Искусство экономной смерти. (Сотворение видеомира)

Революционная судорога развития в XX в. захватывает весь евразийский континент. В первой половине столетия — всю Европу, кроме парламентско-демократических бастионов на ее северо-западе. В начале XXI в. революционный очаг более мягкого, несжигающего пламени зажигается на ее южных и восточных пределах. Однако распространяться далее огню цветочных переворотов трудно. Падение киргизского президента А. Акаева в марте 2005 г. — пограничный случай. Причисление его к семейству цветочных революций — определенная натяжка. Отнесенный далеко на Восток, погруженный в потемки местной кланово-родовой жизни, киргизский случай дает образ далекого прошлого, омываемого волнами постистории. Столкновение двух начал сдвигает нас от игровых сценариев восточноевропейского образца назад, в XX в.
Если сравнивать Бишкек марта 2005 г. с Белградом октября 2000 г., Тбилиси ноября 2003 г. и Киевом ноября-декабря 2004 г., то выявятся сходства и различия. Сходство в том, что правящий режим стеснен в применении репрессивных средств и в этом отношении контролируется Западом. В столице Кыргызстана Бишкеке беспрепятственно действуют основанные на западные гранты организации. Переворот происходит после парламентских выборов. Ведущие лидеры оппозиции не прочь вписать свои действия в череду бескровных посткоммунистических революций. Но на этом сходство, пожалуй, заканчивается и начинаются различия. События развиваются не так, как подобает по «цветочному» сценарию.

27 февраля и 13 марта 2005 г. в Киргизии проходят два тура парламентских выборов. Победу на них одержала «партия власти» президента А. Акаева. Кое-кто из проигравших кандидатов в депутаты хотел бы продолжить борьбу за желанное место уже другими средствами. Сначала речь шла о переголосовании в отдельных округах. Но затем стали раздаваться требования досрочной отставки президента (конституционный срок его правления истекал в октябре 2005 г.). Лидеры оппозиции, вышедшие из акаевского окружения, понимали, что радикальные лозунги уводят в сторону от ненасильственного гражданского движения за соблюдение электоральных законов. Однако идея избирательной демократии едва ли имела в стране большую популярность. Требование чистых выборов не является стержнем киргизских событий марта 2005 г. В отличие от Сербии, Грузии, Украины, результаты голосования не были аннулированы после мартовской революции. В Киргизии отсутствовало широкое движение протестующего электората; масса под руководством южных кланов сразу включилась в борьбу за реальную власть, за конкретные блага. Административная структура стала захватываться антиакаевцами еще до окончания выборов. К концу марта в Оше и Джалал-Абаде уже сидели «народные губернаторы», избранные общими собраниями жителей — курултаями. Слова о свержении антинародного бишкекского режима импонировали населению больше, чем о восстановлении конституционных гарантий.

20-22 марта развернулась борьба за ключевые города Юга — Ош и Джалал-Абад. Сначала ОМОН отбивает у оппозиции здания областных администраций. Но успех этот кратковременен. Громадные толпы горожан и жителей окрестных сел контратакуют. Противники не применяют друг против друга огнестрельного оружия, но баталии разворачиваются нешуточные. Формальные лидеры оппозиции, прибывшие из Бишкека, пробуют утихомирить толпу, но это им плохо удается. Происходящее трудно назвать ненасильственным протестом. Каких-либо эмблем, карикатур, плакатов толпа при себе не имеет, зато активно орудует палками. Прессатташе президента Акаева объясняет, что беспорядки организованы наркомафией. Президент желает избежать кровопролития и поэтому приказал вывести войска из мятежных городов. Американское посольство в Бишкеке и ОБСЕ предлагают свое посредничество в переговорах между правительством и оппозицией.

Это — южная интродукция бишкекского переворота. В преддверье решающих событий российская пресса определяла ситуацию в Киргизии как мятеж юга против севера. «Обособленные друг от друга, разделенные непреодолимыми горными хребтами, эти регионы традиционно противостоят друг другу. В советские времена первыми секретарями республиканского ЦК партии были по очереди то северянин, то южанин. Акаев — выходец с севера, Бишкек — тоже на севере. Противники президента опираются главным образом на южные регионы.

Как будут развиваться события дальше, во многом будет зависеть от того, насколько лояльны президенту (и эффективны) силовые структуры. Если они сумеют быстро и безболезненно навести порядок в ключевых городах юга, локализовать «мятеж» — «революционный порыв» сойдет на нет. Если же столкновения в южных областях продолжатся, если курултаи и «народные губернаторы» будут вести себя как альтернативная власть, страна окажется на грани раскола» (Юсин, 2005, с. 3). Картинка из Киргизии двоится. Верхушка оппозиции примеряет к себе цветочную символику, и пресса не может отказать ей в таком праве. Однако информация из Киргизии излагается как мятеж южных кланов против северно-бишкекского режима. Напрашивается аналогия с географическим расколом Украины. Но громадное отличие Киргизии от восточноевропейских аналогов в том, что в Украине, как и в Грузии и Сербии, центробежные тенденции амортизируются решающим влиянием столицы, где, собственно, и сконцентрирован потенциал ненасильственного сопротивления. Надежда на мирный исход киргизского кризиса у обозревателя слабая. Вопрос в том, сколько прольется крови — мало (при быстром подавлении мятежа) или много (при затяжной гражданской войне между севером и югом).

Мы знаем, что получилось третье: подавить мятеж юга не удалось, но гражданской войны между двумя регионами и распада Киргизия избежала. Это произошло потому, что «цветные» веяния не оказались для центрально-азиатской страны совершенно внешними. Они затронули ее элиту и отчасти парировали сокрушительный задор низов.

Журналисты описывают Бишкек утром 24 марта как сонный город, разомлевший под жарким солнцем. Накануне здесь прошел митинг оппозиции из нескольких сот человек. Акция 24 марта удалась гораздо лучше. Дело происходит на небольшом пространстве в центре столицы, напротив оцепленного милицией президентского дворца (он же Дом правительства, он же «Белый дом»). Манифестанты собираются быстро. «Площадь сразу заполнилась народом — слишком, слишком много подростков с городских окраин. Половина на площади — с повязками и палками. На трибунах — вожди оппозиции в окружении крепких молодых людей в костюмах... Свалка внезапна: у площади появляются люди в синих повязках с деревянными щитами, которые бросают в уже разогретую речами толпу палки, щебень и камни. Оппозиции нужно немного: крик «Это они, акаевцы!» — ломаются на куски плиты площади. Камни и палки летят обратно. Швыряясь, оппозиционеры отгоняют назад своих противников. Лидеры оппозиции ликуют: «Мы заняли площадь Свободы и уже не уйдем отсюда!» Журналисты, снующие в толпе озлобленных киргизов, улыбаются знающе: «Это новый майдан». Появляются первые раненые: с обеих сторон — от ударов камней и дубинок.

Заваруха перемещается по площади (под крики: «Не поддаваться на провокации») и сталкивается с милицией. Блестящая стена щитов выдвигается вперед, кто-то в милицейских брюках твердо говорит: «Отсеките их», но милиция откатывается обратно. Отсекать решили конными патрулями, но люди сбрасывают милиционеров с коней, валят под ноги толпы вместе с животными.

И вот они уже у оцепления, которое под градом камней и палок отходит во дворец, еще несколько мгновений — и первая толпа поджарых ребят врывается в холл «Белого дома». Время как будто перемешивается: вот уже у сухого бассейна стоит «Газель» с динамиками, толпа выводит из здания солдат и милиционеров, многие из них избиты. С них, ведомых сквозь жадный коридор рук, срывают куртки, скатки, каски, жилеты. Но никто не хватает автоматы за спинами у солдат. А из окон летят осколки, какие-то белые листы, части мебели, на последнем, президентском, этаже взвивается флаг. Толпа внизу ликует: «А где Акаев?» — «Он уже в Москве, Алма-Ате, на границе с Казахстаном, на Иссык-Куле». Все говорят сразу, но, похоже, судьба бывшего президента никого не интересует» (Виноградов, 2005 а, с. 1, 3).

Вот и все. К репортажным зарисовкам судьбоносных для Киргизии моментов мало что можно добавить. Импровизация или блестяще проведенный захват власти? Воздержусь от суждений на сей счет. Я рассматриваю визуальный рисунок переворота, а не его «потаенные пружины». Бишкекская революционная сценография отлична от белградской, тбилисской и особенно киевской. Там постановочный аспект подчеркивается. Если вспомнить М. Соколова — «высочайший уровень планирования и высочайший, опять же, уровень гласности». Сценарий обнародован, начало представления объявлено, остается сыграть. Правда, это не пьеса с разученными ролями, а хэппенинг с большой и активной массовкой. Экранные революции фиксированы в своих основных моментах. Они настроены на съемку. То, что вменяется им в недостаток, следует признать их атрибутом.

В бишкекском деле все постановочно-сценарные узлы спрятаны, и оно не рассчитано на просмотр. Оно рассчитано на прямой результат. Едва ли можно назвать его зрелищем народного протеста. Зрелища, да и протеста как такового, нет. Есть ошеломительно быстрый захват правительственной резиденции. В Белграде и Тбилиси резиденции власти тоже захватывали. Однако там штурм смотрелся как апогей долгих и картинных сцен массового мирного протеста. Народ как бы вынужден был взять то, что ему и так принадлежит. Сам захват весьма картинен и являет собой зрелище прямого народоправия, временно замещающего легитимный порядок непрямой (представительной) демократии. В Бишкеке державный телевизионныйpopulus отсутствует. Зато есть молниеносные сшибки противоборствующих команд, пробежки по площади «поджарых ребят» — спортивного вида молодых людей с палками. Кадры бишкекского восстания мчатся. Построить визуальный ряд, вычленить фабулу происходящего трудно. Поражает и молчаливость штурмующей толпы. Очень споро, деловито, не напоказ она действует. Здесь революционная телесность как бы доэкранна и довизуальна, она в другом по отношению к трансляции измерении.

Киргизская революция выпадает из «цветочного ряда» своим бедным оформлением. Не пристали к ней логотипы, слоганы, колористические коды. Даже и верхушка оппозиции в них плохо определилась. «Все-таки какого цвета киргизского революция?» — допытывается 26 марта корреспондент НТВ Фефилов у Р. Отунбаевой, которая после переворота опять вернулась на пост министра иностранных дел. «Наверное, она юрточная», — подумав, отвечает киргизская железная леди. Пытались наречь бишкекские события революцией тюльпанов, но то, что легко усваивалось в Грузии, Украине, оказалось неорганичным для горной центрально-азиатской страны. Батальный балет, развернувшийся 24 марта на площади Свободы, вызывает ассоциации со стремительным набегом кочевников, тем более что и всадники на площади есть.

Внешний мир, власть (неожиданно для нее свергнутая) и верхушка оппозиции, неожиданно для нее (если верить ее словам) ставшая властью, ошеломлены. Падение Акаева нельзя объяснить соперничеством России и США. Наоборот, Акаев олицетворял совпадение интересов Запада и России в борьбе против исламско-террористической угрозы в опасном углу наркотрафиков и потаенных горных баз боевиков. Его европеизм, отчасти советского интеллигентски-диссидентского пошиба, устраивал как Москву, так и Вашингтон. Российская и американская военно-воздушные базы мирно соседствовали под Бишкеком. Трудно обвинить акаевский клан и в причастности к наркоторговле: он северный, а опиумные маршруты проходят на юге страны, через революционные Ош и Джалал-Абад.

Маленький народ, затерянный среди высочайших гор Центральной Азии, не может быть поставлен в один исторический ряд с народами европейского рубежа, имевшими длительную государственную традицию. История киргизов родовая, догосударственная. А государство Кыргызстан возникает при Акаеве. В кресло президента он сел в результате замешательства киргизской партийной элиты, вызванного ошской резней 1990 г. Так главой внезапно получившего независимость центрально-азиатского государства стал член межрегиональной группы, президент Киргизской АН Аскар Акаевич Акаев. Хотя ошская резня — инициирующая веха кыргызстанской государственности, однако само избрание Акаева было мирным и легитимным. Весьма либеральный для Средней Азии курс акаевского правления позволил наводнить Бишкек филиалами западных гуманитарных фондов и наметить Киргизию на роль витрины демократического развития в Центральной Азии. Однако расчеты Запада на плавную трансформацию бывшей советской республики в центрально-азиатскую Швейцарию были преждевременны.
Стремительный и успешный набег на центральную государственную власть, олицетворявшуюся семиэтажным «Белым домом» на площади Свободы, продолжился массовыми грабежами. Подростки бишкекских окраин и вошедшие в город южане предъявляют свои права на богатства столичного города. Андрей Бабицкий сообщает по «Свободе» из Бишкека, что на улицах собираются громадные толпы тинэйджеров обоих полов, некоторые с полиэтиленовыми пакетами и сумками. Они отправляются грабить. Подростки оживлены, при этом лишены бандитской разнузданности и воровской потайки. А вот что наблюдает корреспондент «Известий» М. Виноградов: «Рядом с площадью Алотоу темная толпа. Люди исчезают в оконных проемах и дверях огромного «Бета-Сторис» — исчезают и появляются вновь, но уже с награбленным в руках, на плечах. При том жители юга несут больше продукты и выпивку— неподалеку горят костерки, вокруг которых они и сгрудились... Улица перед магазином запружена машинами: это горожане деловито тащат кожаные диваны, зеркальные шкафы и стеклянные столы — видимо, интерьер магазина. Время от времени ктото уезжает, незакрытый багажник напоминает разинутую пасть хищника.

Чуть дальше — под шумок грабят маленький магазин джинсовой одежды. Внутри кто-то подсвечивает фонариком. Такая картина повторялась почти по всему городу: толпы нетрезвых жителей с палками в руках, нацепивших разноцветные повязки (как у членов оппозиционных партий), ходили по улицам и били стекла магазинов и домов, грабили и уносили все, что подвернется: от детского питания до чернильных картриджей для принтеров» (Виноградов, 2005 6, с. 1).

Это, конечно, не Киев. Город «тюльпановой революции» больше напоминает Багдад после бегства Саддама. Но жертв междувластия в Бишкеке меньше: пятнадцать погибших и несколько сот раненых в первые послереволюционные ночи грабежей. Рокировка внутри киргизской элиты произошла относительно быстро и при доминировании сил, которые представляли себя перед миром как носители современного европейского начала и не были заинтересованы в распаде единого киргизского государства. Интересно, что на третий день после переворота, 27 марта, киргизский Центризбирком признал полномочия избранного при бежавшем президенте Жогорку Кенеша (парламента). Тем самым отпала главная «цветочная» легенда революции: борьба за чистоту элективной процедуры. Она и сначала была для Киргизии сомнительна. Пешие колонны и конные группы собирались явно не из-за каких-то процентов голосов. Можно также сильно сомневаться, сулило ли переголосование победу «тюльпановому» блоку. И дело не только в северных сородичах Акаева, а в том, что революционный юг вообще-то тянулся не к цветочному, а к зеленому, исламскому цвету. Новая правящая верхушка создалась перетасовыванием старой колоды, в которой имелись и «северные», и «южные», но отсутствовали-самые радикальные борцы с «бишкекским режимом». Эти «народные вожди», руководители региональных движений Юга, уже 27 марта создали свой комитет. Однако второй поход на Бишкек не получился, а устраивать перевыборы новые хозяева Белого дома отказались.

Оставлю в стороне специальную тему внутренней киргизской политики.

В книжке про сотворение видеомира бишкекский случай интересен как пример смешения двух революционных технологий: информационно-игровой, ненасильственной и классической, действенно-насильственной. Возникает впечатление, что первая предназначена для внешнего мира. Это тот имидж, в котором киргизская верхушка является на экранах мирового вещания. Для внутреннего потребления предназначена комбинация насилия и закулисных сделок между вождями кланов. Строго говоря, зритель киргизской революции — за пределами страны. Внутри страны ее аудитория не сформировалась. Нет и играющего для массового зрителя участника революционного телешоу. Вот пример. 26 марта западные и российские корреспонденты передают из Бишкека: на столицу движется колонна из родового села Акаева. От трех до пяти тысяч сельчан, вооруженных дубинками, на грузовиках едут возвращать к власти свергнутого президента. Город переполнен слухами. Малая родина президента находится в Кеминском районе, рядом со столицей. Однако, по-видимому, иной информации, кроме слухов, нет, а иностранные корреспонденты съездить и посмотреть, что происходит на самом деле, опасаются. В конце концов, Феликс Кулов от имени новой власти рассказывает журналистам, что он уговорил участников марша разойтись, пообещав, что им за мятеж ничего не будет. Так мы узнаем, что возвратившийся к власти министр внутренних дел — хороший переговорщик, но также, что в Киргизии предпочитают обходиться без трансляций и прямых эфиров. Событие выстроено цепочкой речевой коммуникации: слухи — авторитетный рассказчик — журналистская редакция — читатель. Эпизод с несостоявшимся маршем сторонников Акаева, наверное, попадет в историю. В постисторию — уже нет.

Народ высоких гор не хочет мелькать на экране, красоваться. Он предпочитает быстрые набеги и разговоры без чужих глаз. От мятежа на юге до бишкекских грабежей киргизский сюжет развивается по классическому революционному сценарию: восстание сельской и городской бедноты, замена одной фракции просвещенческой власти на другую при опасном возбуждении традиционалистской почвы. Именно эту почву оппозиционерам приходится использовать в качестве тактического средства, а затем замирять. Однако далее сюжет классического насилия корректируется медиаконтекстом. Вчерашние оппозиционеры, пришедшие в бишкекский Белый дом, драпируются в цветочные тона, правда, без такого задора, как в Тбилиси и Киеве. Но главное, у них нет намерения продолжать легенду народного восстания против эксплуататорского режима. В этом отношении они вполне соответственны духу времени, т.е. постсовременности. Киргизия, по крайней мере ее столица, достаточно охвачена медиакоммуникацией для того, чтобы показать, как выглядит экспроприация экспроприаторов. Телевидение исправно снимает толпы подростков, бедных селян и мародеров посолидней, растаскивающих магазины. Новая власть без всяких оговорок насчет народного гнева мобилизует армию и милицию для охраны частной собственности, сажает грабителей в кутузки, стыдит любителей чужого добра. Ограбленные пишут заявления в милицию и ходят по домам, собирая свои вещи. Сторонники решительных действий быстро оттеснены на обочину событий. Они сформировали «Комитет 27 марта», но революционное насилие уже выдохлось. Подростки разогнаны по квартирам, селяне с добычей вернулись в свои аулы. Народный певец перед Белым домом играет на трехструнном камузе и поет песню о славном деле народа. Однако голос фольклора лишен поддержки медиакультуры. Журналисты снимают акына, мерзнущего под холодным ветром (26 марта, после почти летнего тепла дня переворота, на Бишкек обрушилась метель), как экзотику. Народная память, наверное, преобразует мартовские события в эпос. Новой власти не нужны легенды о революционной борьбе и кадры погромов. Киргизская революция оказалась на границе эпох, и цвет ее неопределенный.

<< Назад   Вперёд>>