• под ред. В.Я. Гросула
 

Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика


4. 1848-й год и политическая реакция в России
 


Рубеж 40-50-х годов - веха в истории российского консерватизма, вступившего в ту пору в новую стадию своего развития внутри страны и с устрашающей силой проявившего себя в международных отношениях.

Под знаком революционной угрозы прошло все царствование Николая I. Его вступление на престол в конце 1825 г. ознаменовалось восстанием декабристов. В 1830 г. прогремела революция во Франции, разразилось Польское восстание. В 1830-1831 гг. в разных местах России вспыхнули холерные бунты. В 1848-1849 гг. опасность оказалась особенно велика: революция охватила Францию, Италию, Австрийскую империю. В некоторых странах она сопровождалась падением феодальных монархий и установлением республиканского строя. Соответственно российское правительство приняло на этот раз меры самые жесткие.

Активные действия начались еще в преддверии грозных событий. Возможностью революционного взрыва в Западной Европе обитатели Зимнего дворца были озабочены с первых дней 1848 г. Уже в январе в Петербурге разрабатывались планы борьбы с «революционной заразой». Велась переписка по этому поводу с прусским королем и австрийским канцлером Меттернихом. Предпринимались попытки согласованных действий монархических правительств - прежде всего входивших в Священный Союз. По словам Отто Бисмарка, «император Николай действовал в убеждении, что волею Божиею он призван возглавить монархическое сопротивление надвигающейся с Запада революции»1. 24 февраля был подписан указ о мобилизации. Николай I рвался к активным действиям. Однако складывавшаяся обстановка этому не благоприятствовала. Революция развертывалась по самому опасному из предусмотренных им возможных вариантов. Победив во Франции, она захватывала одну европейскую страну за другой. Прусский король согласился подписать конституцию. То же сделал австрийский император. Кабинет Меттерниха пал. Российский самодержец оказался в изоляции. Неспокойно было и внутри империи. О непрочном положении самодержавия в России, о влечении русских к либеральным порядкам твердила иностранная печать2. После поражения июньского восстания в Париже и подавления властями разрозненных восстаний в Пруссии и Австрии соотношение сил изменилось. Летом 1848 г. царские войска вошли в охваченные волнениями Дунайские княжества (формально подвластные Турции).

К весне 1849 г. центр революционных событий переместился в восставшую против австрийского владычества Венгрию. Вот тогда-то Николай I и решил нанести революции сокрушительный удар, предприняв с согласия австрийского императора Франца-Иосифа военную интервенцию в Венгрию. Вторжение русских войск численностью более 150 тысяч человек обеспечило контрреволюционным силам решительный перевес, хотя победу удалось одержать далеко не сразу. После окончания военных действий русские войска, вопреки опасениям правительства Австрии, вернулись на родину. «В истории европейских государств едва ли известен другой пример, когда неограниченный монарх великой державы оказал своему соседу такую услугу, как император Николай Австрийской монархии», - заметил по этому поводу Бисмарк, подчеркнув, что российский император не потребовал за свою помощь «никаких выгод, никаких возмещений, не упомянув о спорных между обоими государствами восточном и польском вопросах». Столь бескорыстное поведение «самовластного, преувеличенно рыцарственного самодержца» Бисмарк объяснял тем, что Николай I «смотрел в то время на императора Франца-Иосифа как на своего преемника и наследника в руководстве консервативной триадой», состоявшей из России, Австрии и Пруссии.

Венгерский поход русской армии вызвал в России неоднозначное отношение. Многие (включая кое-кого из высших слоев общества и даже Л.В.Дубельта) считали, что России не следует вмешиваться не в свое дело. Кроме всего прочего, противники революции опасались «вредного» влияния заграничного похода на молодых военных. Русские офицеры -участники войны - нередко проявляли сочувствие к побежденным венграм и неприязнь к союзникам-австрийцам. Наряду с этим имели место ура-патриотические настроения.

Революционные события в Европе чрезвычайно болезненно отозвались в России. Правительство предприняло ряд мер в целях «обеспечения внутреннего спокойствия». Царство Польское наводнили войсками. Запретили въезд в Россию французам, а затем и прочим европейцам. Выезд за границу был предельно ограничен. Россиян, находившихся там, срочно вызвали обратно. Отказавшихся вернуться (в том числе А.И.Герцена и Н.И.Сазонова) объявили изгнанниками с конфискацией их имений.

Реакционные элементы, явственно ощутимые в политике правительства и раньше, теперь обрели вид законченной системы. По выражению современника, со времени февральской революции во Франции наступило «царство мрака в России»3. Главное внимание властей и всех защитников государственных устоев направилось на изоляцию россиян от Западной Европы, на предупреждение и пресечение влияния на родине европейских революционных идей.

Вслед за царским Манифестом от 14 марта 1848 г., извещавшим подданных о событиях на Западе, свой голос против революции возвысила православная церковь. Некоторые проповеди появились в печати. Пользовавшийся всероссийской известностью преосвященный Иннокентий, архиепископ Херсонский и Таврический, ратовал в своем «Слове» против «духа злобы», воздвигнувшего «бурю, которая свирепостию своею превосходит все, от чего страдали когда-либо царства и народы». «Везде слезы, кровь и пламень! - восклицал церковный вития. - Одна Богом возвеличенная и Богом хранимая Россия непоколебима среди всемирных треволнений». Владыка призывал соотечественников не поддаваться «чувству недовольства своим», заградить свой дух и сердце «от всех обаяний лжеименной мудрости иноземной». Выражалась надежда, что Господь поможет России послужить «обузданию адского духа безначалия, от коего мятутся теперь царства и народы»4.

Обращаясь летом 1848 г. к вновь произведенным офицерам, воспитанникам военно-учебных заведений, священник Иоанн Рождественский предупреждал об ожидающих их опасностях - о «смутах» на Западе, готовых взволновать весь мир, и напутствовал новоиспеченных воинов словами о том, что они должны проникнуться стремлением «соответствовать ожиданиям Государя». «При современном волнении умов, господствующем у народов нам сопредельных, ... более всего нужно беречься заразы мнений, от которых возродились смуты», - поучал юношей их бывший законоучитель. Имелось в виду учение «о правах на всеобщее равенство и неограниченную свободу». «Чудовищные порождения» подобных идей, по его словам, заставили мир содрогнуться. К числу плодов «от древа необузданной свободы» относил он грабежи и кровопролития. Мечты о коренных государственных преобразованиях оратор называл гибельными. Снова говорилось о распространившемся недуге «недовольства ... настоящим порядком вещей». К зараженным этим недугом причислялись люди, превратно воспитанные. Надежным средством против подобных настроений признавалась «безусловная покорность Провидению в устроении нашей судьбы». «Вооружитесь же против окружающих нас воплей о безрассудной свободе твердым убеждением в необходимости и святости власти вообще, и в особенности глубокою, благоговейною преданностию Престолу ... самодержавие, по воле Божией утвердившееся в России, благотворнее для нее всякого другого правления»5.

Власти всемерно усилили надзор за населением. Участились аресты и высылки лиц, подозреваемых в антиправительственных настроениях. Преследования коснулись и славянофилов. В марте 1849 г. был арестован Ю.Ф.Самарин, затем И.С.Аксаков. И того и другого, впрочем, вскоре освободили. В апреле того же года последовал арест петрашевцев.

Волна запретов и ограничений обрушилась на печать и просвещение. Как только разразилась революция во Франции, глава тайной полиции А.Ф.Орлов представил министру доклад об усилении цензурного надзоpa за периодической печатью. Записки аналогичного содержания подали барон М.А.Корф и граф С.Г.Строганов. Уже 27 февраля был создан временный секретный комитет под председательством князя А.С.Меншикова для проверки цензуры, затем другой - постоянный, под председательством Д.П.Бутурлина для систематического контроля за нею. Новые строгости касались прежде всего периодических изданий. Особенно строго требовалось следить за литературой для народного чтения или хотя бы доступной «низшему классу», а также за поступлениями из-за границы. О литераторах, чьи сочинения подверглись запрещению, цензоров обязали негласно сообщать в III-е отделение. Редакторов предупредили о личной ответственности за «дурное направление» их журналов, «хотя бы оно выражалось косвенными намеками». Наиболее неблагонадежными меншиковский комитет признал «Современник» и «Отечественные записки». Писателя М.Е.Салтыкова за повесть «Запутанное дело» подвергли административной ссылке, отправив на службу в Вятку. (Военный министр князь А.И.Чернышев грозился даже сослать его на Кавказ в солдаты.)6 За неосторожную фразу в повести «Ворожейка» имел служебные неприятности В.И.Даль (несмотря на высокий чин статского советника). «Есть ли надежда, что наша литература еще кое-как будет чахнуть, или уж ей пропета вечная память?» - осведомлялся в письме Погодину из деревни И.В.Киреевский. «Цензура делается неслыханным бичом, - писал А.С.Хомяков приятелю. - Просто поверить нельзя, до чего она доходит». По его словам, цензоры «до того напуганы, что у них просто ум помутился». Даже сочинения таких писателей, как Загоскин, Жуковский, Погодин не избегли цензурных запретов. «Ужас овладел всеми мыслящими и пишущими», - свидетельствовал современник7.

Ужесточилась политика в сфере просвещения, на имя царя поступали проекты перестройки учебных заведений в охранительном духе. Комитету под председательством Д.Н.Блудова поручалось разработать меры по преобразованию учебных заведений в империи. Другой комитет во главе с И.И.Давыдовым был создан для проверки учебников. Сложившееся положение А.В.Никитенко оценил как «крестовый поход против науки». «Наука бледнеет и прячется. Невежество возводится в систему», - заключал он в конце 1848 г. Научную работу, преподавание, популяризацию знаний стеснили до предела. Правительственная регламентация достигла небывалых размеров. Изучение общественных наук постарались свести к минимуму. Профессорам было приказано удалить из программ «все ненужное и лишнее». «В университете страх и упадок духа», - записал в ту пору в дневнике А.В.Никитенко8.

Для проведения столь репрессивного курса оказался непригодным даже С.С.Уваров. За публикацию в «Современнике» (1849, № 3) статьи И.И.Давыдова в защиту университетов министр получил от царя выговор. Николай I нашел ее «неприличною, ибо ни хвалить, ни бранить наши Правительственные учреждения ...не согласно ни с достоинством Правительства, ни с порядком, у нас, к счастию, существующим. Должно повиноваться, а рассуждения свои держать про себя»9. Такова была царская резолюция. В том же году Уваров оставил свой пост.

В начале 1849 г. распространились зловещие слухи о том, что все или почти все университеты будут закрыты. Рассказывали, что Д.П.Бутурлин предлагает закрыть и гимназии10. Осенью того же года царь утвердил «Инструкцию ректорам университетов и деканам факультетов, предусматривающую усиление надзора за духом и направлением преподавания11.

Вслед за «Инструкцией» последовало одобренное царем негласное «Наставление ректорам и деканам» гуманитарных факультетов за подписью товарища министра народного просвещения князя П.А.Ширинского-Шихматова12. Особое внимание предлагалось обратить на преподавание государственного права, политической экономии, науки о финансах и «всех вообще исторических наук». Программы по этим предметам подлежали утверждению министерства. Ставилась задача оградить молодежь от «зловредных мнений» «о мнимом превосходстве республиканского или конституционного правления, об ограничении монархической самодержавной власти, о равенстве всех состояний», от знакомства с «разрушительными началами» социалистов и коммунистов. Категорически запрещались критические суждения о положении крепостных крестьян и злоупотреблениях помещиков, предположения о желательности перемен в отношениях между сословиями.

На подозрении оказались важнейшие отрасли знания. Признанные особо опасными подверглись исключению из университетских программ. Преподавание других было урезано до предела или вынужденно искажалось. С ноября 1849 г. прекратилось преподавание государственного права европейских держав. Философский факультет перестал существовать как единое целое: его разделили на историко-филологический и физико-математический. В целях «ограждения юношества от обольстительных мудрований новейших философских систем» преподавание философии в 1850 г. ограничили логикой и психологией, поручив оба предмета профессорам богословия.

Напуганное революционными событиями в Западной Европе, правительство постаралось пресечь все контакты с Западом и европейской наукой, видя корень зла в «разрушительных» идеях просветительной философии, порождавшей вольномыслие. Научные командировки и любые зарубежные поездки лицам учебного ведомства были запрещены. Университеты лишились права получать литературу из-за границы.

Правящая верхушка видела в университетах очаги вольномыслия, а в образованных людях - благоприятную среду для пропаганды революционных идей. В 1849 г. общее число студентов (за исключением медиков и стипендиатов) было ограничено 300-ми для каждого университета - с воспрещением приема, пока оно не сократится до указанного размера13.

Попечителями учебных округов при Николае I назначались, как правило, люди, чуждые просвещения: большей частью из военной среды. «Военный человек ... привыкший не рассуждать, но исполнять, способный приучить других к исполнению без рассуждений, считался лучшим, самым способным начальником везде, - с горечью писал С.М.Соловьев, - ... стремление занять начальнические места фельдфебелями в генеральских эполетах было ощутительно и в гражданском учебном ведомстве. Таковы были "енаралы", назначавшиеся попечителями»14.

Искусственно сужая круг образованных людей, затрудняя развитие научной мысли в России, самодержавие действовало вопреки жизненно важным потребностям страны, жертвуя ими ради своих охранительных целей.

Невиданных размеров достигло вмешательство в частную жизнь. Дворянам запрещалось отпускать бороды, которые правительство сочло западной модой, не допускалось ношение в быту национальной русской одежды.

Поворот к реакции незамедлительно сказался и на позиции правительства в отношении к крепостному праву, затормозив наметившееся было продвижение вперед. О замеченном П.Д.Киселевым в императоре в 1848 г. «сильном охлаждении стремлений освободить крестьян из крепостной зависимости» вспоминал П.П.Семенов-Тян-Шанский15. Метко охарактеризовал сложившееся положение сам Киселев, сказав кому-то из своих племянников Милютиных (Николаю или Дмитрию): «Вопрос о крестьянах лопнул»16. На письмо какого-то помещика к наследнику с просьбой представить императору его записку по крестьянскому вопросу гофмаршал двора цесаревича В.Д.Олсуфьев ответил отказом, пояснив, что государь «отнюдь не имеет намерения изменить настоящих отношений крестьян помещичьих с их владельцами». По свидетельству современника, письмо это «ходило по рукам», радуя крепостников. Принимая в конце марта 1848 г. депутатов петербургского дворянства, Николай I отверг приписывавшиеся ему «нелепые» мысли об эмансипации и подтвердил, что земля является собственностью помещиков. Вместе с тем император призвал их заботиться о благосостоянии своих крестьян, заметив, что безнравственных и жестоких помещиков следует предавать «силе закона»17.

При обсуждении в высших бюрократических инстанциях возбужденного П.Д.Киселевым вопроса о законодательном ограждении имущественных прав крепостных, министр юстиции граф В.Н.Панин, не возражая против приобретения ими ненаселенных имений, выдвинул непременное условие, что распоряжаться этим имуществом они могли бы только с согласия помещика. Управляющий II-м отделением царской канцелярии граф Д.Н.Блудов предлагал предоставить крестьянам больше самостоятельности в этом деле и дать им право переоформить документы на недвижимость, приобретенную ранее на имя помещика. Однако его предложение не встретило поддержки в Государственном совете, мнение которого утвердил царь. Согласно царскому Указу от 3 марта 1848 г., крепостные в России получили право приобретать недвижимую собственность на свое имя - однако лишь с согласия помещика. Относительно имуществ, приобретенных ими ранее на его имя, было заявлено, что никакие жалобы с их стороны приниматься не будут. Тем самым новый закон, по существу, брал под защиту землевладельцев, которые пожелали бы присвоить себе крестьянское имущество.

Был отвергнут проект 13-ти смоленских помещиков, предлагавших кое-какие меры по ограничению крепостного права. Дворянству сообщили об отрицательном отношении государя к таким совместным инициативам и предложили руководствоваться указом от 2 апреля 1842 г. каждому отдельно.

Летом 1848 г. очередной секретный комитет рассматривал вопрос об изменениях в Указе от 8 ноября 1847 г., разрешавшем крестьянам выкупаться на свободу при продаже имений с публичных торгов. Причиной пересмотра явилось недовольство этим указом многих помещиков, опасавшихся, что крестьяне, желая освободиться, перестанут выполнять повинности, чтобы довести имение до разорения и тем обречь его на продажу. Приводились и более веские аргументы. В адресованном императору письме неизвестного «О возмутительных началах, развивающихся в России» (октябрь 1848 г.) говорилось, что указ взбудоражил крестьян, породил среди них слухи о том, будто за единовременный денежный взнос можно навсегда освободиться от оброка и получить в собственность «леса, угодья и жилище их владельцев». Совещаясь между собой по этому поводу, подчеркивалось в письме, крестьяне приучаются к заговорам и получают «уроки коммунизма: о выгодах уничтожения власти и разделения их богатств». Автор предупреждал, что помещичьей власти грозит смертельная опасность, способная поколебать престол и империю. При этом в качестве устрашающего примера приводился «кровавый мятеж» 1848 г. на Западе. В конце концов Указ от 8 ноября 1847 г., хотя и не был отменен, но вышло новое Положение о продаже имений, ставившее право крестьян на выкуп в зависимость от помещиков.

Крепостническим духом была проникнута записка предводителя дворянства Смоленской губернии князя М.В.Друцкого-Соколинского, представленная императору в ответ на его обращение к смоленским депутатам (см. выше). Автор доказывал несостоятельность Указа об обязанных крестьянах от 2 апреля 1842 г., его невыгодность для крестьян, помещиков и государства. Николай I поблагодарил Друцкого-Соколинского за откровенность и предложил высказаться более подробно, что тот и сделал во второй записке, датированной февралем 1849 г. Консервативные позиции автора нашли в ней еще более яркое выражение. Смоленский предводитель дворянства исходил из того, что Западная Европа и Россия представляют «две различные системы цивилизации, из которых нашу нельзя применить к Европе, а европейскую - к нам». Отсюда выводилась необходимость прикрепления российских крестьян к земле; в отношении же к помещикам, замечал Друцкой-Соколинский, они и по существующим законам всего лишь обязанные. Автор утверждал, что в России не существует рабства, и настоящими владельцами земли являются именно крестьяне: «только одни помещики лишались и будут лишаться своего достояния, а крестьяне ничего не теряли и не теряют». Неоценимое преимущество существующих в российской деревне отношений Друцкой-Соколинский видел в том, что помещик соединяет в своем лице административную, полицейскую и судебную власть, отвечая перед правительством за миллионы народа и служа надежной опорой престола. При свободном труде, убеждал он, исчезнет «надзор помещиков за трудолюбием крестьян» и образуется класс пролетариев, что привело уже в Западной Европе к распространению «либеральных идей коммунизма». Консервативно настроенный автор приходил к выводу, что крепостное право нельзя изменить «без потрясения в основании существующего здания» и восклицал: «Да сохранит нас всеблагий Творец от пагубных переворотов образованного Запада!»18.

В ряду правительственных мер 1848-1849 гг. по крестьянскому делу можно считать исключением лишь подтверждение инвентарных правил для Юго-Западного края, устанавливавших размеры наделов и повинностей помещичьих крестьян. Однако его политическая направленность не вызывает сомнений: правительство, не уверенное в лояльности польских помещиков, стремилось создать себе опору в массе крестьянского населения украинских губерний и тем обезопасить государственную границу.

Новости о разгоравшейся в странах Запада революции произвели на россиян сильнейшее впечатление. Многих они буквально ошеломили. Революционный вихрь, захвативший западноевропейские страны, потрясение многовековых устоев, падение абсолютистских монархий поражали воображение. Росло чувство приближающейся опасности. Казалось, почва заколебалась под ногами. «Лава льется волнами: все опрокинуто, -писал В.А.Жуковский через несколько дней после получения "страшного известия" о "новом чудовище революции". - ... Теперь в несколько часов делаются изменения всемирные»19. «Бывало, такие события происходили в течение веков», - замечал он в другом письме.

Консервативные настроения усилились как никогда прежде. Революцию сравнивали со стихийными бедствиями - с потопом, пожаром, извержением вулкана, бурей, землетрясением, с болезнями - тифом, чумой, холерой. «Сохрани Бог Царя и укрепи в руке Его самодержавие! - восклицал Жуковский в только что цитированном письме к А.Я.Булгакову. - ... все русские теперь крепче, нежели когда-нибудь, должны слиться в одну силу с Царем своим»20. В письме к графу Ш-ку 7 июля (25 июня) 1848 г.21 поэт с глубоким беспокойством писал о Западе как о «вулканическом кратере, из которого льется разрушительная лава, с громом давно знакомых бедственных криков: «свобода, равенство, братство!». «Буйству нашего века», «произволу толпы народной» автор письма противопоставлял «убежище покоя» - Россию. До мозга костей европеец, Жуковский теперь возлагал надежды на освобождение родины от долговременного влияния Европы. По его мнению, России предстоит вступить в предназначенную ей Промыслом новую эпоху, составив «самобытный, великий мир ... сплоченный верою и самодержавием в одну несокрушимую, ныне вполне устроенную громаду». Он верил, что, «вопреки всем любимым теориям нашего времени, судьба родины заключается в развитии самодержавия». Не соглашаясь с «отрицателями власти», видевшими в России прежде всего произвол царя и рабство народа, Жуковский отдавал предпочтение самодержавию как воплощению «слова евангельского» перед хартиями, написанными человеческой рукой. Поэт не сомневался, что самодержавие «вернее всех бумажных конституций приведет народ русский без всех потрясений, медленным путем законности, к той цели, к которой все земные народы стремятся, к свободе». Свобода же, по его убеждению, заключается в личном благоденствии всех и каждого, влекущем за собой благоденствие общее (а не наоборот, когда первое приносится в жертву последнему). Вступление России в период гражданского благоденствия Жуковский всецело связывал с «гением самодержавия». Он был уверен, что это - дело ближайшего будущего.

Пожалуй, с наибольшей полнотой политическая позиция Жуковского запечатлена в его письмах из Германии 1848-1849 гг. к своему бывшему ученику, цесаревичу Александру Николаевичу22. Здесь - и анализ обстановки в Пруссии, и мнение о каждой из борющихся сил, и рассуждение о том, что следовало бы предпринять прусскому королю в сложившихся обстоятельствах, чтобы «овладеть новым порядком», и размышления о революциях вообще. Интерес к этим письмам возрастает, если учесть, что адресату Жуковского было тогда уже 30 лет и, пользуясь доверием отца, он активно участвовал в государственных делах; заметим и то, что по матери цесаревич был родным племянником прусского короля.

В своих письмах Жуковский - убежденный монархист, противник «демонической силы» революции, «гидры анархии», мятежей, буйства, «народного самодержавия», сторонник «хранительной власти», без которой «нет порядка, и никакая свобода невозможна». Весьма любопытно сравнение им событий 1848 г. с концом XVIII в.: «Теперешняя французская безумная и ее обезьяна немецкая глупая революция совсем не сходствуют в характере своем с революциею 1789 г. Тогда, при всей разрушительности действий (истекающих из всякой революции), главным действователем был энтузиазм, была какая-то свежая экзальтация, воспламененная доктринами философии. Стремились к химере, но эта химера была увлекательный идеал лучшего, этому идеалу верили, никакой еще опыт не доказал на деле несбыточности идеала. Свобода, братство, равенство, все эти слова еще имели высокое значение. Начало этой революции можно сравнить с молодостию жизни, когда нам мечтательное кажется сбыточным. Но скоро терроризм, гильотина и военный деспотизм Наполеона отрезвили умы и показали им голую истину»23.

Революцию же 1848 г. - «отвратительное детище эгоизма» - поэт сравнивал со стариком, лишенным энтузиазма и веры. Ее развязали, считал он, утописты, честолюбцы и властолюбцы, рвущиеся к чужому добру. Их опора - «бунтующая чернь», «толпа пролетариев, которым нужно иметь чужое, дабы иметь что-нибудь свое». В низший класс - «туда, где царствует нужда», голос ненависти и искушения проникает с ужасающей быстротой. А потому безотлагательно нужны решительные меры - союз между государствами, «союз народов с их государями», уступки с обеих сторон, «пока не успели восторжествовать демагоги-разбойники, пока не всколыхнулась чернь, пока не разлилась чума по армиям», - предупреждал Жуковский.

В более поздних письмах речь шла о Национальном собрании Пруссии, представлявшемся их автору «шайкой анархистов», «разбойничьей партией». С этим собранием «ни мир, ни перемирие невозможны», его нужно распустить, заменив новым, утверждал Жуковский. Вырванная у короля «уродливая» конституция казалась ему несомненным злом. «... Всякая подобная хартия есть обман, своевольный разрыв с прошедшим, насильственное завладение будущим. Истинная хартия народа есть его история. Беда государю и народу, если они эту хартию, написанную рукою времени (которое можно назвать стенографом Божия слова) разрывают самовольно, чтобы ее заменить ничтожным листом бумаги, исписанной умом человеческим»24. Уступки, на которые пошел король, были необходимы, даже спасительны, но они могут оказаться гибельными, если не удастся внести в конституцию необходимые ограничения. Касаясь причин революции, Жуковский винил, с одной стороны, германские правительства в «небрежении о нуждах народов», нежелании пойти навстречу велениям времени, с другой - тех, кто «слишком жарко и бешено» действовал, добиваясь удовлетворения законных требований. Народное благо невозможно без твердой власти; но власть обязана об этом благе заботиться, без чего она «рано или поздно разрушается», - таков общий вывод автора. При этом старый порядок он характеризовал как устарелый, к которому нет возврата.

В условиях разгоравшейся революции Россия казалась Жуковскому «ковчегом спасения», а залогом ее силы - «патриархальный монархизм», неограниченное, «отеческое» самодержавие, но «без всякой примеси произвола». Выражалась надежда, что Россия «вступила ныне в новый период бытия своего, в период развития внутреннего, твердой законности, спокойного приобретения всех истинных сокровищ гражданской жизни». Теперь Жуковский делал упор на самобытность России, утверждая даже, что «мы можем обойтись без Европы; мы не будем отброшены, как они кричат, в Азию; мы - христиане; мы заняли образование у Европы и употребим его по-своему и для себя». По отношению к охватившим Европу событиям настойчиво рекомендовалась политика невмешательства: Жуковский предлагал китайской стеной «отгородиться от всеобщей заразы»25.

Таким образом, в условиях революции на Западе изоляционистами в ряде случаев становились даже те, кто до того выступал за тесное общение России с западноевропейскими странами. Революционные события во Франции и других странах явно способствовали росту консервативных настроений в России.

Под впечатлением происходящего заметно изменилось настроение князя П.А.Вяземского. Бывший вольнодумец отозвался на революцию 1848 г. стихотворением «Святая Русь», в котором восхвалял «высокое смиренье» русского народа, его покорность Промыслу, святость православной церкви и царского престола, клеймил мятежный Запад, водворяющий насилие «под знаменем свободы ложной». Революция казалась автору проявлением Божьего гнева. Жуковский был восхищен и растроган стихотворением друга.

Показательно, что оба поэта выступили в эти годы в качестве публицистов. Их поэтические отклики на происходящие события и прямые высказывания по вопросам текущей политики вышли за пределы частной переписки и стали достоянием общественности. Отрывок из письма Жуковского к наследнику престола в самом начале революции под заглавием «Что будет?» напечатала в 1848 г. «Северная пчела» (с небольшими изменениями и без имени автора). Стихотворения Жуковского и Вяземского публиковались в разных периодических изданиях. «Святая Русь» Вяземского вышла в виде отдельной брошюры. Обширное письмо Жуковского по поводу этого произведения и вызвавших его событий появилось в издаваемой Военным министерством газете «Русский инвалид» (1848, № 207).

Иначе рассуждала теперь и поэтесса графиня Е.П.Ростопчина (урожд. Сушкова), из-под пера которой некогда вышли стихотворения: «Соотчичи мои, заступники свободы...» (обращено к декабристам), «Насильный брак» (об угнетении царской властью Польши) и другие вольнолюбивые произведения. «В наше смутно-противное время, право, не до поэзии, особенно не до женской; надо молиться за гибнущих и благодарить за нас, еще спокойных, - писала она М.П.Погодину. - Хотелось бы на часочек быть Богом, чтоб вторым, добрым потопом утопить всевозможных коммунистов, анархистов и злодеев; еще хотелось бы быть на полчасика Николаем Павловичем, чтоб призвать налицо всех московских либералов и демократов и покорно просить их, яко не любящих монархического правления, прогуляться за границу и поселиться в любом европейском государстве, где демократы ввели такое чудесное благоустройство и общее и личное спокойство»26.

Консервативной утопией можно назвать публицистические выступления Ф.И.Тютчева, представлявшие собой прямой отклик на революционные события в Западной Европе. Написанная в апреле 1848 г. записка «Россия и революция»27 была тогда же подана им Николаю I и через некоторое время опубликована в немецкой печати. Россия представала в ней основной силой, противостоящей революции в Европе. Революционные стремления признавались прямым порождением «разрушительной философии», приведшей к отрицанию веры. Суть противостояния автор видел в непримиримом различии мировоззрений. «Революция - прежде всего враг христианства! - подчеркивал он. - Антихристианское настроение есть душа революции; это ее особенность, отличительный характер». Основу христианства составляет «чувство смирения и самоотвержения». Ему противостоит «дух гордости и превозношения» человеческого Я, пожелавшего «зависеть лишь от себя самого», заменив собою Бога. В этом - корень революции 1789 г. Высокомерие ума - «язва нашего века». Россия же «прежде всего христианская империя», русский народ -христианин по преимуществу. Отсюда - неизбежность борьбы, от исхода которой зависит будущее всего человечества.

Записку «Россия и революция» Тютчев предполагал включить в качестве одного из разделов в свой трактат «Россия и Запад», над которым работал в 1848-1849 гг., но оставил его незавершенным 28. Революция характеризовалась в трактате как «логическое следствие и окончательный итог» современной западной либеральной цивилизации - цивилизации, которую «антихристианский рационализм отвоевал у римской церкви». Исходным пунктом этой - либеральной - цивилизации, оказавшейся перед угрозой собственного банкротства, Тютчев считал разрыв с церковью и сопровождавший этот разрыв апофеоз человеческого Я, признание человеческого разума независимым от каких бы то ни было высших сил. (Как известно, культ человеческого разума составлял суть просветительной философии XVIII в.) « ... В продолжение многих и многих поколений, - писал Тютчев, - мы видим вас, людей Запада, - всех, народы и правительства, богачей и бедняков, ученых и невежд, философов и светских людей, - погруженных сообща в чтение одной и той же книги - книги раскрепощенного человеческого разума...». Религиозная Реформация XVI в., современная философия, революция 1789 г., европейская демократия с присущим ей поклонением человека самому себе - страницы этой книги. Февральская революция 1848 г. лишь перевернула в той же книге ее последнюю страницу. Однако ради спасения цивилизации либеральное европейское общество оказалось вынужденным прибегнуть к приемам старого мира - к вооруженной силе. Лишь благодаря этому удалось предотвратить общую гибель. Но современная мысль, чуждая вере, неспособна отречься от самой себя, а это - тупик.

На Западе Тютчеву виделся очевидный разлад между миражом общественного либерального мнения и реальностью фактов, ходом событий. Европейская публика, зараженная индивидуализмом и духом отрицания, «порвала с исторической жизнью масс и отрешилась от всех положительных верований». Свойственная ей ненависть к власти делает ее способной к разрушению, но лишает возможности созидания. Революция - сила не объединяющая, а разобщающая. Что касается европейских правительств и других элементов старого общества, то они жизнеспособны лишь настолько, чтобы воспрепятствовать полному разрушению, но едва ли могут создать что-либо заново, поскольку тоже подверглись воздействию современной западной цивилизации. Разрешение возникших трудностей Тютчев видел на Востоке, в России, с ее православием и способностью создать на этой основе Вселенскую империю (см. выше). В пророчествах Тютчева выразился не столько трезвый взгляд политика, сколько воображение поэта. Но в свое время его публицистические выступления производили сильное впечатление, вызвав немало откликов не только в России, но и за рубежом29.

Характерны и отклики других современников. Узнав, что Париж горит, историк И.М.Снегирев воспринял это событие как возмездие за Москву 1812 г. «Видно, что прогрессисты действуют там железом и огнем, - писал он Погодину. - Да сохранит нас Бог от подобных прогрессов и реставрации!»30. Н.В.Гоголь после встречи с только что вернувшимся из Франции П.В.Анненковым делился впечатлениями с А.С.Данилевским осенью 1848 г.: «Все, что рассказывает он, как очевидец, о парижских происшествиях, просто страх: совершенное разложенье общества!» 31.

«Северная пчела» откликнулась на начавшуюся революцию «Парижскими письмами» Н.И.Греча (1848, 25 февр., № 43), оказавшегося в тот момент во Франции. Живое и конкретное описание происходящего проникнуто яростным неприятием «мятежа». Происшествия в Париже названы «вредными, опасными и отвратительными», их виновниками - оппозиция, а подстрекателями - «злодеи-радикалы». Автор огорчен тем, что «седые пустозвоны (оппозиционеры - Р.Э.) вмешивают в свои проделки парижское юношество». «Глупая чернь» характеризуется как орудие «сатанинских замыслов». Масса участников событий - «буйные и неистовые обитатели предместий», фабричные рабочие, «блузники с засученными рукавами» и проч. - награждены весьма нелестными эпитетами. Не забыты и «дерзкие мальчишки, гнусное исчадие, участвующее зверски во всех смятениях», бегавшие по улицам «с хохотом и воплем».

Газета поместила также письмо из Парижа неназванного соотечественника (1 марта, № 47), не сообщавшего по существу ничего нового, но обрушившегося с нападками на происходившие в столице Франции «смуты, неистовства, буйства», которые он называл беспричинной и постыдной «кукольной комедией», произошедшей из-за легкомыслия французов. Временное правительство, провозглашенное «толпой своевольной, буйной черни», наименовано в письме шутовским.

«Чудовищным» названо новое французское правление и в редакционной заметке «Северной пчелы» (1848, 15 марта, № 59), а направленная против всех богатых позиция французской печати (задающей тон обществу) - устрашающей.

Пагубные последствия революции 1848 г. предсказывал и неизвестный автор письма в Петербург из Брюсселя, помещенного в газете «Русский инвалид» (1848, 10 марта, № 55). Его беспокоила позиция французского Временного правительства, взявшего на себя неисполнимую обязанность и внушившего массам населения неосуществимые надежды. «Существующее правительство, - говорилось в письме, - не есть правительство Франции: это правительство пролетариев, созданное ими и для них думающее». Обещания обеспечить всех работой, заняться улучшением положения работающих именовались «промышленными утопиями». Автор писал о своем глубоком отвращении к увиденным в Париже «сатурналиям безумия» и о том, что благодаря им он «еще более научился ценить благодеяния порядка и необходимость охраняющей власти».

Поход царских войск против революционной Венгрии «Северная пчела» объявила священной войной. Русские воины «должны восстановить законы и правду, попранные высокомерием, злобою и превратным учением», - говорилось в фельетоне Булгарина «Журнальная всякая всячина» (1849, 7 мая, № 100).

Журналы, как правило, не имели возможности высказываться на политические темы. Однако некоторые из них так или иначе выразили свое отношение к происходящему. После предупреждения о неминуемых карах, если в журнале будет замечено «что-либо предосудительное», А.А.Краевский поместил в «Отечественных записках» (1848, № 7) статью «Россия и Западная Европа в настоящую минуту», выдержанную в столь благонамеренном духе, что она вызвала одобрение самого Николая I. Возмущенный беспринципностью автора, Погодин разразился было критической статьей, в которой доказывал, что «Отечественные записки» - вопреки своей прежней позиции - на этот раз заимствовали свои основные положения у «Москвитянина», причем дошли до таких крайностей, которые последнему журналу не свойственны. Но цензура не допустила статью Погодина к печати. Наиболее заметными публикациями в охранительном духе самого «Москвитянина» той поры явились басня Ф.Миллера «Философия коммуниста» (1848, № 9) и заметка Погодина «Несколько слов по поводу некрологов Белинского» (№ 8).

По мере усиления политической реакции в России осуждение «ужасов» революции на Западе все больше дополнялось (а то и вытеснялось) сетованиями по поводу правительственных усилий обуздать печать и просвещение в России. Такие меры порождали у литераторов и ученых уныние и подавленное состояние. Не свободны от него оказались даже самые лояльные к режиму люди. В.И.Даль писал Погодину: «Времена шатки, береги шапки; тяжело будет вам теперь издавать журнал ... боюсь даже, что бросите ... я теперь уж более печатать ничего не стану, покуда не изменятся обстоятельства». Погодин был крайне раздражен и озабочен цензурными придирками и всерьез подумывал о том, чтобы прекратить издание «Москвитянина», опасаясь только, как бы такой шаг не вызвал у властей подозрений. Недоволен был даже Шевырев: «Не знаешь, право, что и писать. Лучше всего о буквах, да о словах, да и тут еще найдут что-нибудь». «Неужели мы одни во всем мире лишены права мыслить и печатать?» - жаловался М.А.Дмитриев. Пожалуй, один И.И.Давыдов убеждал своих корреспондентов, что их страхи и переживания -плод расстроенного воображения; однако не поздоровилось и ему самому, когда он поместил в печати статью в защиту университетов32.

Репрессивные меры правительства в отношении просвещения, подавление независимой мысли порождали в образованных, мыслящих людях чувство протеста, неприязнь к произволу. Подобными чувствами, как видно из сказанного, были захвачены не только люди радикально настроенные, но и весьма умеренные. Историк С.М.Соловьев назвал последние годы царствования Николая I постыдными: в событиях Запада верхи «нашли предлог явно преследовать ненавистное им просвещение, ненавистное духовное развитие, духовное превосходство, которое кололо им глаза... Время с 48-го по 55-й год было похоже на первые времена римской империи, когда бездумные цезари, опираясь на преторианцев и чернь, давили все лучшее, все духовно развитое в Риме... в это несчастное время самый положительный человек был отрицателем, и своим авторитетом приучал к отрицанию» 33. В такой оценке сходились радикалы, либералы-западники, славянофилы, даже кое-кто из консерваторов. Отрицательным отношением к существующим порядкам все более проникалась учащаяся молодежь.

Консерватизм оказался скомпрометирован в общественном мнении и подорван действиями самой власти. С особой силой это обнаружилось в годы Крымской войны и начинавшегося общественно-демократического подъема в России. «Историко-политические письма» М.П.Погодина середины 50-х годов с критикой политики правительства широко распространились тогда в рукописях. Резко осуждал николаевское царствование Ф.И.Тютчев, особо отметив, что «подавление мысли в течение многих лет было руководящим принципом правительства». По его словам, чуждая каких-либо убеждений власть подменила «подлинный принцип консерватизма» репрессивными мерами 34.

***

Вторая четверть XIX в. - одна из самых консервативных эпох в истории России. Стремление сохранить в неприкосновенности устои существующего строя становится по существу главной задачей верховной власти и основой правительственной политики. Под влиянием нараставшей революционной опасности эти охранительные тенденции все крепли, приобретя в последние годы царствования Николая I крайние формы. Консерватизм в политике правительства выражался прежде всего в заметном усилении централизации государственного управления, бюрократизации разных сфер жизни страны и, может быть, особенно выразительно в области идеологии. Показательно, что в социально-экономической области верховная власть проявляла относительно большую податливость, нежели в вопросах идеологических. В крепостном праве император Николай Павлович видел зло, рано или поздно подлежащее уничтожению; в годы его правления поощрялось развитие промышленности, частное предпринимательство, техническое образование. Но, в отличие от своего старшего брата Александра I, затронутого влиянием просветительских идей, Николай I убежденно отстаивал неприкосновенность самодержавия и твердо стоял на страже сословности. В этих вопросах он не допускал ни малейших уступок. По отношению к идеям, так или иначе покушавшимся на существующие порядки и традиционное мировоззрение, проявлялась жесткая непримиримость. Культ самодержавия, всемерное усиление роли государства сочетались с провозглашением национального курса политики и верности традициям. Именно в ту эпоху была выдвинута идея самобытности России, ее коренного отличия от стран Западной Европы*. Знамя народности, приоритет православия выдвигались как противовес влиянию опасных для существующего строя «западных» идей. Целенаправленная пропаганда идеологии «православия, самодержавия, народности» сопровождалась мерами подавления любых проблесков религиозного и политического вольномыслия, деятельности сколько-нибудь независимой прессы. Сообразуясь с сословными интересами дворянства и позицией ближайшего окружения, император в то же время проявлял упорное нежелание хоть сколько-нибудь считаться с более широкими общественными кругами и предпочитал действовать путем запретов. Это имело печальные последствия. Именно в николаевское царствование обнаружилось печальное расхождение, более того, - взаимная неприязнь между самодержавной властью и образованным обществом, что принесло впоследствии горькие плоды.

Данный период характеризовался и усилением общественных консервативных настроений в ответ на восстание декабристов в 1825 г., на революционные события в Западной Европе в 1830 и 1848-1849 гг., восстание 1830 г. в Польше и неоднократные стихийные массовые выступления внутри страны.

Помимо консерватизма правительственного, допускавшего некоторые предельно осторожные, реформаторские попытки при непременном условии сохранения основ существующего строя, в России 2-й четверти XIX в. можно выделить еще несколько видов этого явления. Один - безоговорочное отстаивание самодержавно-крепостнических порядков. Такой позиции придерживалось немало русских и остзейских помещиков и чиновников, яркие примеры - Л.В.Дубельт, граф В.Н.Панин, князь М.В.Друцкой-Соколинский. Другой тип назовем условно просвещенным, поскольку он впитал в себя заметные элементы идеологии Просвещения. Выразителями этого, общеевропейского, типа консерватизма были В.А.Жуковский, некоторые сановники, сформировавшиеся в предшествующую, александровскую, эпоху (В.П.Кочубей, Н.С.Мордвинов, М.А.Корф, П.А.Валуев). Специфически российской разновидностью консервативной мысли той поры явилась теория официальной народности, ставшая на многие десятилетия идейной опорой российских охранителей. Наиболее выдающиеся ее представители - М.П.Погодин и С.П.Шевырев, выступившие в тесном сотрудничестве с властью. Крайними выразителями этого направления явились писатели типа С.А.Бурачка и М.Н.Загоскина, доходившие порой до прямого обскурантизма.

Некоторые видные консервативные деятели (М.П.Погодин, Ф.И.Тютчев, С.С.Уваров) в прошлом сами испытали на себе влияние просветительских идей и это не прошло для них бесследно: даже перейдя на иные позиции, надолго заглушив свои былые порывы, они сохранили в себе какие-то прежние черты, что рано или поздно давало о себе знать. Так, Погодин в обстановке Крымской войны проявил свойственный просветителям критицизм, тягу к свободной мысли и стремление к переменам. Нечто подобное произошло и с Тютчевым, в юности настроенным весьма вольнолюбиво 35, позднее перешедшим на антипросветительские позиции, а в середине 50-х годов снова жестко критиковавшим правительство. В некоторых выдающихся деятелях отечественной культуры черты консерватизма сосуществовали с просветительскими и либеральными воззрениями (А.С.Пушкин, славянофилы).

Своеобразной разновидностью изучаемого явления был консерватизм, определявшийся не столько идейными соображениями, сколько практической целесообразностью - стремлением выжить, приспособиться к существующему режиму, наконец, просто выгодой или карьеризмом (Н.И.Греч, Ф.В.Булгарин). Существовал также, условно говоря, бытовой консерватизм, питавшийся традициями и не возвышавшийся до критического осмысления положения дел.

Идейное размежевание в 30-40-е годы далеко еще не завершилось. Процесс находился тогда в самом разгаре. В одних и тех же периодических изданиях, в действиях одних и тех же людей совмещались противоречивые тенденции. Даже привычно считающиеся одиозными фигуры в большинстве случаев сочетали в себе неоднозначные стремления. Шел напряженный идейный поиск. Выработка общественно-политической позиции (отношение к монархии, сословности, крепостному праву) основывалась на общем мировоззрении, была теснейшим образом связана с отношением к религии, просвещению, народным традициям. Во второй четверти XIX в. консерватизм в России противостоял прежде всего идеологии Просвещения, со свойственным ей культом человеческого разума, стремлением к независимости и самостоятельности мысли, отстаиванием природного равенства людей.

По мере того как политика правительства становилась все более консервативной и даже реакционной, в обществе нарастали оппозиционные настроения, принимавшие порой радикальный и даже революционный характер. Наблюдавшийся в начале царствования Николая I культ его личности все больше тускнел. Консервативные настроения шли на убыль. На исходе Крымской войны заметную силу стали набирать противостоявшие им реформаторские стремления, которым принадлежало будущее.


* С существованием конституционных порядков вне России Николай I готов был мириться, а иногда и содействовать их внедрению (см. выше, а также статью: Гросул В.Я. Российский конституционализм за пределами России // Отечественная история. 1996. № 2.)
1 Бисмарк О. Мысли и воспоминания. Пер. с нем. М., 1940. Т. 1. С. 158.
2 См.: Нифонтов А.С. Россия в 1848 г. М., 1949. С. 217-218.
3 Анненков П.В. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 500.
4 Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений. 1848. Т. 71. № 284. С. 443-451.
5 Там же. Т. 73. № 289. С. 113-128.
6 К истории ссылки Салтыкова. Сообщ. М.Панченко // Лит. наследство. М.. 1934. Т. 13-14. С. 481-492.
7 Цит. по: Барсуков Н.П. Указ. соч. Кн. 9. С. 285; Хомяков А.С. Полн.собр.соч. М., 1904. Т. 8. Письма. С 172; Никитенко А.В. Дневник. Т. 1. С. 312.
8 Никитенко А.В. Дневник. Т. 1. С. 326. 315, 314.
9 Цит. по: Барсуков Н.П. Указ. соч. СПб., 1896. Кн. 10. С. 538. См. также С. 530-531.
10 См.: Дневник графа П.А.Валуева // Рус. старина. 1891. № 4. С. 172 (запись 16 марта 1848 г.).
11 Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. СПб., 1864. Т.2. Отд-ние 2. Стб. 1041-1047.
12 Рус. старина. 1872. № 10. С. 448-450.
13 Подробнее см.: Эймонтова Р.Г. Указ. соч. примеч. 76.
14 Соловьев С.М. Указ. соч. С. 311, 348.
15 Мемуары П.П.Семенова-Тян-Шанского. Пг., 1917. Т. 1. С. 207.
16 Цит. по: Барсуков Н.П. Указ. соч. Кн. 9. С. 315.
17 См.: [ХрущовД.П.] Материалы для истории упразднения крепостного состояния помещичьих крестьян в России в царствование императора Александра II. Берлин, 1860, Vol. 1. С. 77-78; Семевский В.И Указ. соч. С. 189.
18 Смоленские дворяне и обязанные крестьяне. 1846-1849 гг. Сообщ. И.В.Майнов // Рус. старина. 1873. № 12. С. 928-93 8.
19 Жуковский В.А. Соч. Изд. 8-е. Т. 6. С. 540.
20 Рус. архив. 1868. № 9. Стб. 1470.
21 Жуковский В.А. О происшествиях 1848 г. // Соч. Изд 8-е. Т. 6. С. 145-160.
22 Жуковский В.А. Письма к государю наследнику цесаревичу Александру Николаевичу // Там же. С. 537-589.
23 Там же. С. 587-588.
24 Там же. С. 571-572.
25 Там же. С. 543, 548, 546, 541.
26 Цит. по: Барсуков Н.П. Указ. соч. Кн. 9. С. 272-273.
27 Тютчев Ф.И. Политические статьи. Paris, 1976. С. 32-50.
28 Тютчев Ф.И. Незавершенный трактат «Россия и Запад». Публ. К.В.Пигарева Вступит статья В.В.Кожинова. Коммент. Л.Р.Ланского // Лит. наследство. М., 1988. Т. 97. Кн. 1. С. 183-230
29 Лэйн Р. Публицистика Тютчева в оценке западноевропейской печати конца 1840-х - начала 1850-х годов // Там же. С. 231-252.
30 Цит. по: Барсуков Н.П. Указ. соч. Кн. 9. С. 269.
31 Гоголь Н.В. Поли. собр. соч. М., 1952. Т. 14. С. 87.
32 Цит. по: Барсуков Н.П. Указ. соч. Кн. 9. С. 288, 282-285.
33 Соловьев С.М. Указ. соч. С. 313, 338.
34 Тютчев Ф.И. Соч. в 2-х т. М., 1984. Т. 2. Письма. С. 231, 357. См. также: Лит. наследство. Т. 97. Кн. 2. С. 269.
35 См.: Записи о Тютчеве в дневнике М.П.Погодина (1820-1873) // Лит. наследство. Т. 97. Кн. 2. С. 10-13.

<< Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 12041
Другие книги
             
Редакция рекомендует
               
 
топ

Пропаганда до 1918 года

short_news_img
short_news_img
short_news_img
short_news_img
топ

От Первой до Второй мировой

short_news_img
short_news_img
short_news_img
short_news_img
топ

Вторая мировая

short_news_img
short_news_img
short_news_img
топ

После Второй Мировой

short_news_img
short_news_img
short_news_img
short_news_img
топ

Современность

short_news_img
short_news_img
short_news_img