Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика

После первомартовской катастрофы консервативная мысль занялась поисками ее «генеалогии», анализом истоков и причин кризиса власти на рубеже 70-80 годов. Масштабы этого кризиса консерваторы не склонны были преуменьшать даже по мере отдаления от него во времени. В публицистике, письмах и дневниках охранителей страна в конце 70-х - начале 80-х годов уподоблялась то кораблю, потерявшему управление и несущемуся на рифы, то объятому пожаром зданию, стены и крыша которого вот-вот рухнут. Сразу же по выходу Манифеста 29 апреля 1881 г. ведущему беллетристу «Русского вестника» Б.М.Маркевичу был заказан роман, которому предстояло «художественно отобразить la degringolade нашего общества в последние годы прошлого царствования». В редакции ему придумали название «Над бездной»¹.

На протяжении 80-х годов на страницах консервативной печати возникает образ революции - как напоминание о пережитой опасности, как предостережение на грядущее. Обращаясь к документам и материалам Французской революции, свидетельствам о ней современников, консерваторы рисуют ее как торжество анархии и беззакония. Вместо обещанных свободы, равенства и братства - братоубийственная война, безудержное кровопролитие, вседозволенность черни, революционная тирания. При всей гиперболизации ужасов революции, в этом ее образе немало реальных черт, оставленных в тени демократической публицистикой. Сосредоточенная на высоких идеалах революционеров, она создавала свою легендарную версию Французской революции. Консервативная мысль, по своему односторонняя в анализе революционных событий, противостояла их идеализации. В первую очередь это относится к очеркам Н.А.Любимова².

Обсуждение консерваторами причин кризиса самодержавия, связанное с поисками путей к стабилизации государственной жизни, растянулось на много лет. Среди условий, вызвавших кризисную ситуацию, назывались самые разные: дух либерализма, занесенный с Запада, отчуждение интеллигенции от народа, ослабление роли религии, неправильная постановка учебного дела и т.д. Охранители оказались единодушны в том, что причиной всех затруднений и настроений явились реформы 60-х годов. Основанные на «фальшивых началах», они расстроили государственный быт, потрясли устои существующих порядков. «Новые учреждения, слишком быстро следовавшие одно за другим», - объяснял М.Н.Катков, - были «не все должным образом и с достаточной зрелостью продуманы, а во многом сфабрикованы по чужим лекалам, и потому они внесли с собой массу представлений, которые не имеют почвы и лишены смысла в России»³.

Это же мнение высказывалось и в «Гражданине», где не раз утверждалось, что смуту породили поспешно свершившиеся реформы. В.П.Мещерский обращал внимание, что еще в начале 70-х годов он призывал «поставить точку к реформам» - «во имя спасения России», но получил отпор. «Когда мы первые сказали о точках к реформе, нас высмеяли», -напоминал он, доказывая, что не было бы в России беспорядков, если бы прислушивались к «Гражданину»: «Вовремя надо было бы подобрать вожжи», - заключал его издатель, делая вывод, что слабость власти и распущенность общества определили последующую неурядицу⁴. Идеологи консерватизма видели вред реформ Александра II в том, что они «поселили заблуждение в направленности государственной жизни и конституции», «породили смутное мнение, что дело идет к многовластию»⁵.

Проблемы самодержавной государственности оказываются в центре внимания консервативной мысли 80-х годов. Катков уделял им первоочередное внимание еще в первые пореформенные десятилетия. Он и напомнил некоторые из своих предупреждений об опасности бездействия власти в условиях активизации враждебных сил. 1 марта 1881 г. Катков рассматривал как возмездие за политическое легкомыслие и малодушие в правительственных сферах. «Были правительственные лица, но правительства не было». Слабость власти, не уставал повторять Катков, ведет к «анархии в правительстве, как ни странно сочетание этих понятий». Ведь по мере того как «ослабляется действие законной власти, нарождаются дикие власти», «вместо явного правительства появляются тайные»⁶.

Опасность этих процессов доказывалась обращением к опыту европейских стран. Автор «Русского вестника» находил «замечательное сходство» недавних событий в России с тем, что происходило в Пруссии в начале века, когда она также очутилась «на краю гибели». Но каждый раз, когда правительство действовало твердо и энергично, оно встречало «беспрекословное повиновение». Если революционное брожение оказывалось опасным, -заключал автор, - то «ответственность за него лежала на правительстве -оно не только не останавливало его, но и само давало ему пищу»⁷.

Те же проблемы рассматриваются в очерках Н.А.Любимова о Французской революции, публиковавшихся в «Русском вестнике» с 1880 г. Симптоматичны изменения, произошедшие в них после 1 марта 1881 г. С 1882 г. Любимов отбрасывает псевдоним (Варфоломей Кочнев), выступая под собственным именем. Заглавие очерков «Против течения» уже не было точным: они шли в резко обозначившейся струе общественной мысли, которой не могли открыто противостоять иные течения. Исчез и подзаголовок: «Беседы о революции. Наброски и очерки в разговорах двух приятелей». Теперь это был монолог убежденного консерватора, не сомневавшегося в своих оценках и выводах.

Нарушилась и хронология изложения: автор возвращается к началу Французской революции, чтобы заново рассмотреть проблему власти и ее кризиса, ставшую для него центральной. Сейчас Любимова уже не так интересует состояние общества и настроение народа, как в первых публикациях. Внимание его сосредоточено на роли монархии: может ли верховная власть предотвратить революционные события или же она по-своему способна подготовить наступление революции, несущей ей гибель? «Не общественные настроения, как ни велико их значение, делают революцию, - убеждает консервативный писатель, - и не в них главная опасность положения в переходные эпохи. Первенствующее значение имеет настроение правительства и его образ действий». Любимов убежден, что революции происходят от правительственной бездарности, неуменья власти прекратить «злоупотребления идеями прогресса». В споре с западной консервативной мыслью (в частности с Т.Карлейлем) он доказывает, что революцию совершил вовсе не народ («голоштанство»), называя это «фальшивое утверждение» ложью. По его словам, власть сама сотворила революцию. В течение полутора десятков лет (1774-1789) все действия правительства, по наблюдению Любимова, направлялись к унижению власти короля и воспитанию революционного духа в обществе. Но в «государственной машине старого порядка упором, на каком стояла и вращалась вся ось механизма, была королевская власть. Понятно... к какому разрушению должно было вести расслабление этой точки опоры одновременно с расшатанием всех сдерживающих винтов механизма»⁸. Любимов показывает, как с началом революционных событий «самоупразднение центральной власти» вызвало и самоупразднение власти на местах, что предопределило дальнейшую борьбу⁹.

Сравнительно-исторический анализ, к которому прибегали консерваторы, стремясь извлечь уроки из европейского опыта, проводя аналогии между кризисом самодержавия и французской монархией XVIII в., вступали в явное противоречие с их теоретическими установками на «своеисторичность» и «особливость» русского пути. Это, в частности, уловил И.С.Аксаков, высоко оценивший очерки Любимова в целом. Отмечая, что они прошли «не совсем бесследно» во «властных кругах нашего общества», он видел их основной изъян в том, что для автора «что Россия, что Франция - это все равно»¹⁰.

Но и подтверждая самобытность России, ее несходство с европейскими странами (на что Аксаков призывал сделать упор), консервативная публицистика рассматривала государственную власть и в России и на Западе как главную силу, организующую общество, по сути его формирующую. Ненаправляемое властью, несдерживаемое ею общество Катков уподоблял Панургову стаду, «бегущему на всякий свист, покорному всякому хлысту»¹¹. Характерен сам образный строй консервативной литературы, раскрывающий представление консерваторов о назначении власти. Она выступает здесь в виде карательного меча, жестокой узды, мороза-сторожа.

К.П.Победоносцев осознает власть как изначальную и вечную основу самого человеческого бытия. Без твердой государственной политики общество не может функционировать как живой социальный организм. Недаром, по его словам, люди тяготеют к власти столь же сильно, как и к взаимному общению. Власть дается от Бога и потому тот, кто от нее отступается, нарушает не только закон, но и Божью волю. Власть может быть только решительной, последовательной, бескомпромиссной в проявлении своей воли. Изверившаяся в себе, забывшая о своем божественном предназначении, она неизбежно падает, создавая в обществе хаос. «Великое бедствие искать власти и не находить ее или вместо нее находить мнимую власть большинства», - делал вывод обер-прокурор Святейшего Синода, опираясь на пережитый страной опыт и по-своему его интерпретируя. «Не менее, если еще не более печально видеть власть, лишенную сознания своего долга, самой мысли о своем призвании...»¹²

Однако теоретические положения о тяжком бремени власти, ее громадной ответственности за благо страны, ее самоотверженном служении народу и обществу явно противоречили практике Победоносцева как государственного чиновника и добровольного советника царя. В повседневной жизни обер-прокурор Синода более заботился о престиже самодержавия, нежели об ответственности перед этим народом и готовности служить ему и обществу. Константин Петрович был весьма раздражен составленным Н.П.Игнатьевым текстом высочайшего указа, где говорилось «об общественном служении» власти, о «единении ее с народом». Он строго указал министру внутренних дел на недопустимость подобных формулировок: речь могла идти лишь о единении народа с властью и служении ей¹³. Самоотверженного служения власти требовал от народа и общества Катков, не упоминая ни о ее обязанностях, ни об ответственности по отношении к подданным. Не было таких жертв, кои Катков посчитал бы чрезмерными во имя сохранения и укрепления монархии. То, что шло на пользу самодержавию, всегда представлялось «публицисту-государственнику», как его называли в консервативной среде, справедливым и исторически необходимым. В утверждении роли самодержавия как власти, единственно возможной в России, консерваторы видели великую заслугу Каткова¹⁴.

Любимов без устали пропагандировал взгляды Каткова, вслед за ним усматривая в неограниченной монархии ценнейший итог российской истории и ее непременную принадлежность в будущем. После смерти Каткова Любимов оставался рупором его взглядов на российскую государственность, постоянно выступая в рубрике «Отголоски», которую вел в газете «Свет». Убеждение, что Россия держится самодержавием, было стержнем политических взглядов и рядовых консерваторов - в столицах и провинции. Князь Н.П.Мещерский, в 70-е годы попечитель Московского учебного округа, в отличие от своего брата - издателя «Гражданина» -не игравший заметной роли в общественной жизни, не уступал ему в приверженности к самодержавной монархии. До конца жизни он не сомневался, что «без самодержавия немыслима Россия»: иной власти не совладать с исполином, именуемым государством Российским»¹⁵. Эти же мысли исповедовал харьковский публицист Н.И.Чернов. В 70-е годы весьма сочувствовавший народническому движению, он все более утверждается на позиции монархизма. Его программное сочинение «О русском самодержавии», увидевшее свет в харьковской газете «Южный край», перепечатало столичное «Русское обозрение» (1895, № 8-9).

Утверждая, что «незыблемость самодержавия - основной догмат нашего государственного права и нашей государственной мудрости», Чернов и свое обоснование российской «разновидности монархии» представил в виде неколебимых догм. В самодержавии он усматривает наилучший способ «приведения к одному знаменателю 140 000 000 умов и воль, из которых слагается ум и воля нации», тот наиболее совершенный аппарат, «с помощью которого можно привести в действие сложный громадный государственный организм империи».

В соответствии со своим пониманием роли государства консервативная мысль отводила решающую роль в преодолении правительственного кризиса самой власти. Вслед за призывами к ней Каткова явить себя «во всей своей силе», «Гражданин» требовал у тех, кто держал в руках бразды правления, «подобрать вожжи», натянуть туже узду. К твердой позиции, энергичным мерам по искоренению крамолы, решительному отказу от каких-либо уступок призывали Н.А.Любимов и В.В.Комаров¹⁶. «Все говорят о необходимости придумать что-нибудь для умиротворения России и успокоения умов», - записывал в дневнике А.А.Киреев, консерватор славянофильского толка, давая свой совет: «Ну, попробуйте поуправлять, zu regieren». Говоря о необходимости для власти завоевать доверие молодежи и общества, генерал все же отдавал предпочтение «решительным мерам» борьбы с нигилизмом, под которыми опять-таки понималась карательная политика¹⁷.

Ослабление власти в царствование Александра II Катков склонен был рассматривать как реакцию на жесткие принципы политики Николая I. Но, отмечая мягкосердечие и снисходительность его преемника, он доказывал, что черты эти для государственного деятеля опасны - они могут явиться причиной «государственной анемии», а в конечном итоге -«анархии в правительстве». Образ императора Николая I, традиции николаевского царствования в консервативной литературе обретают все более симпатичные черты под влиянием неудовлетворенности состоянием власти при Александре III.

Казалось, та твердость воли и решительность действий, которых требовали от правительства консервативные ортодоксы, воплотилась для них в Николае I. Образ деда был посвоему дорог и самому Александру III, а Победоносцев не скрывал, что обращался к николаевскому царствованию в поисках ответов на современные вопросы. «Гражданин» представлял этого царя как эталон истинного самодержца, пример для подражания. Катков был согласен со своим давним корреспондентом, Н.П.Мещерским, который разделял эту оценку Николая I. Процитировав слова своего брата об императоре как великом государственном деятеле, Н.П.Мещерский повторил вслед за «Гражданином», что на Руси еще многое держится «остатками тени» Николая I¹⁸.

В борьбе за укрепление власти, за более полную ее централизацию консерваторы позволяли себе достаточно резкую критику правительственных лиц. Катков доказывал Александру III, что «Россия имеет две политики, идущие врозь, - одну царскую, другую - министерскую»¹⁹. Принцип самодержавия в понимании консерваторов непоколебим и безупречен, но лица, сменяющиеся «на череде власти», могут быть недобросовестными и неспособными²⁰. К.П.Победоносцев написал Александру III немало писем о непригодности министров юстиции Д.Н.Набокова и Н.А.Манасеина, министра просвещения А.П.Николаи, министра внутренних дел Н.П.Игнатьева (граф был рекомендован на этот пост самим Константином Петровичем). Нападкам «Московских ведомостей» подвергались также министр финансов Н.Х.Бунге, министр иностранных дел А.К.Гирс.

Враждебный натиск катковских изданий в 80-е годы был направлен на Сенат и Государственный совет, которые слишком напоминали редактору «игру в парламент». Каткова возмущала сама борьба мнений в Государственном совете, в результате которой представленный на обсуждение законопроект порой существенно менялся. В состав Государственного совета в 80-е годы входили многие «шестидесятники» - деятели, готовившие реформы и продолжавшие их отстаивать. Председателем Государственного совета был политически инертный великий князь Михаил Николаевич, а государственным секретарем А.А.Половцев - умеренный консерватор, в ряде случаев способный поддержать здравые предложения, исходящие и от идейных противников. Он мужественно сдерживал наскоки Каткова, а порой и отражал их, грозя уйти в отставку. Состав Сената был более консервативным, и в 80-е - 90-е годы этот орган, призванный наблюдать за выполнением законов, в основном поддерживал текущую политику. Но и Сенат не избежал критики охранителей.

Нападки на министров и высшие правительственные органы неизменно предпринимал «Гражданин». В.П.Мещерский, хорошо знающий настроение царя, пользовавшийся советами Победоносцева, иногда даже опережал Каткова в этих критических атаках. В переписке консерваторов не прекращаются жалобы на нехватку людей способных, честных, деятельных. Сам царь сетовал на их отсутствие, считая таких «огромной редкостью». «А, пожалуй, и есть, - иронизировал он, - да из ложного стыда скрываются»²¹. Но никто из консерваторов не попытался понять, почему же идея самодержавия перестала рекрутировать талантливых и способных. Почему же, по словам Победоносцева, исполнилось пророчество Исайи: «Десятеро ухватятся за одного негодного»²².

Победоносцев постоянно отмечает в качестве препятствия последовательному и твердому курсу отсутствие единства в правительстве. «Доселе не удалось сплотить государственных людей в один круг твердо единомыслящих насчет власти и ее образа правления», - неоднократно сетует «Гражданин»²³. Идея однородного министерства, выдвинутая Лорис-Меликовым и в то время неприемлемая для консерваторов, теперь, в пору их преобладания в «верхах», показалась спасительной. Победоносцев ратует перед царем за соответствующий подбор кандидатур в правительство.

На протяжении 80-х годов, а затем в 90-е годы идеологи консерватизма так и не были удовлетворены состоянием власти. Самодержавие вышло из кризиса, царь чувствовал себя достаточно уверенно, власть явила себя, как ее к этому призывали, уже не «смущенной и расстроенной», а вполне устойчивой. Однако логика консервативной мысли предусматривала завоевания все новых и новых позиций, все большего сосредоточения власти в руках монарха. «Правительственное дело, как и всякое, не должно останавливаться, засыпать. Что нейдет вперед, то идет назад, мертвеет и падает», - наставлял власть Катков²⁴. И до самого ухода из жизни идеологу самодержавия все будет казаться, что «правительственное дело» идет не столь энергично как следует.

В начале 1886 г., подводя итоги первым годам царствования Александра III, Михаил Никифорофич снова задается вопросом «началось ли поправление нашего здоровья? Кончилась ли власть семи бесов, бросавших нас из стороны в сторону?» Вроде бы соглашаясь, что «должный путь открылся», он скептически замечал: «Нельзя сказать, что мы на него вступили»²⁵. Откликаясь на письма и передовицы Каткова, Победоносцев полностью разделял «тоску и уныние» от происходящего в высших сферах, подтверждая, что «не слыхать доброго и сильного поворота кормы корабля». «Мы так далеко зашли в трясину и так ослабли от беспорядочных и бесплодных усилий из нее выбраться, что уже затрудняемся понимать, что с нами происходит»²⁶.

Пессимизм обер-прокурора Святейшего Синода усиливается вместе с падением его влияния, начавшегося в середине 80-х годов. Царь начинает тяготиться «опекой» Константина Петровича, его постоянными советами и рекомендациями относительно государственных дел, его непозитивной критикой и всегда мрачным настроением. К нему реже обращаются с поручениями и реже выслушивают его просьбы. Высшие чиновники и даже министры еще как бы по инерции ищут его покровительства, но Александр III все более отдаляется от своего советника.

Своеобразным проявлением неудовлетворенности идеологов консерватизма ходом «правительственного дела», состоянием российской государственности явилась теория «византизма» К.Н.Леонтьева. Определившаяся еще в основных чертах в 70-е годы, она была с большей четкостью и законченностью представлена в его работах 80-х годов. Призывы консерваторов к всемерному укреплению и ужесточению власти, к организованной во всероссийском масштабе системе репрессий против всех, кто мешает этому укреплению и ужесточению, логически завершалась идеями Леонтьева. Он печатает в «Гражданине» «Письма о восточных делах» (1882-1883), «Записки отшельника» (1887-1891), выпускает книгу «Восток, Россия и славянство» (М., 1885-1886. Т.1-2), основанную на его публицистике. В этих сочинениях византизм мыслится как совокупность принудительных начал в общественной жизни, призванных охранить ее от натиска прогресса. Деспотизм власти выступает при этом главной организующей и сдерживающей силой, противостоящей анархии - неминуемому, в понимании Леонтьева, следствию свободы. Деспотизм осуществляется при поддержке христианской религии, суть которой для Леонтьева не в любви к ближнему, а в страхе Божьем. Но «внутреннего насилия» - подавления зла с помощью христианских заповедей для религиозного философа явно недостаточно: Леонтьев убежден, что страх Божий должен быть соединен со «страхом Бисмарка» - т.е. страхом перед государством, действующим «железом и кровью». «Легализованное внешнее насилие» - главный стержень политических воззрений Леонтьева.

Только византизм способен уберечь Россию от разрушительного буржуазного прогресса, поможет ей сохранить свое лицо, шествовать своим, иным, нежели европейский, путем. В качестве отдельных мер для «консервации» российской самобытности Леонтьев рекомендовал власти уменьшить число школ и кабаков, увеличить число церквей и монастырей, «где можно и когда можно» дать крестьянам прирезку к наделу, уменьшить их подати, ужесточить карательную систему, исключив «судебные любезности»²⁷.

«Enfante terrible» российского консерватизма, как называли его в либеральной журналистике, Леонтьев стоял особняком в консервативной среде, где его своим признавали немногие. Однако он действительно был дитя консерватизма, хотя и чудовищное. Теории Леонтьева явились своего рода порождением консервативного максимализма Каткова, Победоносцева, Мещерского. Недаром либеральная публицистика говорила о «московско-византийской волне» консерватизма как о крайнем его течении²⁸. Катков и Победоносцев казались Леонтьеву недостаточно последовательными, излишне либерализованными и европеизированными мыслителями. В свою очередь, поборник «византизма» ими не всегда был понят и оценен по достоинству. В 1876 г. Катков отказался печатать в «Русском вестнике» статью «Византизм и славянство». «Так можно договориться до чертиков», -выразился он, мотивируя отрицательное отношение к труду Леонтьева.

Однако до «чертиков» Леонтьев договорился-таки, идя по следу Каткова и Победоносцева. Он досказал все ими недоговоренное, домыслил и развил их идеи. Во взглядах Леонтьева больше сходства с ортодоксами российского консерватизма, чем отличий. Особенно это касается проблем государственности, занимающих центральное место в их мировоззрении. Если всемерное укрепление самодержавия для Каткова, Победоносцева и Мещерского имело главной целью его же самосохранение, как и сохранение всего сословного, полукрепостнического строя в целом, то Леонтьев предусматривал и вселенские функции царизма, направленные на предотвращение всемирной революции²⁹.

Российские консерваторы немало способствовали обоснованию государственной политики Александра III с ее тяготением к «надзаконным» средствам. В сентябре 1881 г. вступило в действие «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия». Оно вводило чрезвычайные меры на территориях, объявленных на «исключительном положении»: генерал-губернаторам и градоначальникам давались здесь особые полномочия. Административные высылки без суда, прекращение изданий, закрытие учебных заведений и промышленных предприятий - все эти исключительные меры становились нормой авторитарного государства, все более сближавшегося с тоталитарным в области карательной политики. «Положение об охране», поддерживаемое и оправдываемое консерваторами как необходимое для наведения порядка, бесконечно продлевалось, просуществовав до 1917 г.

Рассуждая о роли закона в общественной жизни, обер-прокурор Святейшего Синода сетовал, что закон порой становится «сетью для самих властей», стесняя их множеством ограничений и противоречивых предписаний. Давалось понять, что царская политика таких стеснений и ограничений терпеть не должна³⁰. Самодержавная власть всегда рассматривалась охранителями как стоящая над законом. Первые шаги пореформенной России в направлении к правопорядку расценивались ими как посягательство на неограниченную власть монарха. Позиция консерваторов, стремившихся с помощью чрезвычайных мер стабилизировать положение в стране, укрепить престиж власти, приводила к обратным результатам, способствуя обострению политических противоречий, росту протеста против произвола центральной и местных властей.

Публицистика консерваторов ярко и откровенно обнажает корни их идеологии - неверие в человеческую природу, в которой они усматривали преобладание зла и пороков, недоверие к прогрессу. К.П.Победоносцев в 70-е годы об испорченности человеческой натуры говорил главным образом в письмах. В 80-е он рассуждает об этом в публицистике, доказывая, что только сильная и твердая власть может сдержать общественные страсти, в основе которых дурная, «поврежденная» природа человека. Демократии не справиться с противоречиями, возникающими в любой общности в силу этой греховности человеческого естества, - только единодержавию под силу усмирить и подавлять бушующие в общественной жизни страсти, - продолжение и отражение тех, что кипят в душе каждого отдельного человека³¹. Идеолог российского консерватизма не был оригинален - консерватизм европейский также был проникнут пессимизмом по отношению к человеку, скептицизмом по поводу его общественных инстинктов и природной нравственности.

Мировоззрение К.Н.Леонтьева основывается на том же исходном признании порочности человеческой сущности. Однако для него «русские пороки» требуют большей, чем у других народов, власти церковной и политической, то есть «наибольшей меры легализованного внешнего насилия и внутреннего действия страха согрешить»³².

Выдвигая в качестве универсального мерила - «наилучшего для истории и жизни» - эстетику, Леонтьев, по-видимому, не хочет видеть, как неэстетичны его государственные идеи. Впрочем, он признает, что готов их защищать «в ущерб эстетике».

При всей бесперспективности консервативной альтернативы пореформенному развитию России, нельзя не увидеть здесь нечто существенное в самом подходе к решению общественных проблем. Это - попытка учесть природу человека, которая если не игнорировалась, то явно недооценивалась в политических и социальных доктринах либералов, демократов, народничества. Консерваторы обоснованно привлекали внимание русской общественной мысли к человековедению, без которого действительно невозможно понять развитие общества и строить планы социальных и политических преобразований.

Итак, государственная власть, синонимом которой для консерваторов являлось самодержавие, выступает в их взглядах главной жизненной силой общества - организующей, направляющей, карающей. Власть может быть источником не только порядка, но и анархии - в зависимости от своего состояния и сознания собственного предназначения. Признание примата государства, характерное для консерватизма, обретает в 80-е годы особую четкость и последовательность.

В решении проблемы государства как первенствующей и всеопределяющей силы нельзя не заметить сходства ортодоксальных консерваторов с левыми радикалами революционного движения (П.Н.Ткачев, народовольцы, часть социал-демократии во главе с В.И.Лениным). Их установки на захват власти, превращение государства в орудие социального переворота, декретирование «сверху» общественных преобразований свидетельствуют о том же признании приоритета государственной силы, первенства политики.

---

¹ Роман не был завершен. См.: Письма Б.М.Маркевича к гр. А.К.Толстому. П.К.Щебальскому и друг. СПб., 1889; Маркевич Б.И. Бездна // Рус. вестник. 1883. № 1, 11
1884. № 5, 11. Отд. изд. М., 1883-1884; «Консервативным художником», «напоминателем прошлого» называл Маркевича К.Н.Леонтьев.
² Очерки Н.А.Любимова о французской революции публиковались в «Русском вестнике» в 1880-1884 гг. Отд. изд.: Любимов НА. Крушение монархии во Франции. М., 1893: СПб., 1905.
³ Московские ведомости, 1882, 8 ноября. № 311.
⁴ Гражданин. 1884, 1 янв. № 1.
⁵ Московские ведомости, 1884, 11 янв. № 12.
⁶ Там же. 1882, 2 марта. № 61; Там же. 1881. 3 марта. № 63.
⁷ Сбоев А. Революционное брожение в Германии в начале нынешнего века // Русский вестник, 1883. № 3. С. 85.
⁸ Кочнев Варфоломей. [Любимов Н.А.] Против течения...// Рус. вестник, 1881. №3. С. 377; 1883. № 1. С. 287; № 5. С. 64; 1881, №5. С. 112.
⁹ Любимов Н.А. Первые дни французской революции 1789 года (По неизданным запискам очевидцев) // Там же. 1886. № 9. С. 135.
¹⁰ Русь. 1882. 26 июня.
¹¹ Московские ведомости, 1881, 20 мая, № 139.
¹² Победоносцев К.П. Власть и начальство; Его же: Московский сборник. М., 1896 // К.П.Победоносцев. Pro et contra. СПб., 1996. С. 238, 245. Далее произведения Победоносцева цитируются по этому последнему изданию с указанием названия статьи и страницы.
¹³ Письма К.П.Победоносцева к гр. Н.П.Игнатьеву // Былое. 1924. №№» 27-28. С. 59.
¹⁴ Любимов Н.А. М.Н.Катков и его историческая заслуга По документам и личным воспоминаниям. Спб., 1889: См. также: Неведенский С. [Щегловитов С.Г.] Катков и его время. СПб., 1888; Грингмут В.А. М.Н.Катков как государственный деятель // Русский вестник, 1897, № 8: Розанов В.В. Катков как государственный человек.; Его же: Литературные очерки. СПб., 1902.
¹⁵ Мещерский Н.П. Воспоминания о Каткове. Письма в Тверитино. М., 1897. С. 30.
¹⁶ Любимов Н.А. В ожидании коронации. СПб., 1883; Комаров В.В. Дневник событий с 2 марта по 1 апреля 1881 г., СПб., 1882
¹⁷ Дневник А.А.Киреева // OP РГБ. Ф. 126 (Киреевых). К. 2. Д. 8. Л. 317.; А.К.[Киреев А.А.]. Избавимся ли мы от нигилизма // Русь, 1881, 12 марта. Отд. изд. М., 1881.
¹⁸ Гражданин, 1885, 22 янв. № 4. С. 3; Письмо Н.П.Мещерского М.Н.Каткову 29 янв. 1885 г. // ОР РГБ. Ф. 120. Кн. 23. Л. 73.
¹⁹ Письмо М.Н.Каткова Александру III 8 февраля 1882 г. // ОР РГБ Ф. 120. Кн. 47. Л. 21.
²⁰ Московские ведомости, 1882, 12 мая. № 130.
²¹ К.П.Победоносцев и его корреспонденты. Т. I. Полутом 1. С. 243.
²² Письмо К.П.Победоносцева Е.Ф.Тютчевой 20 дек. 1881 г. // ОР РГБ. Ф. 230. Оп. 1. 1881. К. 4410. Д. № 3. Л. 141.
²³ Гражданин, 1886, 1 мая. № 35.
²⁴ Московские ведомости. 1882, 22 апр.№ 111.
²⁵ Там же. 1886, 12 янв. № 1.
²⁶ Письмо К.П.Победоносцева М.Н.Каткову 27 февр. 1885 г. // ОР РГБ. Ф. 230. 120. Кн. 19. Л. 128. об.
²⁷ Леонтьев К.Н. Собр. соч. в 9-ти томах. М.; СПб., 1912-1913. Т. V. С. 383, 385-389, 419-422, 426; Т VII. С. 112, 419, 498-499; Его же: Избранные письма. СПб., 1993. С. 230-231.
²⁸ Трубецкой С.Н. Разочарованный славянофил // Вестник Европы. 1892, № 10. С. 791.
²⁹ Высказывается мнение об отличии особого - «реставрационного», «атакующего» консерватизма Леонтьева от «умеренного» консерватизма Каткова. См.: Сивак А.Ф. Константин Леонтьев. Л., 1991. С. 13. Думается, отличия во взглядах этих идеологов консерватизма, скорее, в степени реакционности, нежели в ее характере: реставрационные стремления, как и атакующий способ их отстаивания, присущ Каткову и другим консерваторам-ортодоксам.
³⁰ Победоносцев К.П. Закон. С. 137.
³¹ Его же. Великая ложь нашего времени. С. 104; Его же. Болезни нашего времени. С. 146.
³² Леонтьев К. Восток, Россия и славянство. Т. II. С. 29, 274.

<< Назад   Вперёд>>