Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика

Демократический подъем на рубеже 70-80-х годов XIX века вызвал кризис самодержавия. Власти оказались неспособными управлять на основе существующих законов¹. Нарастание в стране социальных обострений, возросшее недовольство народных масс, активизация публицистики -все это привело к усилению карательной политики царизма, поискам правительственных мер, направленных на стабилизацию положения; консервативные идеи стали преобладать в государственной и общественной жизни России.

В это время все сильнее сказывались противоречия в правительстве между двумя течениями российской бюрократии: дворянско-консервативным и буржуазно-либеральным. Главой первого, защитником неограниченного абсолютизма был наследник престола, цесаревич Александр Александрович, находившийся под неослабным влиянием Победоносцева. Аничков дворец стал их генеральным штабом. Там неустанно звучал один главный мотив: политика реформ ограничивает власть царя, данную ему Богом.

Вокруг брата Александра II, великого князя Константина Николаевича (энергичного и разносторонне образованного), группировались сторонники западноевропейских форм государственного устройства, дальнейшего реформирования России, утверждения формальной законности в делах управления державой. Но, боясь революционного движения, они в конкретных обстоятельствах искали союза с представителями консервативного дворянства, которые отстаивали жесткие меры борьбы с оппозиционным движением, боролись с малейшими попытками конституционных преобразований.

Естественно, что наибольшую тревогу вызывали террористические акты. Они особенно будоражили и правительственные круги, и органы печати. В этом отношении особенно громкий резонанс имело покушение (24 января 1878 г.) Веры Засулич на петербургского градоначальника Ф.Ф.Трепова. Общественность привлек не столько факт самого покушения, сколько оправдание виновной судом присяжных. Это была сенсация. «Первый раздавшийся в России выстрел, - писал эмигрант П.Ф.Алисов,-заставил Европу на несколько дней забыть славянский вопрос, всех царей, дипломатов, всю политическую жизнь Европы... Слабая девушка на некоторое время заставила Европу задуматься над нашим будущим»².

Но прежде всего об этом задумались в России. Вот, оказывается, решили консерваторы, к чему привели реформы. «Гражданское общество, -писали «Московские ведомости», - не может держаться, коль скоро суд, основанный на законе и служащий ему органом, будет оправдывать преступление и возводить его в апофеозу»³. Каткова возмущало еще и то, что российская общественность, и прежде всего демократическая интеллигенция, с восторгом восприняли случившееся. С этих пор окончательно завершился разлад редактора «Московских ведомостей» с либеральной интеллигенцией. Об этом свидетельствовало еще одно событие.

3 апреля 1878 г. около Московского университета мясниками и лавочниками были зверски избиты московские студенты, сопровождающие кареты с арестованными киевскими студентами. Катков был удовлетворен таким ходом дела: «Неужели Вы думаете, - писал он, - что наши народные массы будут равнодушны при демонстрациях такого рода... Если вы хотите жить в мире с русским народом, не издевайтесь над его верованиями, не будьте бессознательными орудиями врагов его Отечества»⁴.

Так сформировалась одна из основных идей Каткова: идея ненависти народа к интеллигенции. Эта идея, думается, вписывалась в консервативную концепцию идеолога самодержавия, утверждающего, что для царского режима дворянство и народные массы являются подлинно опорой, а различные слои интеллигенции (главным образом демократические) -«язва», от которой нужно избавиться.

По свидетельству князя Мещерского, оправдание Веры Засулич происходило как будто в каком-то «ужасном кошмарическом сне». Общество молчало. Никто громко не протестовал, хотя требовались самые строгие меры для «пресечения зла». Государь должен был своей властью кассировать решение суда, а весь его состав подвергнуть «изгнанию со службы». Следовал вывод: «усиление крамолы явилось последствием слабости всех предшествовавших правительственных мероприятий»⁵. Так лишний раз произносился приговор консервативного публициста над российскими реформами - все беды государственной жизни объяснялись несовершенством проведенных в стране преобразований⁶.

В 1879 г. деятельность народовольцев усилилась, что привело к дальнейшей консолидации правительственных сил, лихорадочно искавших пути успокоения России. Каждый новый террористический акт обнаруживал бессилие охранительных органов. 9 февраля в Харькове был убит губернатор князь Д.Н.Кропоткин; в Петербурге 13 марта произведено покушение на шефа жандармов генерала А.Р.Дрентельна.

Сразу со своими советами к цесаревичу Александру Александровичу поспешил Победоносцев, призывавший 2 апреля немедленно «объединить власть» в Петербурге, Киеве, Харькове, Одессе, действовать быстро и решительно: «Надобно, чтобы казнь следовала как можно скорее за преступлением». Только так, «железом и кровью» нужно расправляться с террористами, а не призывать к обществу, как это пытается делать правительство. Если этого своевременно не сделать, то простой народ отречется от признания государственного режима - «это будет минута ужасная, и не дай бог нам дожить до нее»⁷. В этом же духе высказался и Катков: «Еще ли не пора явить святую силу власти во всей грозе ее величия? Ее проявлений на страх врагам ждет, не дождется негодующий народ, беспрерывно оскорбляемый в своей святыне»⁸.

По предложению императора 15 марта в очередной раз собралось Особое совещание. Его участники пришли к заключению, что прошло время полумер. Обстоятельства требуют исключительных действий. Предложения, принятые по инициативе графа Шувалова, носили чисто полицейский характер. А между тем политические страсти разгорались. 2 апреля 1879 г. было совершено покушение А.К.Соловьева на жизнь императора. Это еще больше подняло волну реакционных действий: решено было в обеих столицах и других крупных городах учредить временных генерал-губернаторов, дав им право действий, соответствующих военному положению⁹.

Во второй половине июня Комитет министров обсуждал доклад статс-секретаря Валуева о результатах деятельности Особого совещания. Правителей особенно волновало то, что образованная часть населения проявляет безучастие к борьбе со злоумышленниками, хотя тревожное состояние общества заметно усиливается: в разных губерниях «уже заметны признаки действующей» подпольной работы. «Вообще во всех слоях населения проявляется какое-то неопределенное, всех обуявшее неудовольствие. Все на что-нибудь жалуются и как будто желают и ждут перемены»¹⁰.

К середине 1879 г. в правительственных кругах стали говорить о конституции, о новых реформах, о необходимости каких-то уступок - так думали спасти существующий режим. Это сильно тревожило Александра II, но ближайшее окружение подсказывало, что другого выхода нет. Император как будто намеревался к 25-летию царствования продолжить систему преобразований. 21 января 1880 г. в Зимнем дворце под председательством царя обсуждались два «конституционных» проекта - Валуева и великого князя Константина Николаевича. И хотя в этих проектах ничего конституционного не было, самодержавие сохранялось, они были отвергнуты. По словам Александра II, «решили ничего не делать»¹¹.

И все же в правительственных кругах были люди, которые понимали, что так поступать нельзя. Одними репрессиями стабилизировать обстановку в стране невозможно, необходимо расширение «социальной базы власти путем привлечения к участию в разрешении ряда вопросов представителей господствующих классов, охранительных элементов»; ставится вопрос и о реформах органов государственного управления, «обнаруживших свою слабость в борьбе с революционным движением»¹². Жизнь заставила поступать именно так.

5 февраля 1880 г. в Зимнем дворце раздался взрыв - это было очередное покушение на императора. На этот раз в его собственном доме. 8 февраля на экстренном совещании наследник, великий князь Александр Александрович предложил создать Верховную следственную комиссию с диктаторскими полномочиями. Тогда Александр II отклонил эту идею. Но на другой день дал согласие на учреждение такой комиссии во главе с М.Т.Лорис-Меликовым. Это отвечало замыслам Каткова - он давно мечтал об установлении твердой правительственной власти, о диктатуре сильного и умного человека: «борьбу с организованной крамолой ... необходимо сосредоточить в одной сильной руке: необходимо, чтобы один правительственный орган, облеченный полным доверием государя, имел диктаторскую власть для борьбы со злом. На нем должна лежать вся ответственность и ему должны быть предоставлены все средства действия...»¹³.

Смущало лишь одно: как к Лорис-Меликову отнесутся высшие сановники. «Но встретит ли он, - писал Катков, - вполне искреннее содействие со стороны всех высоких властей, которыми он будет окружен в Петербурге?.. Не возникнет ли с разных сторон противодействие, если не явное, то глухое, которое бывает хуже явного»?¹⁴. Одобрил вначале публицист и обращение Лорис-Меликова к народу. Но как только и либеральная пресса поддержала это обращение, Катков, вникнув в суть дела, изменил свою позицию. 11 марта он писал Александру II: «Да поможет бог доблестному генералу ... вывести наши дела из смуты. Зло, с которым ему прежде всего предстоит бороться, имеет острый характер. Опасно медлить с раскрытием и искоренением этого зла... Мысль действовать в союзе с обществом - есть мудрая мысль. Но для того, чтобы иметь общество на своей стороне, следует искать сойтись с ним не столько во мнениях, сколько в интересах. Нельзя гоняться за мнениями... История представляет разительные и страшные примеры катастроф, вызванных исканием подладиться к ходячим в обществе мнениям»¹⁵.

В смутное время, по мнению Каткова, неуверенность, слабость, попытки «подладиться» под общественное мнение не выведут страну на путь нормального развития, не избавят от революционных потрясений. Спасение в диктатуре, в сильной государственной власти. Идеолог самодержавия во всех оппозиционерах видит врагов отечества, забывая об отличиях между революционерами и либералами, о том, в чем кроется причина борьбы народовольцев. На это обратили внимание либеральные публицисты. К.Д.Кавелин писал в «Молве» (1880, № 59), что Катков так увлекся «гневом и страстью», что забыл об исторической правде, ошибочно укоряет либералов в соучастии их в деятельности анархистов и революционеров в борьбе с самодержавием. Для России же в трудную минуту полезны только слова правды и беспристрастности. «Горе нам, - заключал Кавелин, - если из зрячих мы станем слепыми! Мы потеряем всякое право на уважение и авторитет... Где же и когда клевета и неправда оказывались надежными союзниками самого правого дела?»¹⁶

Живя в Москве, Катков хорошо знал, что происходило в Петербурге -в верхних эшелонах власти. Он имел своих единомышленников среди широкого круга высших сановников, окружавших Александра II. Это прежде всего К.П.Победоносцев - член Государственного совета, генерал А.А.Киреев, князь С.Н.Урусов, граф С.Г.Строганов и другие, менее влиятельные чиновники в правительственной иерархии. Имел он и простых, преданных ему корреспондентов. Когда Катков узнал, что над графом Д.А.Толстым сгущаются тучи, он не замедлил обратиться прямо к императору: «Государь, я говорю перед Вами, как перед Богом, как на духу. Каковы бы ни были личные свойства графа Толстого, он служит Вам, Государь, верой и правдой, и ознаменовал себя заслугами, которые внесут его имя в историю Вашего Славного Царствования»¹⁷.

Можно понять такую озабоченность московского корреспондента судьбой министра народного просвещения. Для современников не составляло тайны, что реформы, которые проводил граф Толстой, были во многом подсказаны Катковым и осуществлялись под его влиянием. Е.М.Феоктистов свидетельствовал, что граф Толстой своими успехами был обязан Каткову, который проявлял в этом деле изумительную активность: «Каждый раз, с приездом его в Петербург, все оживлялись и все проникались бодростью; он не знал отдыха, проводил ночи без сна, бросался в разные стороны, посещал всех лиц, которых можно было склонить в пользу дорогого ему дела»¹⁸.

Но все это не помогло - Толстой был уволен с поста министра народного просвещения, что усилило авторитет Лорис-Меликова в кругах прогрессивной общественности, с радостью воспринимавшей это событие¹⁹.

В условиях обострения социально-политической обстановки усиливался интерес к состоянию и взаимоотношениям политических сил в стране. В прессе активнее заговорили о роли консерваторов, либералов, революционеров в общественной жизни. По мнению К.Д.Кавелина, только крестьянина можно считать «прирожденным охранителем, консерватором». Именно в народных массах, среди крестьян-землевладельцев находятся «охранительные элементы». Тогда как высшие слои общества, интеллигенция составляют «элементы движения», но они очень малы, а потому не имеют политического веса, свободны от сословных предрассудков. Это давало русской мысли «широкий размах и полет» и в то же время она всегда была «политически бессильна и безвредна»²⁰. Трудно, разумеется, согласиться с такой оценкой русской мысли. Но так думал один из лидеров русского либерализма.

Рассмотрел Кавелин и взаимосвязь между верховной властью и народом: «Цезаризм везде живет обманом, ложью и беззаконием. Но как только в результате реформы народные массы освобождаются от гнета и достигают гражданских прав, то и властители, освобожденные от политических страстей, предстают "во всем всемогуществе"» - им теперь нет необходимости «лгать и обманывать», происходит «естественное развитие народной жизни»²¹. Вывод один: только реформы способны оздоровить самодержавный порядок, дать возможность избежать революционных потрясений и привести страну к разумному государственному и общественному устройству.

Это провозглашение реформаторского курса не находило, разумеется, поддержки у консерваторов, которые считали либералов «главными виновниками развития пагубных идей социализма». В ответ на страницах «Отечественных записок» выступил Г.З.Елисеев, утверждавший, что никаких опасностей либеральные идеи не представляют, т.к. они совмещаются с любым государственным порядком, который открывает путь к социальным преобразованиям, утверждает «поступательное движение общества»²².

Несколько иначе о государственном порядке заговорила «Неделя», считавшая, что русский народ издавна верен своему царю. Эту веру не смогут разрушить «злобные фанатики» - народ проникнут идеей прогресса, указанной «царственной рукой»²³. Так деятельность царя-реформатора связывалась с торжеством прогресса. В дальнейшем «Неделя» высказала свое отношение к идейным течениям публицистики. С одной стороны, она утверждала, что направление «Московских ведомостей» «вполне правильное», можно согласиться с мнением газеты: «Не нужно ни консервативных, ни либеральных мер, а нужны меры полезные». С другой, - критиковала газету Каткова за отрицательную позицию по отношению к деятельности Лорис-Меликова²⁴.

В этом же номере газета поддержала взгляд «Нового времени» (статья Суворина) о том, что «либеральная доктрина хороша, если она вырабатывается на собственной почве». Но тот либерализм, который вырос на чужеземной почве, - чужд народу, «навязывает материализм», является «бездушным». Правда, «Неделя» делает примечание: «Но есть здесь либералы и другого рода, желающие блага столько же народу, сколько и себе»²⁵.

Этот незначительный крен в сторону либерализма более отчетливо проявился в публикациях «Юридического вестника», утверждавшего, что именно либералам обязана Россия политическими преобразованиями. Что же касается консерваторов, то «Юридический вестник» был к ним беспощаден: «Если бы перед нами были хоть лорды Биконсфильды - мы могли бы если не соглашаться с ними, то по крайней мере уважать их за ум, последовательность, энергию и ясность политики. Но ведь перед нами господа Катковы и князья Мещерские, у которых нет ни того, ни другого, ни третьего, которые сами не знают, чего хотят и куда идут... Это не больше как полутрупы, возбуждающие себя искусственными средствами. Они смотрят в землю, они никого не любят, они только фыркают на все и от всего отплевываются»²⁶.

Это пренебрежительное отношение к российскому консерватизму, проявленное «Юридическим вестником», не отвечало исторической действительности. Нельзя согласиться с тем, что Катков, например, не знал, «куда ему идти». Его блестяще написанные передовые ярко отражают уверенную позицию автора, последовательно стремящегося к укреплению самодержавных основ российской империи.

Особое внимание борьбе с консерватизмом уделял «Вестник Европы». Под пристальным вниманием журнала оказались «Московские ведомости». Чуть ли не каждый реакционный выпад газеты подвергался анализу, критике и осуждению. Когда Лорис-Меликов обратился к обществу за поддержкой, «Московские ведомости» обрушились на начальника Верховной распорядительной комиссии: «Разве можно думать в эту минуту о представительстве как о полезной силе?.. Нет надобности обращаться к обществу за поддержкой и пособием. Оно само обратится к правительству...»

«Вестник Европы» отметил, что высказано не личное мнение Каткова: за московской газетой стоит могущественная группа, которая давно уже провозглашает необходимость «поставить точку» на реформах, «взять назад или извратить наиболее опасные из них, искать спасение только в силе, рассекать все вопросы острием полицейских или карательных мероприятий»²⁷. Консерваторы восстают не только против нигилистов, но также и их «потворников». А это означает, что они «заносят руку» на целые общественные группы: «Журнал или газета неофициального колорита, земское собрание, непочтительно относящиеся к интересам крупного землевладения, присяжные заседатели, оправдывающие сознавшегося преступника, суд, допускающий раскрытие сословных или административных злоупотреблений, - вот враги, на которых они хотят навлечь спасительную строгость власти»²⁸.

«Вестник Европы» в конце 1880 г. посвятил внутреннее обозрение анализу реакционной печати. Журнал отметил, что «Московские ведомости» якобы потеряли свою былую боевитость, уделяя главное внимание внешней политике. Газета «Берег» «не впала в апатию», но ее консервативные призывы отличались анахронизмом. Однако в этих органах печати появились и свежие идеи. «Мельничное колесо реакции, - отмечается в "Вестнике Европы", - давно потерявшее способность к действительной работе, завертелось было с удвоенной быстротой, когда в обмелевшую речку влилась новая, мутная волна, шумно провозгласившая свое могущество. Это - произведение Достоевского "Дневник писателя", ожививший на время полемику против западников, либералов, "отщепенцев русского народа". Но меч, которым размахнулся Достоевский, "оказался картонным", а "глубина двинутой им волны - далеко не соответствующей количеству взбитой пены". И после "Дневника", как и до него, реакционная печать "не имеет под ногами никакой прочной почвы"»²⁹.

В целом же российская либеральная публицистика во время кризиса самодержавия на рубеже 70-80 годов во многом отличалась своей неопределенностью: не смогла адекватно отразить расстановку политических сил в стране, выявить подлинные позиции различных течений общественного движения, определить силу консервативного влияния на ход развития социальной борьбы. Между тем, самодержавные власти искали путь укрепления консервативных взглядов в общественном мнении России.

Официальная правительственная печать обычно не вела полемики с общественными кругами, не печатала публицистических выступлений. А нужда в этом была. С этой целью и появились в России официозы - негласные правительственные издания. Они могли придерживаться и консервативного, и либерального направлений - все зависело от сложившейся конкретной ситуации³⁰.

Особая потребность в официозах проявилась во время общественного подъема в конце 70-х - начале 80-х годов. Газеты «Отголоски» и «Берег» были созданы и финансировались правительством, но функционировали как частные издания - находились под покровительством П.А.Валуева, в 1879 г. - министра государственного имущества, а с 1880 г. -председателя Комитета министров. Валуевский официоз «Отголоски» просуществовал три года: от 7 января 1879 г. до декабря 1881 г. Газета, соблюдая «независимость», стремилась уходить от полемики как с либеральными, так и консервативными изданиями, пытаясь сплотить консерваторов и либералов вокруг правительства.

Умный политик Валуев, которого современники называли «реакционером в бархатных перчатках», учитывая общественные настроения, пытался придать газете легкий оттенок либеральной благонамеренности, но не мог удовлетворить ни правых консерваторов, ни левых либералов³¹. Когда стало известно, что «Отголоски» - официоз, издание пришлось прекратить. Но появился (15 марта 1880 г.) новый официоз - газета «Берег», - финансируемый правительством и идейно руководимый все тем же Валуевым. В первом номере газеты была изложена ее программа: «Но сообразите, господа, на что вы так легкомысленно протягиваете ваши руки! Царская власть слишком дорого стоила русском народу, она собрала из Московского княжества обширную Россию - она, эта власть и только она, - создала государство и толкнула его в европейские формы. Царская власть - единственная народная власть, в нее народ верит, ей повинуется; оставьте же эту власть народу, для него она нужна надолго, может быть навсегда»³².

Главная задача «Берега» состояла в борьбе с нигилизмом: в искажении сущности движения, клевете, запугивании общества. Следует иметь в виду, что в 1880 году и либералы и консерваторы активно выступали против народовольческого террора. Консерваторы призывали к репрессиям, а либералы искали выход в расширении демократических свобод. Последнее было неприемлемо для правительственного официоза, считавшего, что либералы играют на руку нигилизму, а возможная победа в правлении либеральной бюрократии ослабит самодержавную власть. Между тем в эпоху влияния Лорис-Меликова имел место политический компромисс: для расширения социальной базы монархического правления делались попытки привлечь на сторону правительства представителей либеральной общественности. «Берег» в этих условиях мог создать только дисгармонию - 31 декабря 1880 г. произошла кончина непопулярного издания.

***

В момент социального кризиса консерваторы вспомнили об уроках Великой французской революции. В 1880 г. «Русский вестник» начал печатать за подписью В.Кочнева очерки «Против течения». Публикация продолжалась до 1884 г., вызвала резонанс в русском обществе и оказала влияние на самодержавную политику. Подлинным автором этих очерков был профессор физики Московского университета, единомышленник Каткова и редактор «Русского вестника» Н.А.Любимов. «Против течения» было задумано с совершенно определенной целью: на примере Великой французской революции предостеречь правительство России от возможности подобного общественного потрясения. Автор сравнивал Россию конца 70-х - начала 80-х годов с Францией конца XVIII века и пытался доказать, что и в настроении, умах и убеждениях русских людей начали проявляться идеи революции. Любимов утверждал, что в России в конце XIX века возникли стремления к политической жизни. «Мы испытываем злоупотребление свободы без самой свободы, тиранию не власти, а безвластия», в стране действует революционная партия. В этих условиях, по его мнению, «мы нуждаемся в хороших уроках всякого рода, но теперь чуть ли не более всего в уроках политической мудрости»³³.

Эти уроки «политической мудрости» профессор и преподавал правителям самодержавной России. Рассказав о созыве Генеральных штатов, он показал ошибочность такого шага, приведшего к революции. Во Франции возникло две силы: «близоруко колеблющееся правительство со слабым королем во главе и собрание народных представителей, увлекаемых революционным потоком. Победа осталась на стороне собрания»³⁴. Вывод был понятен - колеблющееся правительство и слабая королевская власть могут своей близорукой политикой довести дело до революции. Это наблюдение реакционного публициста целиком адресовывалось царскому самодержавию - только сильная государственная власть может оградить Россию от революции.

Проповедуя идею крепкой самодержавной власти, автор «Против течения» утверждал, что всякие общественные собрания ведут не к укреплению монархического правления, а к революции. Так было во Франции. Так может быть и в России, где с конца 70-х годов высказывались конституционные идеи: «Одному мерещится Земский собор именитых людей от митрополита до крестьянина, другому - собрание выборных людей от земства, третьему - английский парламент»³⁵.

После событий 1 марта 1881 г. сподвижник Каткова с еще большей энергией стал развивать свою точку зрения. Он писал, что Россия переживает время, сходное с той эпохой, которая решила судьбу королевской власти во Франции. «Трудно не заметить, - утверждал Любимов, - значительного родства явлений. Переживаемую нами эпоху неурядицы, созданной главным образом правительственными ошибками, нельзя не назвать предреволюционной в том смысле, что она вся есть неразумное брожение, способное привести к затруднениям, какими не преминули бы воспользоваться наши многочисленные враги». И далее: «Революционные симптомы одинаковы в человеческих обществах. Нигде болезнь не являлась в такой чистой типической форме, как во Франции в эпоху первой революции. Потому так и поучительно ее изучение»³⁶

****
Голос консерватора прозвучал и в Варшаве - со страниц газеты «Варшавский дневник», передовые которой писались Константином Леонтьевым. Исследователь так оценивал его творчество: «Если бы надо было назвать реакционнейшего из всех русских писателей второй половины XIX столетия, то вряд ли можно найти кого-нибудь, кто мог бы оспаривать бы это место у К.Н.Леонтьева»³⁷. Польское восстание 1863 г. сыграло решающую роль в становлении его мировоззрения: угроза надвигалась со стороны революции, которая могла обрушиться на богатство и власть поместного дворянства, разрушить устои монархической России.

В 1863 г. Леонтьев поступил на службу в Министерство иностранных дел; был консулом в ряде городов европейской Турции. В 1874 г. возвратился в Россию, сотрудничал в «Гражданине» и «Русском вестнике». В 1880 г. был назначен помощником редактора (князя Н.Н.Голицина) «Варшавского дневника».

Взгляды Леонтьева отличались своеобразием. Он считал, что Россия испытывает сильное влияние византизма. Но одновременно с этим страна, в результате сближения с Западом, может встать на путь буржуазных отношений, чего, по мнению публициста, допустить нельзя. «Нам русским, - писал он, - надо совершенно сорваться с европейских рельсов и, выбрав новый путь, - стать, наконец, во главе умственной и социальной жизни всечеловечества»³⁸. Но для этого вначале нужно остановить Россию в ее развитии, «подморозить», законсервировать. Так случилось с Византией, которая ряд столетий оставалась неизменной. Только в этом заключается и спасение России - в ее жизни следует сохранить и усилить элементы византизма. «Византийские идеи и чувства, - писал Леонтьев, -сплотили в одно тело полудикую Русь. Византизм дал нам силу перенести татарский погром и долгое данничество»³⁹.

Естественно, что Леонтьев последовательно выступал и против демократов, и против либералов, расходился часто во взглядах и с такими консерваторами, как Победоносцев и Катков. Он критиковал своих демократически настроенных оппонентов за пропаганду идей социального равенства, считая, что человеческая природа индивидуальна, люди не могут иметь одинаковые характеры. Идея же демократизма нарушает порядок гражданского устройства и этим опасна для России, в которой из-за «полного отсутствия даже малейших демократических традиций обоснование иллюзии политического равенства есть приглашение к мужицким мятежам и бунтам»⁴⁰.

В середине 70-х годов Леонтьев писал, что жизнь «пошлеет от прогресса». Он выступал против «либерального нигилизма», проповедуемого на страницах «Вестника Европы», «Отечественных записок», «Дела»,«С.-Петербургских ведомостей». В этих изданиях он видел «дряхлость ума и сердца». Вызывали его протест и «либеральные московские славянофилы»: «если снять с них пестрый бархат и парчу бытовых идолов, то окажется под этим приросшие к телу их обыкновенное, буржуазное либеральничание, ничем существенным от западного эгалитарного свободопоклонства не разнящееся»⁴¹.

Создается впечатление, что Леонтьев со своей византийской теорией не вписывается в классический российский консерватизм, представленный охранительными взглядами Победоносцева и Каткова. Насколько отвечает исторической действительности такое впечатление? Тут есть о чем подумать. Следует иметь в виду, что Леонтьев разделял идею Каткова о «гниении Запада»; оба идеолога резко отрицательно относились к революционному демократизму, опираясь в своих концепциях на знаменитую формулу Уварова - «Православие, Самодержавие, Народность». Размышляя над проблемами насилия, Леонтьев писал: «Катков похож на военачальника, знающего удобопревратную натуру человека, которому ввиду наступающего неприятеля убеждать высокими словами оробевших и растерявшихся солдат некогда. Он разбивает сам пулей голову одному, бьет кулаком по лицу другого, ругает третьего, ласково одобряет остальных и кратко взывает к патриотизму»⁴². Такая позиция Каткова воспринималась Леонтьевым с пониманием. И он не отвергал необходимость насилия. Но в каких условиях? Если для Каткова насилие и государственное подчинение «есть, - по словам исследователя, - постоянная доминанта политической власти, для Леонтьева, напротив, временная и вынужденная социальными обстоятельствами»⁴³.

Таким образом, Леонтьев не был, строго говоря, консерватором в буквальном смысле слова. Та Россия, которую отстаивал Катков, была чужда Леонтьеву. Настоящее и будущее России он оценивал как опасное, указывая на единственный возможный выход в «возрождении идеи византизма как высшей национально-государственной ценности. Другого пути нет»⁴⁴.

Это была, так сказать, стратегическая задача. Но события в России в начале 1880 г. вызвали необходимость конкретной реакции, разумных тактических шагов (и тут взгляды Леонтьева сближались с воззрениями Каткова), способных предотвратить социальный взрыв в стране. Все это и нашло отражение на страницах «Варшавского дневника». В этом отношении его передовые в газете - ценнейший источник по истории консервативной мысли. 12 января 1880 г. публицист писал, что все деяния, исходящие от императора, правительства, их реформы «законны и хороши». Простой народ проявил «великий государственный такт», достойно их воспринял. Другое дело интеллигенция, «развращенная донельзя европейскими современными предрассудками», наносила только вред самодержавному правлению. «Покаемся ли мы, наконец, хотя ко дню великого народного торжества (имеется в виду празднование 25-летия царствования Александра II - Б.И.) и не решимся ли мы просить могучего Отца, чтоб впредь Он держал нас грознее?.. Великий и необходимый своевременный опыт сделан... Но мы вряд ли оказались достойными той доли свободы, которая нам была дана! Довольно же народной колеснице уклоняться все влево и влево!..»⁴⁵

Еще более решительно раздался голос из Варшавы после взрыва 5 февраля 1880 г. в Зимнем дворце. Леонтьев призывал действовать, а не смиренно ждать, что «против этого всеобщего зла выдумает Запад», - там «целые массы простолюдинов» расположены к анархии. У нас этого нет: революцию поддерживает не народ, а интеллигенция. Против нее и должны действовать консерваторы - открыть новую эпоху в истории России. «Как произнести слово - реакция?.. Как сознаться, что настало время реакционного движения, если не для всех, то по крайней мере, для некоторых сторон жизни? Все это русскому консерватору почему-то кажется страшным сказать»⁴⁶. Так со страниц «Варшавского дневника» прозвучал прямой призыв к реакционному правительственному курсу.

Отсюда непримиримое отношение Леонтьева к попыткам сближения консерваторов с либералами. Когда Катков на упомянутом Пушкинском празднике высказал эту мысль, «Варшавский дневник» осудил знаменитого публициста: «Зачем эта мягкость мысли? На что это полусочувствие "всеобщему миру" в устах энергичного вождя охранительной России! С какой стати уступать?.. с какой стати протягивать руку людям вредным, людям пошлого или безумного направления, людям непримиримым, неисправным... Мне было больно за Каткова, мне было горько и стыдно за Каткова!»⁴⁷. Так Леонтьев выразил свое отношение к российским либералам - с ними союза быть не может, «охранительная Россия» не должна протягивать руку представителям «безумного направления». Каткова же автор статьи не только стыдил, но и защищал от нападок либералов.

Стало известно, что Комиссия Общества любителей российской словесности лишила Каткова права быть членом этого общества. Тогда Леонтьев взялся за перо. Его возмущало то, что избранные представители российской словесности до того «ненавидят власть», равнодушны к политическому престижу монархии, что забывают о литературных достоинствах передовых статей газеты, стоявшей на страже интересов страны. Во всем этом и виноваты либералы, которые не отказались от идей «ветхого» европейца - «раба капитала, конституции, от раба адвокатов и машин»⁴⁸.

Да, считал Леонтьев, Запад не может быть примером: «На что нам Россия не самодержавная и не православная?» А Катков именно и заботился, чтобы Россия сохранила еще оставшиеся, прежние традиции и не стала новой Россией, «неприглядной и недостойной уважения»⁴⁹. Так как же можно отрицать историческое значение Каткова, его важную роль в духовной жизни страны? Леонтьев сослался на высказывания покойного профессора Московского университета О.М.Бодянского, который ненавидел Каткова, но понимал его государственные заслуги: «Катков личный мне враг!.. Я его терпеть не могу; но он первый, он великий русский публицист». Именно так и следует оценивать Каткова и теперь - можно быть «врагами ему самому, но не противниками его политического духа», ибо враждовать против идей «Московских ведомостей» - значит выступать против «силы и целости русского государства». Далее Леонтьев делает, по его собственным словам, «неслыханный» жест: требует открыть подписку на памятник Каткову на Страстном бульваре вблизи от памятника Пушкину. «Что за беда, что так не делают, что это "крайность", что это будет "неумеренная вспышка реакционного увлечения". Тем лучше! Тем лучше! Пора учиться как делать реакцию...»⁵⁰.

В целом же можно согласиться с мнением дореволюционного исследователя, утверждавшего, что Леонтьев весь свой талант вложил в идейную защиту крепостничества, что он был «теоретиком и певцом» той формы государственности, «в которой застыла Россия Николая I». Провозглашение этого царствования происходило в эпоху «русской реставрации в пору реакционных попыток конца 70-х и 80-х годов, когда в правящих сферах возникло сильное влечение назад к дореформенной России»⁵¹.

Подводя итог нашего раздела исследования, нужно сказать, что во внутренней жизни страны как бы параллельно проходило два процесса. С одной стороны, продолжались реформы, игравшие прогрессивную роль в становлении новых социально-экономических отношений. С другой, - на эти важные начинания наслаивался и с годами увеличивался налет консерватизма, тормозивший движение России по ее прогрессивному пути. Шаг за шагом усиливалась и ожесточалась официальная идеология, сужались рамки духовной жизни людей, расширялись репрессивные меры, направленные против революционных и либеральных деятелей.

Консервативная политика царизма наиболее активно проявилась на рубеже 70-х - 80-х годов, когда все основные области государственного правления оказались под властью реакционных сил. Административнополицейские репрессии стали доминировать в действиях высших чиновников. Современники испытали на себе гонения на печать и высшую школу, создание института урядников, борьбу со слухами о передаче земли, силу и коварство полицейского наблюдения. Наметившийся кризис самодержавия и невозможность управлять на основе обычных законов и существующего аппарата власти заставляли переходить к диктаторским мерам, создавать новые консервативные учреждения, Особые совещания и др. На местах реакционную политику осуществляли временные генерал-губернаторы. Наконец, оперативно созданная Верховная распорядительная комиссия сочетала в себе диктаторские полномочия с либеральной политикой лавирования, что должно было предотвратить возможность революционного взрыва.

Одним словом, реформы в России проходили с трудом, движение к реорганизованному обществу постоянно тормозилось. В чем причина? Кто виноват? По мнению историка В.В.Леонтовича, главные виновники - не консерваторы. Виноваты, по его мнению, другие: «революционное движение было гораздо более опасным для продолжения либеральных реформ, чем влияние реакционных кругов». Революционеры, разумеется, не могли оказывать непосредственного влияния на правительство, но их «выступления, и в первую очередь террор вызвали в правительственных кругах подлинное смятение и удерживали их от проведения в жизнь либеральных реформ»⁵². Это наблюдение историка верно лишь с одной стороны. Но нельзя забывать и о другом. Именно революционная борьба народовольцев заставляла правителей идти на уступки для смягчения социальных обострений, делать пусть неуверенные, но либеральные шаги. Результатом чего, собственно, и явился проект «конституции» Лорис-Меликова, который осуществлен не был: убийство народовольцами 1 марта 1881 г. Александра II развеяло и эту робкую надежду.

---

¹ П.А.Зайончковский установил хронологические рамки этого кризиса: весна 1878 года - середина 1882 года. См.: Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х годов. М., 1964. С. 5.
² Алисов П. Александр II. Освободитель. Женева [1879], С. 12-13.
³ Московские ведомости. 1878. 2 апреля. № 85.
⁴ Московские ведомости. 1878. 4 апр. № 87.
⁵ Мещерский В.П. Указ. соч. С. 405-406.
⁶ Подробнее об усилении политической реакции в конце 1870-х годов см.: Зайончковский П.А. Указ. соч. С. 58-147.
⁷ Письма Победоносцева Александру III. С. 194.
⁸ Московские ведомости. 1879. 3 апреля. № 82.
⁹ См. Милютин Д.А. Дневник. Т. 3. С. 134.
¹⁰ Татищев С.С. Указ. соч. С. 606-607.
¹¹ Цит. по: Зайончковский П.А. Указ. соч. С. 146.
¹² Там же. С. 147.
¹³ Московские ведомости. 1880. 7 февраля. № 37.
¹⁴ Московские ведомости. 1880. 14 февраля. № 45. Катков оказался прав. Е.А.Перетц 18 февраля 1880 г. записал в дневнике: «Против Лориса большая оппозиция в высших кругах. Главною виною ставят ему то, что он в погоне за популярностью совершенно распустил печать, дозволяющую себе судить не только свободно, но и дерзко и резко про все и про всех. Наиболее ожесточенные крикуны - Тимашев, Делянов и Победоносцев». См.: Перетц Е.А. Дневник. 1880-1883. М.; Л., 1927. С. 22.
¹⁵ Былое. 1917. Окт. № 4 (26). С. 6.
¹⁶ Цит. по: Кавелин К.Д. Собр. соч. Т.2. б.г. С. 1083-1084.
¹⁷ Былое. 1917, октябрь. № 4 (26). С. 7. Письмо Каткова к Александру II от 11 марта 1880 г.
¹⁸ Феоктистов Е.М. За кулисами политики и литературы. 1848-1896. Л., 1929. С. 176, 180.
¹⁹ В этой связи: Тургенев - Стасюлевичу, 21 апр. (3 мая) 1880 г.: «Любезный Михаил Матвеевич, какое же Вы поднесли мне вчера красное яичко!! ... Представьте, кому ни скажешь, кому ни покажешь телеграмму - первым делом все крестятся. Вот ненавидим был человек! Но каким образом это случилось? Как рухнул этот столб?! Подробностей, ради бога, подробностей!». См.: Тургенев И.С. Полн. собр. соч. Письма. Т. XII. Кн. 2. Л., 1967. С. 236.
²⁰ Кавелин К.Д. Политические призраки. Берлин, 1878. Цит. по: Кавелин К.Д. Указ. соч. Стб. 991.
²¹ Там же. Стб. 992.
²² Отечественные записки, 1879 г. № 10. С. 205, 210-211. Внутреннее обозрение.
²³ Неделя. 1880. 17 февраля. № 7.
²⁴ Там же. 2 марта. № 9.
²⁵ Там же.
²⁶ Неделя. 1880. 6 апреля. № 14.
²⁷ Вестник Европы. 1880. №. 4. С. 775-776.
²⁸ Там же. С. 781.
²⁹ Вестник Европы. 1880. № 11. С. 377-378.
³⁰ Подробнее см.: Чернуха В.Г. Указ. соч. С. 102-105.
³¹ Подробнее см.: Емельянов Н. Из истории русских официозов 1879-1880 гг. // Вопросы журналистики. Межвуз. сб. статей. Вып. II. Кн. 2. Л., 1960.
³² Силаев М.А. Правительственный официоз газета «Берег» (1880) // Труды гос. Ордена Ленина Историч. музея. Вып. 46. М., 1976. С. 215.
³³ Русский вестник. 1880. Август. С. 616-617, 624.
³⁴ Там же. С. 626.
³⁵ Русский вестник. 1881. Июль. С. 748-749.
³⁶ Русский вестник. 1882. Июль. С. 212. Подробнее о влиянии идей Великой французской революции на Россию см.: Итенберг Б.С. Россия и Великая французская революция. М., 1988 г.
³⁷ Литературное наследство. 1935. № 22-24. С. 427. Вступительная статья Н.Мещерякова к публикации «Моя литературная судьба». (Автобиография Константина Леонтьева). Другой исследователь отмечал противоречивость в воззрениях К.Н.Леонтьева: «Один из самых пламенных патриотов России, он, кажется, не верил ни в Россию, ни в русский народ; неистовый борец против либерально-эгалитарной Европы, поклонявшийся Востоку, он был и остался западником; великий гуманист, он выступал против гуманизма и не мыслил дальнейшего развития без деспотизма, принуждения, неравноправия и силы». См.: Долгов КМ. Восхождение на Афон. Жизнь и мировоззрение Константина Леонтьева. М., 1997. С. 6.
³⁸ Леонтьев К. Восток, Россия и славянство. Сб. статей. Т. I. М., 1885. С. 310.
³⁹ Там же. С. 98.
⁴⁰ Сивак А.Ф. Константин Леонтьев. Л., 1991. С. 6.
⁴¹ Литературное наследство. 1935. № 22-24. С. 436, 446.
⁴² Фудель И. Культурный идеал К.Леонтьева // Русское обозрение. 1895. № 1. С. 263.
⁴³ Сивак А.Ф. Указ. соч. С. 22.
⁴⁴ Там же. С. 33.
⁴⁵ Леонтьев К. Восток, Россия и Славянство. Сб. статей. Т 2. М. 1886. С. 51.
⁴⁶ Там же. С. 76-78.
⁴⁷ Там же. С. 145.
⁴⁸ Там же. С. 146-147.
⁴⁹ Там же. С. 149.
⁵⁰ Там же. С. 150, 152.
⁵¹ Козловский Л. Мечты о Царьграде // Голос минувшего. 1915. № 11. С. 45-47. Многое для понимания роли Леонтьева в духовной жизни России дают новейшие публикации: Константин Леонтьев: Pro et contra: Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. Кн. 1: 1881-1917. Кн. 11: После 1917 г. СПб. 1995.
⁵² Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762-1914. М., 1995. С. 320.

<< Назад   Вперёд>>