Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика

Отстаивая самодержавное начало государственной жизни, консервативная мысль неизбежно должна была обратиться к критике начала выборного, представительного. Попытки развенчания буржуазной демократии постоянно сопутствовали защите абсолютизма, но в 80-е и 90-е годы консерваторы сосредоточены на них в большей степени, нежели на доказательстве превосходства самодержавного строя.

После 1 марта в охранительных изданиях главной опасностью для самодержавной монархии был объявлен именно либерализм, а не революционеры. «На врагов негодовать нечего, - объяснял М.Н.Катков позицию, которую надлежало занять правительству и обществу, - от них надо отбиваться. Вся сила негодования должна сосредоточиться на именующих себя "образованными людьми" - людях правящих, учащих, ораторствующих, пишущих». Либеральная интеллигенция обвинялась не только в потворстве крамоле - в прямой смычке с ней. Либеральная печать, по словам московского публициста, вполне усвоила направление нелегальной, требуя «облегчить бремя самодержца»¹.

В самом начале царствования Александра III «Гражданин», отставая от «Московских ведомостей» и не в лад с ними, призывал либералов осознать революционную опасность и сплотиться вокруг самодержавной власти, которая одна может обеспечить им «сохранение достоинства либерализма»². Но в последующие годы Мещерский не уставал указывать на либеральную угрозу, напоминая, что «петербургское болото еще не высохло и политические миазмы либерализма и демократизма продолжают из него испаряться»³. На страницах «Гражданина» и К.Н.Леонтьев предупреждал, что от «умеренного нигилизма» исходит более страшная опасность, чем от нигилизма крайнего.

Ежегодно отмечая годовщину Манифеста 29 апреля 1881 г., консервативные публицисты повторяли, что хотя либерализму и был нанесен сокрушительный удар, «была рассеяна ложь и тьма», либеральные стремления еще живы. К.П.Победоносцев, с его особым чутьем к политическим веяниям, предсказывал возможность «новой страшной эры русской демократии».

В стремлении ниспровергнуть идеи гражданских свобод, правопорядка, парламентаризма консерваторы не были оригинальны. Они смело обращались к народнической литературе 70-х годов, весьма критически настроенной по отношению к буржуазной демократии. Публицистика «Отечественных записок» и «Дела», пронизанная разочарованием в демократических свободах, доказывала, что ничего не принеся народу, они оказывались выгодны лишь буржуазии. «Не парламентаризму ли мы должны завидовать, этой пошлой доктрине, везде потерявшей кредит, которая может быть годна только как средство постепенного ослабления власти и перемещения ее в другие руки?»⁴ - подобные пассажи консерваторов опирались и на материалы народнической печати, причем тогда, когда сами народники в лице «Народной воли» уже пришли к осознанию значимости гражданских прав, и легальная журналистика также о них заговорила.

Аргументы против либерализма и демократии консервативные идеологи черпали и из западной литературы. Имена европейских консерваторов И.Бентама, Ф.Бэкона, И.Тэна, Т.Карлейля, А.Токвиля мелькают на страницах консервативной публицистики. Доводами западных консерваторов пользовались и такие антизападники, как Победоносцев и Катков. В одном из писем обер-прокурор Святейшего Синода обращает внимание редактора «Московских ведомостей» на биографию Томаса Карлейля, изданную профессором-богословом Оксфорда Харелом Фрудом. «Достаньте эту книгу, она приведет вас в восхищение и наведет на множество мыслей, - советует Константин Петрович. - Как глубоко и верно все, что он говорит о парламенте (коего терпеть не мог),... о присяжных и т.д.»⁵.

Победоносцев и сам составляет очерк о Т.Карлейле, пользуясь книгой Х.Фруда, хотя и не ссылаясь на него. Он напоминает некоторые особо близкие ему мысли английского консерватора. «Мудрость приказания, мудрость послушания, способность к тому и другому - вот истинная верная мера культуры и доблести человеческой... Всякое зло, всякая неудача и пагуба в отсутствии этих качеств...»⁶

В системе доказательств, разоблачающих «великую ложь нашего времени» - парламентаризм с его выборным началом, у Победоносцева заметно влияние доводов Тэна и Токвиля, приводимых на основе опыта Французской революции.

Против «одного из самых лживых политических начал», проникшего в «русские безумные головы» - народовластия, - направлено рассуждение о нереальности, надуманности самого понятия «воля народа». В каком смысле множество людей или народное собрание может проявить единую волю? - ставит резонный вопрос Победоносцев, справедливо замечая, что «демократическая фразеология не останавливается на этом вопросе, ограничиваясь словосочетаниями "глас народа" и "общественное мнение"». И столь же верно обер-прокурор Синода утверждает, что сложные политические вопросы не находят единодушного решения массы, в которой нет возможности для объединения мысли и воли, на деле народное собрание не свою волю выражает, а мнение отдельных личностей, под влияние которых оно попадает⁷. Высказывая уверенность, что единой народной воли не существует, Победоносцев уличает «энтузиастов демократии» во лжи.

Но представители власти в Российской империи, включая и самого обер-прокурора Святейшего Синода, а также ее «охранители» беспрестанно ссылались на волю народа. Волей народа обосновывалось существование самодержавия: народ, по утверждению консерваторов, не понял бы и не принял перемену формы правления, даже если бы сам царь захотел бы отказаться от власти. Волеизъявлением народа объяснялись указы по внутренней политике и вступление в войну. От имени народа Победоносцев ходатайствовал перед царем о казни первомартовцев, утверждая, что народ будет возмущен помилованием. Даже в частных случаях он прибегал к ссылке на народные мысли и чувства. Так, требуя запрета пьесы Л.Н.Толстого «Власть тьмы», заявлял, что народ будет оскорблен подобным изображением его жизни⁸.

Критикуя парламентаризм и выборное начало, Победоносцев явно непоследователен и в других доводах. Он не грешит против правды, когда обращает внимание на расхождения предвыборных обещаний с реальной деятельностью народных избранников, которые руководствуются «собственным произвольным усмотрением и расчетом», соображаемым «с интересом той или иной партии». Трудно спорить и с его метким определением парламента как «учреждения, служащего для удовлетворения личного честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей народа». На реальных основаниях строится и обвинение парламентариев в коррупции, продажности. Но все эти серьезные изъяны и издержки представительства изображены как специфические для парламентарных государств. Между тем в империи были те же «болезни». Власти забывали о своих обязанностях перед народом. Корыстолюбие, мздоимство, взяточничество были присущи чиновникам самого разного ранга. В начале царствования Александра III были вскрыты серьезные злоупотребления ряда высших чиновников Министерства почт и телеграфа. В ожидании суда министр Л.С.Маков застрелился, покушался на самоубийство и директор департамента министерства С.С.Перфильев. Победоносцев не мог не знать, что упомянутое министерство вовсе не исключение. Однако коррупцию он рассматривает как порок, присущий именно демократии.

Исходя из своего понимания человеческой природы как несовершенной, перегруженной недостатками, Победоносцев полагал, что при парламентском правлении эти недостатки получают особое развитие⁹. Мысль эта варьируется в охранительных изданиях как чисто теоретическая, не подкрепленная убедительными примерами. Повторяя ее, публицист «Русского вестника» прибегает к образному выражению разницы между парламентаризмом и абсолютизмом, считая, что она подобна различию между кулаком (эксплуататором крестьян) и помещиком (их защитником)¹⁰.

Все реальные противоречия западных стран - социальные, политические, национальные - на страницах консервативных изданий служили доказательством непригодности республиканского строя или конституционной монархии. Верным союзником в критике политического устройства европейских государств Победоносцев с основанием считал Каткова. «Московские ведомости» с удовлетворением рассказывали о нищете рабочих на Западе, о борьбе партий, демонстрациях и стачках протеста, о покушениях и других террористических акциях, делая вывод, что «пресловутый "правовой порядок" ничего не обеспечивает»¹¹.

Во всех крупных консервативных изданиях были постоянные отделы европейской хроники, где помещались корреспонденции из стран Европы. В «Московских ведомостях» на протяжении 70-80-х годов корреспондентом газеты в Англии была О.А.Новикова (сестра генерал-адъютанта А.А.Киреева). Во Франции от «Московских ведомостей» работал Н.В.Щербань. В «Гражданине» события западной жизни часто освещал с своем «Дневнике» В.П.Мещерский.

Выразительным примером «нелепостей парламентаризма» и его тяжелых последствий в охранительной прессе признавалась Франция. Республиканский строй, сменивший монархическое правление, выступал причиной «разложения страны»: расстроенных финансов, потери престижа в Европе. «Поучительный опыт» Франции, по словам Каткова, показывал, к чему ведет «фикция народного управления, если ее не парализует сколько возможно сильная власть»¹².

В статьях, посвященных западным политическим проблемам, нередки заявления консервативных публицистов о том, что «конституционный чад» в Европе проходит, как и «конституционные надежды». Лишь «безумные русские головы» подвержены «конституционным галлюцинациям». Сквозь эти общие рассуждения иногда пробивались конкретные наблюдения иностранных корреспондентов, сообщавших нечто иное. Так, Н.В.Щербань, взвешивая перед очередными выборами шансы консерваторов во Франции, делал вывод, что «консервативная революция» в стране невозможна. Признавая, что ставка на восстановление монархии не имеет оснований, Щербань объясняет это отсутствием у консерваторов серьезных лидеров, способных повести за собой массы, а также «отсутствием идей». Судя по материалу статьи, такие идеи и лидеры оказались у республиканцев, что обусловило «бессилие консерватизма» против «республиканской социально-анархической дребедени»¹³.

Вывод автора, что «ни выборами, ни иначе» французскому консерватизму не одолеть противников, в контексте охранительной журналистики звучал странно, если иметь в виду ее утверждения о преимуществах консервативной позиции перед либеральной и демократической, а монархии - перед демократией.

Несостоятельность теории «управления народа самим народом» доказывало сочинение профессора А.В.Романовича-Славатинского «Система русского государственного права в его историко-догматическом развитии сравнительно с государственным правом Западной Европы» (Киев, 1886). Сравнительный анализ был не в пользу Европы, а книга получила одобрение в «Московских ведомостях» и «Гражданине». Консерваторы использовали исследование своего единомышленника для подтверждения преимуществ самодержавной империи перед демократическим устройством.

Еще больший резонанс в консервативной среде имела книга А.А.Введенского «Западная действительность и русский идеал» (Сергиев Посад, 1894). Составленная из заграничных писем служителя церкви, наполненная житейскими впечатлениями от Европы, она, казалось, оставляла в стороне политику. Особое внимание автор уделяет падению культуры, «процессу понижения личности» в странах, где неограниченная монархия уступила место конституционному или либеральному устройству. Наблюдения о снижении в них духовных запросов, замене творчества -работой, искания истины - точным знанием вполне реальны и существенны. Но эти черты европейской жизни противоречат, по мнению Введенского, русскому идеалу, который ставит на первое место духовность. Консерватор-богослов предчувствует полный «обвал культуры» в Европе и предсказывает там наступление социальной катастрофы.

Введенский по сути разрабатывал тему, начатую Победоносцевым и К.Н.Леонтьевым, иллюстрируя своими заграничными впечатлениями их мысли. Выводы о падении на Западе духовной культуры, о снижении духовных запросов с особой резкостью были высказаны Леонтьевым. Его книга «Восток, Россия и славянство», в целом холодно встреченная охранителями, была поддержана ими лишь в этой части, состоявшей в «горькой правде о либерализме»¹⁴.

Леонтьеву был ненавистен буржуазный эгалитаризм с его «мещанскими идеями». Результат «эгалитарного процесса» он видел в нивелировании общественной жизни и личности, понижении культуры. Монархию с ее сословным строем, поэтическим разнообразием, «цветущей сложностью», сменил строй с господством «среднего человека» и усредненной мещанской культурой. Буржуазная цивилизация с ее идеями всеобщего материального благоденствия, по мнению Леонтьева, неизбежно должна была привести к господству материального над духовным, к падению культуры¹⁵.

Оградить Россию от «либерально-эгалитарного прогресса» и европейского просвещения может лишь политика, основанная на упомянутых уже принципах «византизма». Только с ее помощью Россия сможет не только сама защититься от разрушительного европеизма, но и сыграть роль сдерживающей «консервативной силы» для других стран.

Тему «культура и государственное устройство» вслед за Леонтьевым и в его духе развивал религиозный мыслитель В.В.Розанов. Розанов сблизился с Леонтьевым в последние годы его жизни, когда тот находился уже в Оптиной пустыни и вел полуотшельническую жизнь, поддерживая лишь интенсивную переписку с единомышленниками. Леонтьев увидел в Розанове возможного последователя и щедро делился с ним идеями. Их переписка - важный источник для постижения российского консерватизма¹⁶. После смерти Леонтьева в 1891 г. Розанов активно сотрудничает в «Русском обозрении» и в «Русском вестнике», следуя в том же направлении.

Замечая, что «в Европе все не хотят понять, что естественный вид политического быта для новых народов есть монархия», Розанов брался объяснить эту естественность, выходя за пределы политики. Сравнивая монархию и республику по уровню духовного развития, философ высказывался в пользу монархии: монархическая Европа - страна культуры, Америка с ее республикой - мир бескультурья. По словам Розанова, монархия - форма отношений, завещанная от Евангелия, выражает нравственный миропорядок, подобно тому, как республика представляет миропорядок физический (т.е. материальный. - В.Т.)¹⁷.

Консерваторы поставили важную проблему соотношения политики и культуры, вниманием либеральной и народнической мысли особо не пользовавшуюся. Однако решали ее односторонне и упрощенно, явно подчиняя решение политическим целям. Взаимоотношение культуры и политики не столь однозначно просто, а влияние государственных форм на нравственный миропорядок не столь прямолинейно, как это представлено в консервативной публицистике.

Казалось бы, пример самодержавной России с ее высочайшей культурой подтверждает выводы Победоносцева, К.Н.Леонтьева и В.В.Розанова. Но исторический опыт свидетельствует, что в стране, отсталой по политическому развитию и социально-экономическим отношениям, духовная культура может достичь высокого уровня, но оставаться при этом недоступной народу. В передовых странах культура не всегда соответствует высокому развитию политической жизни и экономики, но, как правило, быстрее распространяется вширь. Противополагая нивелирование культурных и духовных запросов на Западе высокой культуре России, консерваторы умалчивали, что она оставалась достоянием лишь тонкого слоя общества - интеллигенции и образованного дворянства.

В 90-е годы консерваторы предпринимают ревизию основных принципов либеральной идеологии - равенства, братства, свободы. Главная роль принадлежала здесь К.П.Победоносцеву. Объясняя, что за давностью времени эти принципы, берущие начало в учениях французских мыслителей XVIII века, устарели и их пересмотра требует нажитый опыт, обер-прокурор Св.Синода не только сам выступил с разоблачением «ложных понятий», но и сорганизовал целую серию выступлений на эту же тему в соответствующем духе.

Позиция идеолога консерватизма, как и его единомышленников, оказалась сбивчивой. Победоносцев признает, что лозунги Французской революции - «свобода, равенство, братство» - «вечные истины», «идеальные законы». Он верно подметил, что «идеальный закон» хотели превратить в «обязательный закон для общественного быта»¹⁸. Правда, это замечание скорее относится к революционно-народнической, нежели либеральной интеллигенции.

Однако ненависть к «либеральной тримиургии», обличение требования свободы в иллюзорности и одновременно во вредоносности, как угрозы анархии, говорит о странном понимании обер-прокурором Св.Синода роли общественного идеала и его соотношения с действительностью.

Идеал, если он признан за таковой, при всей недостижимости в данный момент является своеобразным ориентиром в развитии общества, указывая ему направление. Общество не может двигаться вперед без идеалов - гражданских и нравственных. Этим и объясняется живучесть лозунгов революционной эпохи, давно превратившихся в «вечные истины». Идеал требует пусть постепенного и многотрудного, но приближения к себе. Однако, справедливо возражая против превращения «идеального закона» в политическую программу, Победоносцев совершенно отчуждает его от действительности, называя ложью и заблуждением.

Пересмотру консерваторов подверглось прежде всего требование свободы. Звучавшее во весь голос в нелегальной печати (газетах «Народная воля», «Вестник "Народной воли"», революционных брошюрах и прокламациях), оно не сходило и со страниц подцензурной прессы - либеральной и народнической, замаскированное от цензуры с помощью приемов, понятных «проницательному читателю». Консерваторы объясняли, что именно начало свободы представляет собой главную опасность, по сравнению с другими принципами либерализма. «В разрушительной идее равенства», по толкованию Н.А.Любимова, «нет по крайней мере тех недоразумений и того обмана, какими преисполнено другое начало -революционная свобода»¹⁹.

В.П.Мещерский в своем «Дневнике» не раз повторял, что идея равенства не имеет и не может иметь успех в народе с его «здравомыслием». Консервативный философ и публицист П.Е.Астафьев объяснял это особенностями русского национального характера, которому изначально свойственно равнодушие к социальным и политическим преобразованиям²⁰.

Консерваторы сознательно или невольно смешивали либеральный принцип равенства с уравнительным, присущим народнической идеологии. Либералы никогда не разделяли стремлений к «всеобщему поравнению», а именно их имела в виду консервативная публицистика, справедливо доказывая, что все и во всем не могут быть равны - ведь способности у людей разные²¹.

Либеральная идеология признавала нормой гражданское равенство -равные права для всех, отсутствие привилегий - общественные условия, создающие всем одинаковые возможности. Однако консерваторам легче было бы обличать как «ложный принцип» либерализма уравнительность, отстаивая под этим прикрытием сословные привилегии. В.А.Грингмут, помощник редактора «Московских ведомостей», посвятил принципам свободы, равенства и братства три последовательно опубликованные друг за другом статьи под соответствующими названиями²². Доказывая, что содержание этих принципов нуждается в обновлении, поскольку условия развития общества резко изменились со времени провозглашения равенства, братства и свободы в XVIII в., сам автор, однако, использует в их критике западную консервативную литературу.

Основной удар по устаревшим понятиям предназначалось нанести Л.А.Тихомирову под руководством и контролем обер-прокурора Святейшего Синода. Тихомиров восхищался его публицистикой. «Вообще я крайне завидую ходу развития Вашей мысли», - писал он Победоносцеву, высоко оценивая его уменье «вложить такую сложность мысли в такое малое количество слов»²³.

Выступив с объемной статьей «Социальные миражи современности», Тихомиров доказывал иллюзорность понятий свободы, равенства и братства. Он говорил о кризисе либерализма, предупреждая об опасности идущего ему на смену «социального демократизма»²⁴.

Заметив, что «исканиями свободы» на рубеже 80-90-х годов интеллигенция увлекается меньше, чем в 60-е годы, новообращенный консерватор признал, что из этого не следует, чтобы свобода не занимала общественной мысли. Стремление к свободе бывший народоволец назвал коренным свойством человека. Вслед за Победоносцевым Тихомиров, как и Грингмут, попытался вывести состояние свободы за пределы политики, рассмотрев ее как состояние внутреннего мира человека, его идейного, религиозного и психологического настроя. Тихомиров соглашается с определением свободы Грингмутом как понятия «отрицательного», состоящего в «отсутствии стеснений». Стремление к свободе, законность которого консерваторы не отрицали, не должно, по их мнению, направляться на «внешние реформы». Не стоит связывать понятие свободы с политическими правами и политическими учреждениями: обрести подлинную свободу можно, лишь ощутив ее в самом себе, изменяя свой внутренний мир. Декларируя эту свободу, состоящую в управлении собственным мироощущением, Л.Тихомиров утверждал, что и раб может быть свободен; пусть он не имеет гражданской свободы, но состояние его души может быть столь же вольным, как у его господина²⁵.

Консервативная интерпретация принципа свободы встретила отпор в либеральной журналистике. На протяжении 1893-94 гг. «Вестник Европы» полемизировал по этому поводу с «Русским обозрением» и «Московскими ведомостями». Главным оппонентом Тихомирова и Грингмута выступил К.К.Арсеньев. Он справедливо заметил, что лишая свободу политического смысла и ставя в зависимость от свойств личности, консерваторы, по сути, сводят на нет само содержание этого понятия. Особое недоумение вызвала мысль о свободе раба: Тихомирова уличали в крепостничестве. В своих «Внутренних обозрениях» и «Общественной хронике» «Вестник Европы», самый солидный и стабильный орган либерализма, подчеркивал принципиальное расхождение с консервативным толкованием свободы как категории, независимой от политического устройства общества²⁶.

В ответах оппонентам Тихомиров настаивал на том, что права человека выше, чем права гражданина, а либералы, по его мнению, смешивают их воедино, сужая тем самым именно человеческие права. Отметая упрек в подмене гражданской свободы свободой воли, Тихомиров так и не ответил на вопрос, каким образом будет гарантировано для личности «отсутствие стеснений». Как может быть огражден ее внутренний мир от «тиранических мер». Не найдя веских аргументов против главного пункта либеральной программы - требования свободы личности и законодательных гарантий ее прав, Тихомиров совершает легкий подлог в полемике с идейными противниками. Он добавляет от себя к слову «свобода» эпитет «неограниченная» и доказывает вред и опасность либеральных понятий, ведущих к анархии, сражаясь уже против стремления к «неограниченной свободе»²⁷. Однако сторонники правопорядка и законности никогда не отстаивали свободу без ограничений. Но честно и добросовестно полемизировать с идеями, заключавшими в себе не только политический, но и общечеловеческий смысл, оказалось для идеолога консерватизма делом непосильным.

Десятилетие назад бывший редактор «Народной воли» и ее главный публицист доказывал, что политические иллюзии губят народы. Он писал, что политические партии гибнут, если руководствуются не реальными фактами действительности, а иллюзорными представлениями о ней. Так утверждал Тихомиров, доказывая вред анархических иллюзий народничества 70-х годов и призывая понять значимость демократических свобод. Теперь от лица российских консерваторов он предлагал очередную иллюзию - идею свободы, которая «выше политики и вне политики». Общество звали отказаться от политических преобразований, искать свободу в себе самом. Отстаивая первенство политики, решающую роль самодержавия, охранители одновременно проповедовали для его подданных своеобразный консервативный аполитизм, обнаруживая явные противоречия в своей идеологии и практике.

Отстаивание неограниченной монархии само по себе исключало признание гражданских свобод. А в этом отстаивании консерваторы - крайние, умеренные, разумные - были едины. Правда эти последние - в лице П.А.Валуева, И.И.Воронцова-Дашкова, А.А.Киреева, А.А.Половцева и других - готовы были признать и представительство, не затрагивавшее прерогатив самого самодержца. В отдаленном будущем некоторые из них предполагали изменения традиционной российской государственности в сторону сближения с европейской. Так, А.А.Половцев даже мыслил Россию республикой - в необозримых далях. А.А.Киреев, считая, что сейчас народ не готов к конституции, не отрицал ее возможного появления - через многие десятилетия. В начале XX века славянофил-консерватор уже думал иначе, связывая и дальние перспективы страны с единодержавием. Во взглядах консерваторов-ортодоксов абсолютистская монархия в ее специфической царистской форме была не только необходима и целесообразна для России: она утверждалась как высшая форма государственности. Обоснованием этого служила и критика европейских форм государственной жизни.

При всей необъективности и односторонности этой критики, в ней было немало существенного и точного. Враждебная представительному и выборному началам, консервативная мысль зорко подмечала многие изъяны и издержки самого механизма их осуществления. Консервативная публицистика убедительно показывала ограниченность политических свобод в европейских странах, не распространившихся на массу граждан. Консерватизм в этом смысле являлся реальным противовесом излишней увлеченности европейскими формами государственности, их определенной идеализации в либеральной печати. Однако эффективность консервативной критики снижалась ее неконструктивным характером. Демократия обличалась как непригодная форма государственного устройства, альтернативой ей выступало самодержавие. Это способствовало тому, что либералы и демократы отворачивались от консервативных нападок на парламентаризм, не вникая в то реальное и дельное, что звучало в критике этих принципов охранителями.

Точно так же и сами охранители не давали себе труда вдуматься, чем привлекает демократия часть подданных империи, в чем жизнестойкость ее идеалов.

Среди размышлений о демократии идеолога консерваторов - Победоносцева заслуживает особого внимания одно. Специалист по гражданскому праву, изучавший генезис, становление и утверждение европейских государственных систем, Победоносцев пришел к выводу, что «демократическая форма правления самая сложная и самая затруднительная из всех известных в истории человечества». Именно поэтому, по его словам, она трудно приживается. К ней нужна особая подготовленность в политическом, нравственном и культурном отношении²⁸.

Мудрое это замечание нуждается лишь в одном дополнении: подготовиться к демократии в условиях самодержавия было весьма сложно.

---

¹ Московские ведомости, 1881, 4 марта, № 63; 2 апр. № 92.
² Гражданин, 1884, 1 янв. № 1. С. 3.
³ Там же, 1886, 1 мая. № 35. С. 1.
⁴ Московские ведомости, 1880, 6 февр., № 36.
⁵ Письмо К.П.Победоносцева М.Н.Каткову 21 июля 1885 г. // ОР РГБ. Ф. 120. Кн. 19. Л. 129.
⁶ Победоносцев К.П. Из Карлейля. С. 250.
⁷ Его же. Великая ложь нашего времени. С. 103-104.
⁸ К.П.Победоносцев и его корреспонденты. Т. I. Полутом 1. С. 47-48; Там же. Полутом 2. С. 648-649.
⁹ Победоносцев К.П. Новая демократия. С. 96-99.
¹⁰ Цион И.Ф. Нигилизм и нигилисты. Гл. II. Нигилисты и либералы // Рус. вестник, 1886. №7. С. 281.
¹¹ Московские ведомости, 1883, 6 марта. № 65.
¹² Там же., 1882. №№ 43, 57, 187, 201, 206. 292, 301; 1883, №№ 154, 198, 212. 276, 293, 310; 1884 №№ 296, 332. С середины 80-х годов XIX в. Катков стал ориентировать власть на сближение с Францией и заговорил об укреплении ее государственного строя.
¹³ Щербанъ Н.В. Накануне перелома во Франции // Рус. вестник. 1885. №11. С. 407-409.
¹⁴ Гражданин, 1886, 8 мая. № 42. С. 7.
¹⁵ Леонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство. Соч. Т. II. С. 27-29, 30-33.
¹⁶ Письма К.Н.Леонтьева В.В.Розанов со своими примечаниями опубликовал в «Русском вестнике». 1903. №№ 4-6.
¹⁷ Розанов В.В. О монархии // Рус. обозрение. 1893. № 2. С. 628, 698.
¹⁸ Победоносцев К.П. Великая ложь нашего времени. С. 107; Его же: Болезни нашего времени. С. 146.
¹⁹ Любимов Н.А. Против течения... // Рус. вестник. 1884. № 1, С. 36.
²⁰ Астафьев П.Е. Национальность и общечеловеческие задачи. М., 1890. С. 26-27.
²¹ Spectator [Грингмут В.А.] Равенство // Московские ведомости, 1892, 12 дек. №. 343.
²² Spectator [Грингмут В.А.] Свобода // Московские ведомости, 1892. 5 дек., № 336: Его же: Равенство // Там же. 12 дек. № 343; Его же: Братство // Там же. 18 дек. № 348.
²³ Письмо Л.А.Тихомирова К.П.Победоносцеву 30 апр. 1895 г. // К.П.Победоносцев и его корреспонденты. Т. I. Полутом 2. С. 998-999.
²⁴ Тихомиров Л.А. Социальные миражи современности // Рус. обозрение, 1891. № 7. С. 296-297. Вряд ли можно согласиться, что для Тихомирова «главным объектом критики» в первой половине 90-х годов были буржуазный либерализм и идущий ему на смену «социальный демократизм, вооруженный теорией К.Маркса». См.: Костылев ВН. Ренегатство Л.А.Тихомирова и русское общество в конце 80-х - начале 90-х годов // Проблемы истории СССР. Вып. II. М., 1980. С. 161. Внимание консервативного публициста к либерализму было неизмеримо более сильным, чем к социал-демократии, которой Тихомиров в этот период еще не дал сколько-нибудь развернутой критики.
²⁵ Тихомиров Л.А. Искание свободы // Рус. обозрение 1893, №№ 3-4; «Искать свободу в области внутреннего опыта, а не во внешнем мире» призывал и П.Е.Астафьев. См.: Астафьев П.Е. О свободе воли. М., 1889. С. 92.
²⁶ [Арсеньев К.К.] Внутреннее обозрение // Вестник Европы, 1894, № 1; [Арсеньев К.К.] Из общественной хроники // Там же. № 4.
²⁷ Тихомиров Л.А. К вопросу о свободе // Рус. обозрение. 1893, № 12. С. 954-957: Его же: Что такое либерализм? // Там же. 1894. № 7.
²⁸ Победоносцев К.П. Великая ложь нашего времени. С. 104-105.

<< Назад   Вперёд>>