵. По определению самого Кристола, «неоконсерватор — это обманутый реальностью либерал» ³¹⁶.

Вместе с тем Кристол особо подчеркивал непосредственную роль бизнеса в эволюции консерватизма: «Деловой мир в Соединенных Штатах за последние 12 лет становился все просвещеннее и чувствительнее по отношению к неоконсервативному течению и содействовал все более и более масштабным исследованиям о консерватизме и неоконсерватизме, так что резервуары этого идейного богатства — Гуверовский институт. Американский предпринимательский институт, Фонд наследия, Гудзоновский институт — превратились в подлинные центры интеллектуальной мощи и авторитета в Соединенных Штатах» ³¹⁷.

Что является ключевым моментом, ядром, сущностью неоконсерватизма как движения? — ставит вопрос Кристол. И дает такой ответ: «Это — не развитие в стиле «laissez-faire». Цель — консервативное государство благоденствия, устанавливающее минимальный жизненный стандарт для всех без исключения граждан» ³¹⁸. Это один из двух основных принципов неоконсервативного подхода к социально-политической проблематике — принцип «социального минимума». На первом же месте все-таки оказывается «принцип достижений»: статус и доход должны распределяться на основе образования и способностей ³¹⁹.

В отличие от правоконсервативных кругов неоконсерваторы не отвергают традиции рузвельтовского «нового курса». Однако позитивные результаты «государства благосостояния», на их взгляд, превратились в свою противоположность вследствие чрезмерного эгалитаризма в социально-политическую эпоху «великого общества» при президенте Джонсоне. «Современной развитой нации, — признает неоконсервативный идеолог Н. Глезер, — не избежать крупных социальных программ, которые были разработаны при Ф. Д. Рузвельте и расширены в последующие годы» ³²⁰.

Так как неоконсерваторы отдают себе отчет в объективной необходимости социальных реформ и высокой степени их необратимости, они выступают не за демонтаж «государства всеобщего благоденствия», а лишь за ограничение его социально-политических функций. Как отмечает представитель этого же течения Нюхтерлейн, «возможно, именно по вопросу о государстве благосостояния неоконсерваторы с наибольшей очевидностью отличаются от традиционных консерваторов» ³²¹. Неоконсерваторам чужда «страстная приверженность к неограниченному свободному рынку, что обычно характерно для американских правых... Это делает их ассоциацию с традиционным американским консерватизмом осторожной и нелегкой» ³²². Неоконсерваторы за такую экономическую политику, которая защищала бы капитализм от него самого; «рыночные механизмы используются, где это возможно, но остаются в обусловленных рамках социальной цели» ³²³.

Специфика этого течения четко вписывается в выдвинутую И. Кристолом схему консервативного консенсуса, которая, па его взгляд, имеет универсальное значение для «западных демократий». Три столпа этого консенсуса соответствуют системе приоритетов современного реформистского консерватизма.

На первое место Кристол ставит «экономический рост», измеряемый способностью обеспечить занятость и заработок среднему гражданину. Во-вторых, консервативный консенсус должен быть националистическим. Третьим его звеном является «акцент на моральные ценности, связанные с традиционными религиозными учениями» ³²⁴.

У современного реформистского консерватизма в ФРГ есть своя сравнительно свежая традиция «неолиберальной» социально-экономической политики, восходящая к отцу «экономического чуда» Л. Эрхарду. Нынешнее руководство ХДС пытается придать «новый блеск» выдвинутой им формуле «социального рыночного хозяйствам. По своему содержанию эта формула во многом напоминает «консервативное государство благоденствия» Кристола. Консерватизм этого типа втянул в свою орбиту и правых либералов. В результате сложился, по оценке деятеля партии «зеленых» Г. Клейнерта, умеренный вариант неоконсерватизма ³²⁵.

Во Франции сборным пунктом умеренных консерваторов и правых либералов стал Союз за французскую демократию (СФД), основанный в 1978 г. сторонниками тогдашнего президента В. Жискар д’Эстена. Его подход к вопросу о роли государства тоже вызывает ассоциации с концепциями американских консерваторов-реформистов. Отвергая вездесущий дирижизм голлистского периода, Жискар д’Эстен в своей программной книге «Французская демократия» не требовал резкого свертывания государственного вмешательства: «Совершенно очевидно, что нельзя помышлять об ограничении государства лишь теми функциями, которые когда-либо входили в королевские прерогативы: оборона, правосудие и выпуск денег. Все крупные социальные задачи — просвещение, здравоохранение, деловая жизнь, а также промышленное и сельскохозяйственное развитие требуют определенного вмешательства или участия государства в той или иной форме» ³²⁶. Такое государство, подчеркивал Жискар д’Эстен, «требует образа мыслей, противоположного техническо-бюрократическому мышлению» ³²⁷.

Свою более позднюю книгу «Два француза из трех» В. Жискар д’Эстен подавал как откровение, плод глубоких раздумий и поисков решения для Франции, хотя в ней его прежние позиции не столь уж значительно модифицируются. «Для определения моей ПОЗИЦИИ, — писал бывший президент, — скажу, что я — традиционалист-реформатор. Традиционалист, поскольку верю, что существуют ценности, которые наша история и наша цивилизация аккумулируют и формируют и которые образуют культурные и социальные «фонды» Франции; реформатор, поскольку я знаю, что жизнь есть непрерывное биологическое движение, что мы обязаны ему аккомпанировать, а в случае, если оно столкнется с препятствием, облегчать и направлять его» ³²⁸.

Отмечая высокую теоретическую активность реформистского консерватизма, нельзя в то же время не видеть, что главный стержень консервативного сдвига составляет до сих пор правый консерватизм традиционалистского типа. Наиболее рельефное выражение он обрел в тэтчеризме и рейганизме. «Новый консерватизм, возможно, неверное истолкование термина, — писал о тэтчеризме английский консервативный историк М. Коулинг. — Вероятно, было бы лучше рассматривать его как модифицированный традиционный консерватизм» ³²⁹. «По обе стороны Атлантики новый консерватизм представляет собой радикализированный, отдающий ностальгией вариант консерватизма, сочетающий в себе твердый индивидуализм и преданность свободному рынку, граничащие с экономическим дарвинизмом, с периодически популистским отношением к элитам и преданностью идее восстановления традиционных ценностей и национального величия», — так раскрывает суть рейганизма и тэтчеризма американский консервативный публицист К. Филлипс³³⁰. К этому же типу консерватизма он относит «французских голлистов Жака Ширака и западногерманских христианских демократов, близких Францу-Йозефу Штраусу» ³³¹.

Хотя лидер испанского правоконсервативного Народного альянса М. Фрага Ирибарне стремится предстать в качестве консерватора-реформиста, реальная позиция его партии также ближе к традиционалистскому типу. По мнению британского политолога К. Мидхерста, Народный альянс, несмотря на стремление вписаться в «новый либерально-демократический» контекст Испании, все же «в немалой мере сохраняет позиции, которые трудно отличить от авторитарного прошлого» ³³². «Лидером правых консерваторов» именует Фрагу Ирибарне обозреватель журнала «Камбио-16» А. Сараскета ³³³.

Критика буржуазного и социал-демократического реформизма нередко принимает у правых консерваторов характер полного отрицания реформы как таковой. Правда, в политической практике дело обстоит сложнее; приходится считаться с сопротивлением рабочего движения, необратимостью тех результатов реформистской ПОЛИТИКИ, которые стали обязательным элементом функционирования ГМК. Поэтому прагматизм нередко берет верх над антиреформистской и антилиберальной риторикой. Тем не менее именно она раскрывает сущностные позиции правых консерваторов.

Так, Р. Скратон в антиреформистском порыве провозглашает главным оппонентом консерватизма не радикала, прямо противостоящего консерватору, а реформиста, который «действует всегда в духе улучшения, находит причины для изменений, поскольку не может найти лучших оснований, чтобы воздержаться от них» ³³⁴. Западногерманским правоконсервативным кругам реформистская практика перманентных реформ представляется не чем иным, как «умеренной перманентной революцией» ³³⁵.

Очень зыбкими считает редактор правоконсервативного «Нэшнл ревю» Д. Собран границы, разделяющие реформизм и социализм. Различие между ними он видит главным образом в том, что «либерализм избегает прямой атаки. Он предпочитает разрушать собственность, семью и религию постепенно, скорее подрывая их определенность, чем пытаясь ликвидировать их насильственно» ³³⁶. Для «либеральной стратегии» в отличив от «более грубых форм социализма» присущи «непрямые методы». Цель ее — «концентрировать богатство в руках государства». Средства достижения этой цели: прогрессивное налогообложение, программы постепенного перераспределения, контроль над использованием частной собственности, налоги на наследство. Что же касается общей оценки реформистской политики, то ее Собран определяет как «социализм в розницу» ³³⁷. Антиреформизм, антилиберализм в идейно-политическом арсенале правых консерваторов взаимосвязаны с воинствующим антикоммунизмом. Решительное осуждение правыми консерваторами реформизма в значительной мере проистекает из твердого убеждения, что либералы и социал-демократы занимают примиренческую позицию по отношению к коммунизму.

Принципиальные слабости реформистской политики, как полагают правые консерваторы, особенно негативно сказываются во внешнеполитической сфере. Вообще реформизму, подчеркивает Р. Скратон, свойственно одностороннее тяготение к внутренним, домашним делам в ущерб делам международным. При реформистском правлении внешняя политика становится уклончивой, неопределенной; оказываются в забвении идеи войны, обороны и общественного порядка. Вместо этого предлагают деньги врагам и сделки друзьям. Между тем два-три «повелительных жеста» в области внешней политики, подняв чувство национального достоинства, гораздо больше будут способствовать «сплочению» нации, «стабильному правлению», чем кухонная возня с реформами. «Консервативный государственный деятель, — поучает Скратон, — должен понимать необходимость таких жестов и делать их в нужный момент» ³³⁸.

Радикальные тенденции в теории и практике правых консерваторов дают повод их умеренно консервативным и либеральным оппонентам усомниться в том, действительно ли являются те консерваторами. Так, английский либеральный публицист Д. Уотсон вообще отказывается признать Тэтчер, Рейгана, Ширака консерваторами. «Консерватор, — настаивает он, — это традиционалист, который любит старые ценности, а политику рассматривает как борьбу за сохранение вещей такими, как они есть. Но никто не может вообразить, что тэтчеризм или рейганизм стремятся сохранить вещи такими, как они есть. Начиная с 1979 г. М. Тэтчер дала Британии самое радикальное правительство со времени Эттли. Даже Черчилль по сравнению с Тэтчер мог бы показаться «мокрейшим из мокрых» ³³⁹.

От консервативной традиции пытаются отлучить М. Тэтчер и ее сторонников так называемые «мокрые» тори (Э. Хит, Л. Гилмур, К. Паттен и др.). Их поддерживал своим авторитетом Г. Макмиллан, много десятилетий воплощавший реформистский консерватизм. Подчеркивая «радикализм» тэтчеровского направления, «мокрые» тори хотели бы представить его радикально-либеральным или неолиберальным искажением истинного торизма, а себя — хранителями торийской традиции. Когда же о «радикализме» Тэтчер и ее единомышленников говорят представители либеральных и левых кругов, то они имеют в виду его праворадикальный оттенок. Но и в том и в другом случае под сомнение ставится консервативная сущность современного правого консерватизма.

Малая достоверность подобной позиции определяется прежде всего тем, что и те и другие исходят из усеченного представления о консерватизме лишь как о стремлении сохранить статус-кво. Однако если на психологическом уровне консерватизм действительно в значительной мере сводится к этому, то на уровне политическом дело обстоит иначе. Необходимо учитывать, что для консерватизма как типа политики главное — противодействие общественному прогрессу даже ценой изменения статус-кво, если он, на взгляд консерваторов, становится чересчур либеральным или социал-реформистским. Ради этого часть консерваторов готова пустить в ход решительные радикальные методы, занять жесткую бескомпромиссную позицию.

О роли и месте традиционалистского компонента в правоконсервативном идейно-политическом багаже наиболее четко и последовательно говорит Р. Скратон. Прочность и эффективность государственной власти, утверждает он, зависят от того, в какой мере ей удастся связать своей политикой воедино авторитет и традицию, обеспечив тем самым «приверженность» граждан. Благодаря «приверженности» общество конституируется как нечто большее, чем «агрегат индивидов», каким оно представляется либеральному сознанию. Особенно возрастает роль традиции в условиях отчуждения, замешательства и путаницы, завладевших сознанием современного человека. Традиция должна определять общественное бытие индивида.
Отличительной чертой тэтчеровского консерватизма Н. Лоусон считает отказ от ложной веры в эффективность государственного вмешательства, в равенство и возвращение в основное традиционное русло. «Это политически важно, — подчеркивает Лоусон, — не в смысле культа предков или легитимизации библейского авторитета; это важно потому, что традиция укоренена в сердцах и умах простых людей гораздо глубже, чем банальная мудрость недавнего прошлого» ³⁴⁰. Через традиционные моральные и религиозные ценности пролегает, по мысли правых консерваторов-традиционалистов, наиболее перспективный путь к широкому национальному консенсусу.

Традиционалистскому компоненту принадлежит существенная роль в наборе идей и принципов рейгановского консерватизма. Это обстоятельство подчеркивал в предисловии к сборнику выступлений Р. Рейгана одни из американских консервативных идеологов Р. Скайф: «Свыше двадцати лет назад в Соединенных Штатах возникла новая политическая и интеллектуальная инфраструктура, стремившаяся к восстановлению традиционных американских ценностей, разделявшая фундаменталистские представления о природе человека. И в 1980 г. она набрала достаточную силу, чтобы провести одного из своей среды в президенты» ³⁴¹.

Традиционализму придает серьезное значение в сколачивании массового базиса и Ж. Ширак. «Его козырь, — отмечают французские публицисты П. А. Жув и А. Магоди, — создание иллюзии, что правые и левые, петэновцы... и участники Сопротивления, пролетария и богачи могут сойтись в движении Жака Ширака, образ которого полон энергии н воплощает в себе вечные ценности старой Франции, атакуемые буквально со всех сторон» ³⁴².

В кризисных условиях современности, пишет Р. Зааге. поборники обновления консерватизма в ФРГ обращаются к связанной с традицией морали, возлагая надежды на «долиберальные и додемократические модели стабилизации» ³⁴³. Складывается ситуация, продолжает он, когда «позднебуржуазное» общество для своей интеграции во все возрастающей степени нуждается в докапиталистических традициях. При этом те, кто надеется на стабилизацию с помощью оживления традиционных ценностей, оказываются перед такой неизбежной перспективой: поскольку они более не могут рассчитывать на «естественный консенсус», им придется утверждать свой кодекс добродетелей в давно переставшем быть традиционным обществе репрессивным путем ³⁴⁴.

Обращение к традиционным консервативным ценностям создает, таким образом, благоприятную почву для авторитарных тенденций. «Общество, — утверждает Р. Скратон, — существует благодаря авторитету, а признание авторитета требует приверженности к связям, носящим не контрактный, а трансцендентный характер, в духе семейных уз. Но такая приверженность зиждется на традициях и обычаях, посредством которых она обретает силу закона» ³⁴⁵.

В идеологии западногерманских правых консерваторов активно заявляют о себе авторитарные представления в духе К. Шмитта. В соответствии с ними о «государственности» можно говорить в той мере, в какой она обладает суверенитетом. Пробным же камнем суверенитета даже при парламентском правлении является право на введение чрезвычайного положения. Из этого следует, что от соскальзывания к эгалитаризму и анархии способна уберечь только такая государственность, которая в случае опасности сможет опереться на строго иерархически разделенное и лояльное чиновничество, сильную армию и использовать полномочия или в форме авторитарной канцелярской демократии или в форме полновластного президентского правления ³⁴⁶.

Естественно, что в традиционалистском консерватизме сильны ностальгические мотивы. Его поборники любят взывать к «славному прошлому», «добрым старым временам», «великим теням», легендарно-мифологические представления о которых отложились в национальном сознании. Так, тэтчеристы эксплуатируют «викторианский синдром» как важный элемент британских традиций ³⁴⁷. О «ностальгическом консерватизме» Рейгана, взывающего к эпохе «просперити», пишет К. Филлипс ³⁴⁸.

Но для современного правого консерватизма характерна не просто ностальгия сама по себе. Его типологической чертой можно считать сплав из ностальгических и модернистских тенденций при явном преобладании последних. Модернизм правых консерваторов проявляется главным образом в их стремлении предстать в качестве силы, способной дать наиболее адекватный ответ на требования современного духовного и социально-экономического развития, и в первую очередь современного этапа научно-технической революции. «Британские консерваторы, — по словам Экклешела, — сочетают ностальгию по былой национальной славе с рвением крестоносцев ради спасения страны от ее экономической слабости» ³⁴⁹. Сана Тэтчер, как пишут британские публицисты Н. Уопшотт и Д. Брок, «энергично выступает за введение новой технологии в индустрии и коммуникационной технологии в особенности» ³⁵⁰.

Правоконсервативные силы приветствуют «революцию роботов», надеясь эксплуатировать ее последствия в своих интересах. При этом новейшие тенденции социально-экономического развития трактуются ими как реализация в модифицированных формах консервативных идеалов прошлого столетия.

Многие западные ученые и публицисты отмечают в консерватизме традиционалистского типа популистские черты. Под этим обычно подразумевается его стремление создать национальный консенсус на основе традиционных ценностей, используя современные методы мобилизации масс. Главным козырем является при этом разочарование населения в реформистской политике, проводившейся в прошлом. Многие авторы обращают внимание на популистские черты, свойственные политическому стилю правоконсервативных лидеров. В данном случае имеется в виду практика обращения к избирателям через голову партийных организаций, парламентов, средств массовых коммуникаций, эффективное воздействие на психику «простых людей», умение найти нужный тон и нужные слова. «Ни один президент до него, — пишет о Рейгане английский журналист Р. Чесшир, — не использовал более эффективно высокую трибуну Белого дома, чтобы обращаться к американскому народу через головы журналистов и конгресса. Он сводит сложные проблемы к элементарным инстинктам. Он создает образ Америки, какой она уже никогда не будет, а может быть, никогда и не была... » ³⁵¹. О «популистском имидже» лидера ОПР Ширака пишет французский политолог Леконт ³⁵². Фрагу Ирибарне называют «самым популистским из испанских политиков» ³⁵³. Сравнивая Тэтчер с Дизраэли, правоконсервативный публицист А. Хартли особенно подчеркивает свойственное им обоим «популистское видение», которое помогло расширить электорат консервативной партии за счет рабочих ³⁵⁴.

Среди части английских левых распространена трактовка тэтчеризма как «авторитарного популизма». «Популизм тори, — читаем мы в одном из их изданий, — все более принимает форму сплочения привилегированной нации «добропорядочных граждан» и «усердных тружеников» против нации приниженных и подавляемых, которая вбирает в себя не только обитателей городских гетто с их этническими меньшинствами, но и большую часть неквалифицированного рабочего класса за пределами юго-востока» ³⁵⁵. Такого рода популизм содержит в себе и расистские черты.

Конечно, термин «авторитарный популизм» нельзя считать исчерпывающей сущностной характеристикой тэтчеризма и других форм консерватизма аналогичного типа. Однако в нем верно схвачены во взаимосвязи важные типологические признаки этого явления.

Наряду с правым консерватизмом все больше набирает силу и его экстремистская форма.
Оживленная деятельность «новых правых» зарегистрировала во многих странах зоны развитого капитализма. Однако в теоретическом плане особенно активны они во Франции. Ядро французских «новых правых» составляют консервативные интеллектуалы, объединенные вокруг таких теоретических обществ, как Группа по исследованию европейской цивилизации (ГРЭС) и «Клуб часов». В числе этих интеллектуалов — масштабные для французских условий публицисты: А. де Бенуа, П. Вьяля, М. Понятовски, Л. Повель и некоторые другие.

В распоряжении французских «новых правых» — эффективные средства распространения взглядов. ГРЭС наряду с изданиями для внутреннего пользования выпускает рассчитанные на широкую публику журналы «Нувель эколь» и «Труазьен милленэр». «Клуб часов» издает журнал «Контрпуэн». В руках «новых правых» — издательство «Коперник» и, что очень важно, культурная рубрика выходящей большим тиражом правой газеты «Фигаро», а также ее субботнее приложение «Фигаро-магазин».

Многие позиции французских «новых правых» представляют собой воспроизведение на «более интеллектуальном уровне» взглядов, отстаиваемых консерваторами в целом. Имеются, однако, области, в которых экстремизм «новых правых» проявляется с особой силой.

Прежде всего это относится к их позиции по вопросу о равенстве. «Новые правые» не просто отвергают равенство, подобно всем другим консерваторам. Неравенство людей они рассматривают как стержень всей своей мировоззренческой системы. С ссылкой на научные авторитеты оно провозглашается законом, обеспечивающим выживание человеческому роду ³⁵⁶.

С этой же точки зрения рассматривается вся история человечества. Неравенство объявляется ее созидательным, а равенство — разрушительным началом. Типичны в этом смысле рассуждения А. де Бенуа, для которого падение Римской империи обусловлено распространением христианской религии, принесшей — с утверждением о равенстве всех людей перед богом — идею социальной революции и погубившей тем самым государство.

Важная отличительная черта теоретических построений французских «новых правых» — настойчивая «биологизация» общественных отношений. Вслед за О. Шпенглером и А. Геленом они подробно описывают «трагедию человека», пытающегося поставить себя выше своей природы, преодолеть собственные инстинкты. Кажущаяся безграничной свобода человека в сфере творимой им культуры, утверждают они, в действительности жестко ограничена биологическими законами природы, т. е. теми пределами, которые ставят человеку «прирожденные способы поведения» ³⁵⁷, свою очередь обусловленные его инстинктами и расовой принадлежностью.

В то же время и Бенуа, и большинство его единомышленников воздерживаются от сведения неравенства к биологическим причинам. Это было бы равнозначно принятию основных постулатов расизма, что, в свою очередь, чревато неприятными политическими последствиями, особенно во Франции. Однако, будучи расистами по своей сути, они не отвергают его; просто наряду с биологической под расизм подводится культурологическая основа. Различия между народами, социальными группами и индивидами объявляются результатом природно-климатических воздействий, а также различий в историко-культурной социализации, обладающей, по утверждению французских «новых правых», предельно высокой устойчивостью. На этом строится целая пирамида рассуждений о культурной и всякой иной несовместимости народов и об интеллектуально-культурном неравенстве как основании для иерархического построения общества.

Главную опасность, угрожающую Западу, «новые правые» видят в «постепенном исчезновении разнообразия в мире, в нивелировании личности, нивелировании культур и сведении их в одну мировую цивилизацию» ³⁵⁸. Поэтому борьба, в которой участвует сейчас вся планета, в конечном счете сводится ими к борьбе между «дифференцирующим и унифицирующим подходами к жизни» ³⁵⁹.

«Я называю правой, — писал Бенуа, — такую позицию, исходя из которой учитывается все разнообразие мира, и вследствие этого связанное с ним неравенство рассматривается как благо, а прогрессирующая однородность мира... провозглашаемая и осуществляемая представителями эгалитарных идеологий, как зло» ³⁶⁰.

Будучи примененной к решению практических проблем, эта доктрина реализуется в виде призывов к ослаблению роли масс, «неправомерно подчинивших» себе высшие классы, к созданию новой «строгой этики», способной придать существованию людей «новый смысл», содействовать восстановлению «общественной иерархии» и созданию условий для возникновения «духовного типа» личности, «воплощающей в себе современные аристократические принципы» .
³⁶¹
У «новых правых» в ФРГ традиционно расистский «биологический» элемент концепции неравенства выступает в более откровенной форме. Отбрасывая оговорки своих французских коллег, они открыто делают упор на «генетически обусловленные» различия между народами. В соответствии с этим они провозглашают себя горячими сторонниками идеи сравнительного измерения интеллектуальных показателей отдельных социальных и этнических групп (проверки «коэффициента умственных способностей») и т. д.

Результаты этих исследований широко используются для подтверждения оправданности приниженного социально-экономического положения народов развивающихся стран ³⁶².
Непосредственное следствие такого подхода — позитивное отношение к так называемой «биополитике» — использованию достижений генной инженерии для политически планируемого производства «аристократии».

Важнейшим залогом сохранения неравенства «новые правые» считают привязанность к определенной территории, которая, в свою очередь, неизбежно влечет за собой и «бескомпромиссный отпор» всем попыткам «чужаков» внедриться в иноэтническую среду. Эти попытки, утверждают «новые правые», опасны не только тем, что лишают автохтонное население части социального продукта, но и тем, что они чреваты смешением рас («бастардизацией» коренных народов). Отсюда настойчивые рекомендации ввести жесткий контроль за миграционными потоками и регулирование рождаемости среди представителей «чуждых рас» ³⁶³.

Констатация существования неравенства используется «новыми правыми» и для оправдания принципа агрессии, поскольку именно стремление к агрессии позволяет человеку «стать тем, кто он есть», занять определенное, отграниченное от других пространство, добиться подобающего ранга внутри своей малой группы и даже создать новое в области культуры. Правда, как признают «новые правые», вооруженная агрессия в современных условиях угрожает самому существованию человечества. Однако достаточно отказаться от оружия массового уничтожения, чтобы война могла н в будущем исполнять функцию механизма естественного отбора в процессе эволюции видов, а также регулировать численность населения ³⁶⁴.

Отличительной чертой идеологии «новых правых», как и всех сторонников консервативного экстремистского активизма, является крайняя нетерпимость не только по отношению к левым, но и еще большая, чем у правых консерваторов, враждебность к буржуазно-центристским и умеренно-правым политическим силам.

Так, одной из своих главных мишеней «новые правые», в полном согласии со своими предшественниками в довоенные годы, провозглашают «либерализм». Обычно в писаниях «новых правых» либерализм фигурирует во взаимосвязи с марксизмом. Либеральному и марксистскому «экономизму» «новые правые» противопоставляют «арийско-кельтское подсознание» с его «героическими ценностными масштабами» ³⁶⁵.

Один из идеологов «новых правых» Г. Фане, всячески поносящий «реакционный гуманизм», расшифровывая это понятие, объединяет в его рамках либералов, христиан и марксистов ³⁶⁶. Москва, коммунизм и его союзники «либ-лаб», (т. е. либералы и социал-реформисты. — Авт.) — таковы мишени, по которым ведет огонь глава правоэкстремистского «Национального фронта» во Франции Ж. М. Ле Пэн. «Священная миссия правых, — провозглашает он, — поднять народ против коммунизма и либерализма» ³⁶⁷.

Столь решительный антилиберализм «новых правых» продиктован прежде всего тем, что либералы представляются консервативным экстремистам главным препятствием на пути к осуществлению их целей. Им, в частности, «мешает» отстаиваемая либералами парламентская система, не подходящая для осуществления «великого национального проекта ³⁶⁸. Из-за свойственных либерализму «механицизма» и «чистой функциональности» он представляется «новым правым» несовместимым со столь дорогой им «органической концепцией общества» ³⁶⁹.

Крайний антилиберализм, свойственный консерваторам экстремистского типа, проявляется и в их отношении к умеренному, либеральному консерватизму. Для западногерманского теоретика консервативного экстремизма А. Молера либеральные консерваторы — прежде всего «приспособленцы», норовящие идти «удобным путем», а такой путь «всегда ведет к политическому прозябанию» ³⁷⁰.

Многие идеи, отстаиваемые «новыми правыми», совпадают со взглядами «обновителей» консерватизма, и прежде всего младоконсерваторов, действовавших в довоенные годы. Сами «новые правые» не отрицают этого сходства. Они охотно признают источник своей «мудрости». Большой популярностью в их рядах пользуются работы Мёллера ван ден Брука, О. Шпенглера и им подобных ³⁷¹.

Главным звеном, объединяющим «новых правых» и их предшественников, является их общая приверженность к идее «консервативной революции», т. е. к насильственному изменению существующей буржуазной политической системы во имя осуществления консервативного плана спасения капиталистического общества.

Очевидно, что подобная позиция свидетельствует о значительном сближении взглядов «новых правых» с идеологией фашизма. Сами «новые правые» отвергают сравнение с фашистами, хотя и делают это не столь категорически, как представители других консервативных течений.
Тем не менее именно они, как это было и в прошлом, создают резервуар крайне реакционных идей, из которого беспрепятственно черпают фашистские силы.

---

³¹⁴См.: Тодоров A. Консерва-тизъм п неоконсерватизъм. С., 1983; Кёпеци Б. Неоконсерватизм и новые правые. М. 1986.
³¹⁵Neokonservative und «Neue Rechle»: Der Angriff gegen Sozialstaat und liberate Demokratie in den Vereinigten Staaten, West Europe und der Bundesrepublik. Munchen, 1983. S. 37.
³¹⁶Der Neo-Konservatismus in den Vereinigten Staaten und seine Auswirkungen auf die Atlantische Allianz. Melle, 1982. S. 51.
³¹⁷Der Neo-Konservatismus in den Vereinigten Staaten... S. 68.
³¹⁸Ibid. S. 69.
³¹⁹Neokonservative und «Neue Re elite», S. 39, 45.
³²⁰Glazer N. The Social Policy of the Reagan Administration // The Public Interest. 1984. P. 98.
³²¹Neuchterlein I. Neoconserva-tism and Irving Kristol // Commentary. 1984. Vol. 78. N 2. P. 48.
³²²Ibid.
³²³Neokonservative und «Neue Re elite». S. 4G.
³²⁴Commentary. 1985. Vol. 80. N 5. P. 59.
³²⁵Kleinert tf.-Noch wenig Chan-cen fur einen «aufgeklarten Ivonservatismus» // Blatter fur deutsche und internationale Politik. 1986. H. 5. S. 557.
³²⁶Giscar d'Estaing V. Democratic fran^aise. P., 1976. P. 147.
³²⁷Ibid. P. 148.
³²⁸Giscar d'Estaing V. Deux fran-^aise sur trois. P., 1984. P. 64.
³³⁰Conservative Essays. L., 1978. P. 194.
³³¹Phillips K. Hubris on the Right II Tho New York Times Magazine. 1985. May 12. P. 60.
³³²Phillips K. P. Post-Conservative America: People, Politics and Ideology in a Time of Crisis. N. Y., 1982. P. 205.
³³³Conservative Politics in Western Europe. L., 1982. P. 309.
³³⁴Cambio 16. 1984. N 680. P. 57.
³³⁵Scruton R. The Meaning ol Conservatism. Totowa, 1980. P. 13.
³³⁶Saage R. Ruckkehr zum star-ken Staat: Studien iiber Kon-servatismus und Faschismus und Demokratie. Frankfurt a. M, 1983. S. 259.
³³⁶Sorban J. Pensees: Notes for the Reactionary of Tomorrow // National Review. 1985. Vol. 37, N 25. P. 37.
³³⁷Ibid. P. 40.
³³⁸Sсruton R. Op. cit. P. 189.
³³⁹Watson G. Who are the Conservatives?: The Paradox of the New Radicalism // Encounter. 1983. Vol. 61. N 4. P. 27.
³⁴⁰Lawson N. The New Conservatism. L., 1980. P. 3.
³⁴¹Ronald Reagan Talks to America. Old Greenwich (Conn.). 1983. P. XV.
³⁴²Jouve P. A., Magoudi A. Jacques Chirac et repetition/Esprit. 1984. N 6. P. 88—89.
³⁴³Saage R. Op. cit. S. 243. Ibid. S. 245.
³⁴⁴Scruton R. Op. cit. P. 45.
³⁴⁵Saage Д. Op. cit. S. 268—269.
³⁴⁶Moore Ch. The Victorian Syndrome 11 Spectator. 1983. vol. 250. N 8077. P. 8.
³⁴⁷Phillips K. Post-Conservative America. P. 4.
³⁴⁸Eccleshall R. Conservatism // Political Ideologies. L., 1984. P. 82.
³⁴⁹Wapshott N., Brock G. Thatcher. L., 1983. P. 214.
³⁵⁰The Observer. 1984. Jan. 29.
³⁵¹Conservative Politics in Western Europe. P. 255.
³⁵²Cambio 16. 1986. N 759. P. 38.
³⁵³Hartley A. From Disraeli to Thatcher. The Avatars of English Conservatism // Encounter. 1986. vol. 66. N 4. P. 44, 46.
³⁵⁴Authoritarian Populism, Two Nations and Thatcherism // New Left Review. 1984. N 147, P. 50.
³⁵⁵См.: Benoist A. de. Les idees a l'endroit. P., 1979. P. 165.
³⁵⁶Moreau P. Die и cue Religion der Rasse: Der Biologismus und die Kollektive Ethik der Neuen Rechten in Frankreich und Deutschland // Neokon-servative und «Neue Rechte» / Hrsg. von G. Fetscher. Miin-chen, 1983. S. 123, 126.
³⁵⁷Benoist A. de. Op. cit P. 72.
³⁵⁸Ibid. P. 73.
³⁵⁹Ibid. P. 58.
³⁶⁰Ibid: P; 132.
³⁶¹См.: Rieck J. Zur Debatte iiber die Vererbliclikeit der Intelligenz/Das unvergang-liche Erbe. Tubingen, 1981. S. 341.
³⁶²См.: Moreau P. Op. cit.
³⁶³См.: Ibid. S. 137—138.
³⁶⁴Ibid. S. 121.
³⁶⁵См.: Neokonservative und die «Neue Rechte». S. 182.
³⁶⁶Le Pen J-M. Les francais d'abord Carrere. P., 1984. P. 72.
³⁶⁷Neokonservative und «Neue Rechte». S. 207.
³⁶⁹Nuova destra e cultura reazio-naria negli anni ottanta. Cu-neo, 1983. P. 263.
³⁷⁰Mohler A. Wir feinen Konser-vativen // Vergangenkeitsbe-waltigung. Krefeld, 1980. S. 97.
³⁷¹См. гл. II настоящей книги.

<< Назад   Вперёд>>