Россия и Болгария: между "войнами памяти" и поиском совместного прошлого

Введение

Не вызывает сомнения, что сегодня обращение к прошлому имеет важное значение как во внутриполитической жизни национальных государств, так и на международной арене. Как правило, в первом случае исследователи уделяют внимание формированию коллективных идентичностей (групповых, городских, национальных и пр.), а также тому, как и почему политические элиты манипулируют историческими символами. Сложнее дело обстоит с изучением роли исторической памяти в контексте современных международных отношений. Ответ на данный вопрос зависит от того, в каком ракурсе – национальном или глобальном – исследователь смотрит на международные отношения.

В первом случае обращение к прошлому будет рассматриваться как один из способов манифестации внешнеполитической идентичности¹ или проекцией «мягкой силы», служащей формированию позитивного образа страны. «Исторический аргумент» нередко используется для легитимации конкретных внешнеполитических действий: например, в 1999 г. для обоснования перед широкой общественностью бомбардировок Сербии США активно сравнивали косоваров с евреями, а С. Милошевича – с А. Гитлером [1, с. 218-225]. Или наоборот, отдельные события прошлого могут стать причиной для выдвижения различных претензий (от публичных извинений до выплаты компенсаций). Более того, в 1990-е гг. крушение авторитарных режимов в ряде стран Европы и Латинской Америки сопровождалось поиском новых оснований национальной идентичности, что потребовало выстраивания нового национального нарратива и переоценку «авторитарного», или «трудного», прошлого [47; 48]. Естественно, этот процесс мог затрагивать и отношения с соседними государствами.

Во втором случае акцент смещается в сторону того, как обращение к прошлому позволяет укреплять или видоизменять сложившийся международный порядок. История может служить обоснованием территориальных претензий, требований пересмотреть или наоборот сохранить конкретный существующий институт. Более того, апелляция к совместному прошлому используется как способ укрепления интеграционных процессов. Наибольшее внимание исследователей привлекли процессы формирования общеевропейской мемориальной культуры. В 1990-е гг. активизация евроинтеграционных процессов сопровождалась попытками формирования единой культурной политики, которая включает и представления об общем прошлом [36; 44]. В основу была положена память о Холокосте, а ее стержнем стала этика ответственности европейцев за трагедию еврейского народа. Обращение к этой трагедии призвано преодолеть (но не разрушить) национальные исторические нарративы и сформировать транснациональную мемориальную культуру, способствующую укреплению приверженности общеевропейским ценностям, прежде всего, демократии и правам человека [37; 44; 45; 51]. Определенные успехи в 1990-е – начале 2000-е гг. позволили ряду исследователей поставить вопрос о возможности глобальной (космополитичной) памяти [33; 39; 41; 42; 45; 50; 52]. Конечно, вскоре оказалось, что многие в странах Восточной Европы предпочитают не говорить о своей роли в уничтожении евреев, а представлять себя жертвами «советской агрессии», будто и они, подобно евреям, являлись жертвами. Этика ответственности была подменена самовиктимизацией [27]. Все это запустило широкую дискуссию на общественном, научном и политическом уровнях, в центре которой находится проблематика преступлений, жертв и ответственности, которая в свою очередь оттесняет на задний план традиционный героический нарратив.

Неудивительно, что именно эти процессы привлекают внимание ученых, однако ошибочно утверждать, будто пространство политически актуальной истории в Европе ими ограничивается. За пределами внимания остается встраивание истории в «классические» двусторонние отношения, не претендующие на то, чтобы по степени интенсивности перерасти в интеграцию. В качестве такого примера мы выбрали взаимодействие между Россией и Болгарией, в рамках которого в последние годы проблемы прошлого получают все большее звучание и даже приводят к международным скандалам. Основная наша цель заключается в том, чтобы прояснить, в чем именно заключается политическое значение истории и почему оно вообще возникает.

Совместные пространства памяти: теоретическое конструирование

Исходной точкой наших теоретических воззрений является тезис, что коллективная память не существует вне языкового пространства: посредством различных знаков она должна сообщаться и коммуницировать внутри определенной общности людей, чтобы иметь социальное значение. Это утверждение верно и для международных отношений. А потому мы предлагаем ввести понятие совместных пространствах памяти, которое отсылает ко всем попыткам обозначить, что конкретных исторические сюжеты являются сегодня именно общим прошлым. Потенциально число подобных сюжетов может составлять бесконечное множество и не ограничиваться собственно двусторонними отношениями, принципиально же то, что здесь и сейчас актуализируется как совместное прошлое. Эти пространства формируются вовсе не на пустом месте. Как отмечал Б. Як, особое значение историческая память имеет в национальных сообществах, которые основываются на базе общего культурного наследования [35, с. 142]. Ключевую роль играет национальный исторический нарратив, т.е. то, в какую последовательность интегрируются разрозненные события, какое значение и какая значимость им придаются. Отсюда следует, что совместные пространства памяти являются теми точками, где взаимодействуют различные исторические нарративы.

Следующий наш шаг заключается в том, чтобы прояснить, в чем именно заключается собственно политическое значение совместных пространств памяти. Как правило, исследователи политическое значение истории связывают с проблемами легитимации и коллективной идентичности, т.е. относят его к идеальному измерению. Мы предлагаем сделать шаг дальше и поставить вопрос более широко, а именно: которую роль история играет как связующее звено между актуальной политикой и ценностями. Отталкиваясь от постфундаменталистской традиции в политической философии, мы утверждаем, любой политик, легитимируя свои действия или притязания, нуждается в некоем высшем обосновании, т.е. высших ценностях (трансценденций) [20; 46]. Однако к ним достаточно сложно апеллировать в условиях сокращения «горизонта будущего», окончательного крушения больших идеологий и роста антиэссенциалистской критики, исключающей, что в социальном мире есть что-то естественное, неизменное и вечное. А потому актуальные политические ценности стали подкрепляться через отсылку к прошлому, которое воспринимается как объективное, достоверное, а потому надежное основание. На международной арене подобные апелляции одним из ключевых моральных обоснований внешней политики.

Соответственно, политическое значение совместных пространств прошлого мы помещаем на стыке политической прагматики и тех ценностей, которые актуализируются при обращении к истории. Корректное обозначение именно политической составляющей являются основной теоретической и практической проблемой. Именно поэтому мы с осторожностью относимся к понятию «мягкая сила», под которым зачастую понимаются практики идеологического влияния, что отличается от первоначального смысла, вложенного в него Дж. Найем. Не будет преувеличением сказать, что сам он использовал его как эвфемизм по отношению к более известному понятию гегемонии [2]. Стремление рассматривать «общественную дипломатию» как один из механизмов проекции «мягкой силы» конкретного государства является в концептуальном плане противоречивым. Оно заставляет исследователя, как внешнего наблюдателя, рассматривать чуть ли не любую частную инициативу в культурной сфере как проекцию «мягкой силы», а ее инициаторов – как представителей государства. Точно также не решают эту проблему предложения тех, кто проводит разграничительную линию между публичной дипломатией, проводимой в политических целях и финансируемой государством, и общественной дипломатией как неполитизированную активность в культурной и гуманитарных областях [6]. Внешнеполитические ведомства нередко используют различные НКО для выполнения конкретных задач, придавая проводимой деятельности «нейтральный» статус, в то время как независимые НКО, наоборот, могут пытаться придать политическое звучание своим частным инициативам. Например, присутствие официальных лиц на проводимом мероприятии придает ему официальность, а потом сами ведомства могут включить это мероприятие в свою отчетность, представив его как часть проводимой политики. В действительности же речь идет о символической игре, разобраться в подлинных мотивах участников, их реальных взаимоотношениях внешнему наблюдателю зачастую невозможно.

В этой связи мы предпочитаем говорить о плавающей политизации, когда конкретной деятельности в культурной сфере дискурсивно либо придается политическое значение, либо наоборот отрицается таковое. Привилегированное право на это имеют официальные представители государства и ключевых политических сил, которые, например, самим фактом присутствия на открытии мемориала или выступления на историческую тему придают данному месту памяти или высказанным интерпретациям политическую значимость. Точно также общественные деятели и журналисты могут пытаться придать политическое значение конкретным историческим событиям, местам памяти или интерпретациям, однако в этом случае мы всегда должны быть осторожны, подвергая анализу: действительно ли эти попытки имеют влияние на формирование коллективных идентичностей, влияют на политическое взаимодействие и государственную политику.

В контексте мемориальной сферы наиболее очевидными являются примеры, когда памятники в честь советских солдат или военачальников в странах Восточной Европы дискурсивно начинают политизироваться (например, трактоваться как символы «российского империализма»), что ведет к требованиям их сноса. Точно также и акты вандализма по отношению к ним получают дополнительную символическую и политическую значимость, как только им начинает уделять внимание российский МИД. Не будет преувеличением сказать, что войны памяти – это то, что создается дискурсивно. Официальные структуры подобны царю Мидасу: сам факт прикосновения к истории, артикуляции пусть самых нейтральных событий уже вводит их в политическое пространство. И чем большая значимость придается какому-то событию прошлого, тем больше политические оппоненты будут стремиться дезавуировать официальную трактовку.

Возвращаясь к тезису о принципиальной дискурсивности коллективной памяти, мы утверждаем, что весь описанный выше процесс функционирования совместных пространств памяти должен быть выражен в определенных формах. С точки зрения устойчивости мы предполагаем различать символические жесты (заявления, выступления, конференции, торжественные церемонии), ограниченные по времени и кругу участников, и места памяти, локализованные в пространстве (например, памятники, захоронения, топонимы) или во времени (памятные даты). Очевидно, что символическое значение мест памяти также требует постоянной артикуляции и воспроизводства, в противном случае оно будет утеряно. Подчеркнем, что было бы ошибочным считать, будто совместные пространства памяти являются проявлением единства взглядов: скорее речь идет именно о желании подчеркивать общность и готовность к диалогу.

В контексте российско-болгарских отношений именно государства занимаются политизацией истории, что проявляется обычно в двух формах: во-первых, через включение ее во внешнеполитический дискурс, в рамках которого происходит перформативное производство внешнеполитической идентичности, во-вторых, через обращение к прошлому во время официальных визитов, когда наиболее отчетливо историческое прошлое позиционируется как квазитрансценденция. В обоих случаях это позволяет выйти за пределы повседневной прагматики и соприкоснуться с возвышенным, неким идеалом, который перформативно призван убедить, что отношения между странами не сводятся только к решению узких прагматических вопросов. Эта символическая игра направлена на обозначение моральных оснований проводимой внешнеполитической линии.

Совместные пространства памяти и национальные исторические нарративы

Историки могли бы перечислить многие страницы российско-болгарских отношений, однако на данный момент наиболее востребованными в политическом отношении являются только две из них: русско-турецкая война 1877-1878 гг., венчавшая освобождение болгарского народа из-под османского ига, и завершающий этап Великой Отечественной войны. Многие другие события (например, болгарское происхождение митрополита Киприана, русско-турецкие войны 1768-1774 гг. и 1828-1829 гг., работа болгар в Коминтерне, русские эмигранты, участие болгар в советских космических полетах) практически не артикулируются на политическом уровне и не привлекают широкого общественного внимания. Особняком стоит 24 мая, когда в православном календаре поминаются святые Кирилл и Мефодий. В Болгарии эта дата празднуется как День болгарского образования, культуры и славянской письменности, Кирилл и Мефодий воспринимаются как национальные святые, а создание славянской письменности – как болгарский вклад в мировую культуру. В России же 24 мая с 1990 г. является памятной датой (День славянской письменности), призванной зафиксировать скорее значимость России как центра славянской культуры. Характерно, что в 2012 г. приветственном обращении В.В. Путина участникам и гостям Дня славянской письменности о связях с Болгарией не было ни слова². Ввиду разницы национальных исторических нарративов 24 мая является общей датой, но не местом именно совместного прошлого.

Концентрация на военных событиях объясняется влиянием того символического пространства, которое выстроилось ранее, а также доминированием в обоих странах национально-ориентированного исторического нарратива. Это в определенной степени облегчает разговор о совместном прошлом ввиду сходства структур базовых картин мира [см.: 23; 30], однако имеет ряд значимых следствий. Во-первых, совместные пространства памяти могут выстраиваться на основе только тех событий, которые получили определенную значимость в обеих национальных историях, что объясняет селекцию политически пригодного прошлого и ограничение указанными двумя темами. Во-вторых, за пределами внимания оказываются «трудные» страницы, например, Балканские войны 1912-1913 гг. (они воспринимались в Болгарии как продолжение Освободительной войны, а потому отсутствие четкой позиции у России и ее фактическая поддержка Сербии нанесли удар по русофильским настроениям и вызвали разочарование в действиях русской дипломатии) [15; 17; 18] и участие в военных действиях друг против друга в годы Первой мировой. Эти события не настолько значимы, чтобы начать работу по их преодолению, однако на уровне общественных и интернет дискуссий они, несомненно, продолжают подпитывать взаимные негативные стереотипы.

В-третьих, если строящееся общеевропейское пространство памяти основано на разделяемых ценностях и общей этической перспективе, то в российско-болгарском контексте утверждение универсальных принципов является проблематичным, поскольку в обеих странах служение своей нации и является главной ценностью. Не будем забывать о доминировании в России именно этики добродетели (а не этики универсальных принципов, подобных кантовскому категорическому императиву [32, с. 272]), покоящейся на образцах должного поведения, т.е. героях. Эта же логика транслируется и во внешнеполитический дискурс. Неудивительно, что основанием совместных пространств памяти (почему эти страницы истории надо выделять? почему они не просто общие, но - совместные?) стал образ солдатской крови, пролитой на болгарской земле. Обращение к памяти солдат, которые предстают как жертвы, принесенные во имя свободы болгарского народа, – это и есть «идеальное измерение» российско-болгарских отношений. Достаточно легко выработать общие практики обращения к этой квазитрансценденции в виде установки памятников, проведения православных церемоний, возложения цветов, однако намного сложнее найти те способы, которые позволяли бы именно интерпретировать этот символ. Образ героев, принесших себя в жертву, является ключевым для формирования национальных сообществ, но при этом оказывается слишком «сильным» для обеспечения устойчивости совместных пространств памяти. Если налаживание сотрудничества сопровождается отсылкой к той роли, которую Россия сыграла в становлении болгарской независимости, то политические противоречия начинают трактоваться как предательство памяти погибших солдат.

Здесь мы выходим на другую отличительную черту, а именно асимметричность. Прежде всего, она проистекает их особенностей национальных исторических нарративов. События 1877-1878 гг. являются частью учреждающего мифа Болгарии, поскольку венчают национально-освободительную борьбу против османского ига. Даже сегодня попытки отдельных ученых дать негативную оценку роли России остаются маргинальными [13]. 3 марта, день подписания Сан-Стефанского прелиминарного мирного договора, остается ключевым национальным праздником (таковым он был до 1944 г. и с 1990 г.). Особое внимание уделяется августовским боям на Шипке (где вместе с русскими сражались воины из Болгарского ополчения, входившего в состав русской армии), а Самарское знамя (преподнесено 3-й дружине ополчения от горожан Самары) стало государственной святыней. Вторая мировая война знаменует собой рубеж и вступление страны в социалистический период, который в отличие от других стран Восточной Европы не воспринимается сегодня однозначно негативно.

В контексте российского исторического нарратива война 1877-1878 гг. – лишь одно из героических событий. Например, в современных учебниках истории ей не уделяется серьезного внимания, причем, объем материала даже сократился по сравнению с советским временем [12]. Еще сложнее обстоят дела с периодом Великой Отечественной войны, поскольку освобождение Болгарии традиционно является лишь частью общего нарратива об освободительной миссии Красной Армии. При этом политический союз Софии с Берлином на общественном уровне трактуется как участие болгар в войне против СССР, чего в действительности не было. В сентябре 1944 г., когда советские войска оказались на границе, в Болгарии произошел государственный переворот, к власти пришла оппозиция. Формально наши страны находились в состоянии войны только два дня, причем боевых действий не велось. Сформированные после две болгарские армии приняли участие в освобождении Европы, а генерал В. Стойчев стал участником Парада Победы в Москве.

Это объясняет и то, что основные места памяти локализованы именно на территории Болгарии. Здесь находятся порядка 420 памятников и захоронений войны 1877-1878 гг. и 140 – эпохи Второй мировой (не считая могил 1,5 тыс. белоэмигрантов, похороненных на Центральном кладбище в Софии!) [26]. Как минимум 21 село названо в честь русских военных, общественных и государственных деятелей эпохи Освободительной войны. В России же ключевым местом памяти русско-турецкой кампании является находящаяся в центре Москвы (Ильинский сквер) часовня в честь гренадер, погибших под Плевной. Именно здесь в последние годы стали проходить памятные мероприятия 3 марта. В 2005 г. в Санкт-Петербурге воссоздали Колонну Славу, которую в 1886 г. установили в честь той победы. Некоторые участники той войны тоже увековечены: прежде всего известен генерал М.Д. Скобелев. Памятники имперского периода были разрушены в советское время, только в 1995 г. появился монумент в Рязани, а в 2014 г. в Москве. Память командира Болгарского ополчения генерала Н.Г. Столетова увековечена в топонимике Владимира. В Самаре имеются улица Старой Загоры (современное название Ески-Загры) и отдельные панно из мозаики на тему русско-болгарской дружбы. До 2017 г. существовал открытый в 1975 г. кинотеатр Шипка, судьба которого сейчас находится под вопросом. Кроме того, на болгарские средства в 2007 г. в Холме Новгородской области был установлен бюст майору П.П. Калитину (героически погиб в бою у Ески-Загры), а в 2017 г. – генералу Н.Г. Столетову во Владимирском университете. В обоих случаях памятники ставились на их малой родине. В России эти образы включены в контекст героев воинской славы, а потому связь с Болгарией отступает на второй план.

Асимметрия определяет и особенности использования совместного прошлого как ресурса «мягкой силы». С одной стороны, именно на болгарской территории локализуются основные места памяти, составляя неотъемлемую часть символического пространства страны, что является весомым потенциальном для формирования позитивного образа России в сознании болгар. С другой стороны, проведение различных памятных церемоний (от возложения венков до установки новым монументов) в присутствии российских официальных представителей призвано оказать эмоциональное воздействие перед переговорами. Такое положение складывалось исторически, а потому полагаем возможным кратко очертить историю историко-мемориальных связей России и Болгарии.

Исторический экскурс

Исходной точкой стало увековечение памяти жертв русско-турецкой войны 1877-1878 гг., в результате которой Болгария в усеченном виде получила независимость. Живая память об этих событиях требовала закрепления, которое происходило в виде обустройства захоронений, создания памятников, включая памятные храмы и часовни. На первом этапе основная роль принадлежала непосредственно русским воинским частям, которые занимались обустройством захоронений своих чинов. В одних случаях ограничивались собственными силами, в других объявляли общероссийские акции по сбору средств. В дальнейшем со стороны болгар обустройством и поддержанием захоронений занималось министерство общественных сооружений и путей сообщений (на эти цели вносилась сумма примерно в 5 тыс. франков). С 1910 г. эти функции переданы военному министерству, а в военном бюджете средства проходили по статье военно-исторические музеи [11, с. 42].

Вскоре после окончания войны российское военное ведомство возбудило вопрос об установке 11 типовых памятников на местах наиболее значимых сражений, причем, необязательно окончившихся победой. Тогда же обозначилось и ключевое место памяти – оборона Шипкинского перевала. В сентябре 1879 г. было получено разрешение императора Александра II на сбор средств для возведения храма-памятника и монастыря [5, с. 146; 24]. Однако реализации строительства помешали объединению Княжества Болгарии с Восточной Румелией в 1885 г. и последующее ухудшение отношений, дошедшее до разрыва. В 1888 г. было объявило о временном прекращении строительных работ. Свернулись и другие проекты. Например, в 1887 г. упомянутая выше памятная часовня в честь гренадер была освящена в Москве, хотя изначально ее планировалось установить непосредственно на месте боев. Однако несмотря на все это именно в 1888 г. официальным национальным праздником Болгарии стало 3 марта, т.е. день подписания Сан-Стефанского договора, который рассматривался не столько в контексте освободительной миссии России, сколько как символ национального возрождения [4, с. 173].

Ситуация изменилась только после восстановления дипломатических отношений в 1897 г. Активную работу проводил болгарский комитет «Царь Освободитель Александр II», созданный в 1899 г. известным просветитель Стоян Зимовым. В 1900-е гг. были созданы ключевые на данный момент места памяти. В Софии напротив народного собрания в 1905 г. был установлен памятник Александру II, а еще годом ранее недалеко от этого места стал строиться величественный храм Св. Александра Невского. Его строительство закончилось в 1912 г., однако освящен он был только 12 лет спустя: вмешались события двух Балканских и Первой мировой войн [16]. На юго-западной окраине Плевена создан мемориальный парк в честь генерала М.Д. Скобелева, а в самом городе появился мавзолей-памятник в виде православного храма в честь погибших русских и румынских солдат. Параллельно вернулись к проекту храма-памятника и монастыря на Шипке. Освещение состоялось в 1902 г. в 25-ю годовщину боев. В дальнейшем рассматривался вопрос о создании дома инвалидов, однако из-за отсутствия достаточного финансирования и нежелания самих инвалидов переселяться сюда проект так и остался на бумаге, как и идея духовной семинарии. Инвалидный дом здесь был создан позднее, правда, уже для русских эмигрантов.

Кроме того, комитет вернулся к высказанной еще в начале 1880-х гг. идее музеифицировать те дома, где в годы войны останавливался император Александр II или представители царской фамилии. В 1907 г. состоялось открытие четырех домов-музеев Александра II (под Плевеном), императора Александра III (с. Бяла), вел.кн. Владимира Александровича (с. Горна Студена) и вел.кн. Николая Николаевича (с. Пордим) [34].

В первое десятилетие XX века сформировалась «базовая инфраструктура памяти», обозначились ее тематические доминанты (не противоречащие в целом объективной значимости боев), хотя, конечно, существовали серьезные проблемы с удаленными от населенных пунктов захоронениями русских солдат, которые находились порою в очень плачевном состоянии. Если в 1878-1886 гг. инициатива в области коммеморации принадлежала царскому правительству, то уже после утраты политического влияния в стране оно потеряло прежний интерес, сосредоточившись на обустройстве монументального храма-усыпальницы в Сан-Стефано, Турция (взорван в 1914 г.). В небольших городах и деревнях десятки памятных знаков появились по инициативе и на средства местных жителей. Однако для самих болгар ввиду решений Берлинского конгресса освободительная война еще не завершилась, а потому вести ее политическое руководство было готово не только «вопреки» официальной России, но и – если потребуется – против нее, что продемонстрировали события 1912-1918 гг.

После Первой мировой войны коммеморация событий 1877-1878 гг. продолжалась. Так, в 1934 г. на Шипке появился величественный памятник Свободы. Более того, сама Болгария стала одним из центров притяжения русских эмигрантов [25; 28]. Обращение к памяти об этой войне служило задаче поддержания групповой идентичности и повышения социального престижа. Отметим, что ветеранам тех лет болгарское правительство выплачивало специальные пенсии [22]. В сентябре 1944 г., с приходом Красной Армии, события полувековой давности оказались востребованы, чтобы символически подчеркнуть ее освободительную миссию, указав на преемственность между «старой» и «новой» Россией. Так, в 1944 г. у входа в храм под Шипкой была установлена памятная доска солдатами 3-й Украинского фонта, в которой в стихотворной форме воздавалась дань памяти героизму русских солдат [5, с. 168]. Весьма известными стали и кадры торжественной церемонии возложения венков к памятнику на Шипке. В одном из документальных фильмов, посвященных освобождению Болгарии, внимание уделено дожившему до этого дня ветерану Болгарского ополчения, который в старой форме приветствовал красноармейцев³.

События сентября 1944 г. стали учредительным мифом социалистической Болгарии, а учитывая тесные политические связи между Москвой и Софией, неудивительно, что роль Красной Армии получила символическое закрепление. Наиболее значимые – памятники Советской армии в Софии (1954 г.) и советскому воину-освободителю в Пловдиве (1957 г.), прозванный «Алёшой» и ставший одной из ключевых архитектурных доминант города. Отметим, что монументы, связанные с событиями 1877-1878 гг., не были уничтожены, включая памятник Царю-Освободителю. Упомянутые выше дома-музее были переименованы, а экспозиции перемонтированы, чтобы отражать роль простого солдата и народных масс в тех событиях. В 1950-е гг. памятные места на Шипке были объединены в единый мемориальный парк, сюда нередко приезжали различные делегации из СССР. В 1977 г., к 100-летию, в Плевене в Скобелевском парке открылась панорама «Плевенская эпопея – 1877». Попутно отметим, что коммеморации подвергались и другие страницы совместной истории. В 1950 г. город Новградец (до 1934 г. – Козлуджи) переименован в Суворово в честь русского военачальника, одержавшего здесь победу в 1774 г.

Конечно, ввиду тесных политических отношений в социалистический период упомянутые выше места памяти были призваны зафиксировать в том числе и политическую лояльность Болгарии к Советскому союзу. Однако сводить мемориальную политику лишь к политической конъюнктуре невозможно, поскольку именно эти войны занимают центральное место в болгарском историческом нарративе. Потому неудивительно, что ноябрьские события 1989 г., сворачивание связей с Россией на протяжении всех 1990-х гг. и активная переориентация на евроатлантические и общеевропейские институты не привели к разрушению созданного мемориального пространства. В сравнении с другими странами Восточной Европы в Болгарии наблюдаются наибольшие симпатии к социалистическому периоду [47]. «Нежная революция» ноября 1989 г. являлась по сути внутрипартийным переворотом, в результате которого глава коммунистической партии Т. Живков оказался смещен, а правящая партия вскоре сменила название (став Болгарской социалистической партией) и продолжила существование на политической арене [3].

Неудивительно, что спустя 20 лет исследователи констатировали, что ноябрьские события не стали новым «учредительным мифом» демократической Болгарии, а интерес к их празднованию в 2009 г. проявили в большой степени представители ЕС, нежели местные политические силы [40, p. 214-215]. Конечно, были сделаны определенные шаги по декоммунизации: в 1990-е гг. только в Софии переименовали более 210 улиц [10, с. 121], самого Т. Живкова привлекли к уголовной ответственности, ликвидировали звание активного борца против фашизма и коммунизма. В 1991-1995 гг. временно действовал т.н. «Закон Панева», запрещавший членам бывшей компартии преподавать в вузах. В 1991 г. разовые компенсации получили узники порядка 100 концлагерей (они существовали в 1944-1962 гг. и через них прошло около 23 тыс. человек). В 2003 г. они стали получать ежемесячные пособия, однако принятие соответствующего закона сопровождалось обширной общественной полемикой относительно его необходимости [43, p. 47]. В некоторых случаях затрагивалась и память о Второй мировой: так, город Тоблухин был обратно переименован в Добрич, а памятник в честь маршала убран с центральной площади. В 2001 г. его вновь установили уже в России, в г. Тутаеве [19]. В 2011 г. в Софии открылся Музей социалистического искусства, в котором собрали 77 монументальных скульптур, ранее убранных с улиц городов (в основном памятники В.И. Ленину, Т. Живкову и другим политическим лидерам).

Экономический спад 1990-х гг. привел к тому, что общественная полемика о текущем положении оказалась структурирована сравнением с достижениями социалистического периода, которые в глазах многих предстают более убедительными. Эти настроения приходится учитывать и действующим политикам. В этом плане характерно поведение лидера партии Граждане за европейское развитие Болгарии (ГЕРБ) Б. Борисова, который в 2009 г. стал премьер-министром. В торжественной речи победу своей партии на выборах он посвятил памяти дедушки, расстрелянного коммунистами в 1944 г. Однако вскоре, отвечая на вопросы журналистов, он заявил о некорректности сравнений результатов работы его правительства с теми, что были достигнутыми при Т. Живкове: «Даже если бы мы смогли построить один процент от того, что Живков построил для Болгарии, даже если бы мы могли сделать один процент того, что он сделал во время своего правления… это было бы невероятным успехом… Тот факт, что за 20 лет после отстранения его никто не забыл, свидетельствует, что он сделал многое. Последние двадцать лет мы только и делаем, что приватизируем созданное тогда» [40, p. 214-215].

Таким образом, существующий мемориальный ландшафт был создан прежде всего благодаря усилиям болгарской стороны. Сложно найти другое государство, в символическом пространстве которого столь значительное место уделялось бы России, а память о социалистическом прошлом (как в случае с Чехией и Польшей) не являлось бы реальным камнем преткновения. Это коррелирует с наличием достаточно сильных русофильских настроений в болгарском общества. Так, в начале 2010-х гг. 78% опрошенных называли себя русофилами и только 21% русофобами, 63% выступали за развитие тесных отношений с Россией. Конечно, это не отменяет наличия различных фобий, дескать, развитие отношение с Россией может оторвать Болгарию от Европы. Характерно, что даже возврат 3 марта оспаривался тогда оппозицией ввиду тесной связи этой даты с Россией [4].

Политизация совместного прошлого: дискурсивный подход

После развала социалистического блока Болгария пережила серьезный экономический спад, который затронул и российско-болгарские экономические связи, которые начали восстанавливаться только в 2000-е гг. При этом политически Болгария стала с 1990-х гг. все больше ориентироваться на объединенную Европу. Как заметил один болгарский политолог: «Мы выбираем не между Западом и Россией, а между Западом и ничем» [8]. В 2004 г. Болгария вошла в НАТО, а в 2007 г. - в ЕС.

С преодолением мирового финансового кризиса 1997-1998 гг. и избранием В.В. Путина на пост президента началась активизация российско-болгарских отношений. Значение имел и приход в 2001 г. к власти Национального движения Симеона Второго, которое при сохранении интеграции в евро-атлантические структуры как стратегической цели ставило задачу улучшить отношения с Россией [7, с. 92], стимулируемые сотрудничеством в энергетической и военно-технической сферах.

Отталкиваясь от особенностей российского внешнеполитического дискурса [29], мы можем выделить место исторической проблематики: с одной стороны, она не воспринимается со всей серьезностью (ввиду доминирования реализма), а с другой, обращение к прошлому призвано возвестить о роли России в мире и на европейской арене. История является тем возвышенным, которое придает проводимой внешнеполитической линии идеальное измерение.

Российско-болгарские взаимоотношения отличаются значительным прагматизмом, причем в нулевые годы предпринимались весьма неуверенные попытки со стороны России добавить идеальное основание проводимой политике, что свидетельствует о неготовности тогда вступать в символические игры. Как правило, представлялось достаточным указать на общее прошлое и риторически превратить его в идеальное основание дальнейшего сотрудничества⁴. В 2003 г. на 125-летие Освобождения пришелся визит В.В. Путина в Болгарию. Обращение к истории имело ярко выраженное эстетическое значение: посещение памятника на Шипке придало символизм деловым переговорам, однако его расшифровка, т.е. облечение в языковую форму, оказалась затрудненной. Так, в интервью Болгарскому национальному телевидению В.В. Путин мимолетом упомянул: «Что касается политического взаимодействия, то здесь сам Бог велел - у нас много совпадающих геополитических интересов. Даже тот факт, что мой визит совпадает со 125-летием освобождения Болгарии от османского ига, уже говорит, наверное, о многом»⁵.

В январе 2008 г. во время очередного визита В.В. Путина в Болгарию тема общего прошлого на официальном уровне затрагивалась вскользь, а российскую делегацию на торжественных мероприятиях к 130-летия Освобождения представлял глава верхней палаты парламента С.В. Миронов. В опубликованной в болгарских СМИ статье В.В. Путина место для истории нашлось лишь в конце, хотя среди общих страниц прошлого фигурировала не только эпоха болгарского Освобождения, но и «общие духовные и культурные традиции»⁶. В дальнейшем из высокопоставленных российских государственных деятелей к теме общего прошлого обращался министр иностранных дел С.В. Лавров летом 2014 г. Общей исторической памяти в его официальных выступлениях уделялось больше места, при этом произошло и некоторое расширение сферы «актуального прошлого» за счет митрополита Киприана⁷.

Примерно к концу нулевых годов начинают нарастать негативных тенденция в двусторонних отношениях. На экономические отношения повлиял мировой финансовый кризис, а упомянутый Б. Борисов начал проводить вовсе не дружелюбную политику. При этом произошла интенсификация сотрудничества в рамках НАТО, а санкционная война еще сильнее ударила по экономическим отношениям [14; 21]. Кроме того, в России раздражение вызывают поставки на Украину вооружений. Впрочем, нельзя не заметить, что в 2017 г. обозначилась положительная динамика в экономических связях, равным образом и премьер Б. Борисов, и президент В. Радев одинаково высказывались за пересмотр антироссийских санкций.

Параллельно в 2010-х гг. на уровне того дискурса, которые артикулируется непосредственно из центрального аппарата МИДа, наметилась тенденция уделять все большее внимание историческим событиям. На фоне спада в российско-болгарских отношениях это привело к доминированию негативных аспектов. В частности, резкую реакцию стали вызывать акты вандализма по отношению к памятникам советской армии в Софии (август 2013 г., февраль и сентябрь 2014 г., апрель 2015 г., июнь и октябрь 2017 г.) и в Пловдиве (март 2017 г.). Лейтмотивом заявлений, придающих дополнительную символическую значимость действиям отдельных вандалов (вероятно, из числа распивающих здесь спиртные напитки молодежи), являлось обвинение в забвении подвига советского солдата. В марте 2016 г. отповеди удостоилась статья министра иностранных дел Болгарии Д. Митова, а именно интерпретации, принижающие роль России в освобождении Болгарии и обосновывающие тезис о «советской оккупации» 1944-1947 гг.⁸

Можно предположить, что таким образом выражалось недовольство болгарской внешней политикой в целом. Однако тем самым произошло дискурсивное конструирование негативного образа Болгарии внутри российского общества. Нарастание напряженности в «мемориальной сфере» привело в 2016-2018 гг. к громким медийный скандалам. Так, в марте 2016 г. ввиду доминирования мифа о неблагодарности болгар многие российские СМИ и даже политики приняли за правду фейковую новость о том, что на годовщину Освобождения они позвали представителя Турции, а не России. Другой скандал случился в 2017 г., когда во время визита македонского президента в Москву Г. Иванова, пришедшегося на День славянской письменности, его российский коллега В.В. Путин отметил, что славянская письменность пришла с македонской земли. То, что казалось нейтральным заявлением, вызвало резко негативную реакцию болгарской общественности и МИДа.

Подобные конфликты проистекают как из разницы доминирующих национальных нарративов, так и столкновения на ценностном уровне, когда обе страны используют прошлое как предмет национальной гордости. Показательный пример произошел в ноябре 2017 г., когда официальные представитель МИД М.В. Захарова, комментируя очередной акт вандализма по отношению к памятнику советскому солдату в Софии, заявила, что именно СССР спас болгарских евреев от Холокоста. В контексте болгарского исторического нарратива планировавшиеся депортации в начале 1943 г. были отменены ввиду активной позиции Болгарской православной церкви (БПЦ) и общественности, что сегодня является предметом болгарской национальной гордости [38, p. 113]. В знак признательности в 1996 г. на территории Израиля был открыт специальный мемориальный лес в честь болгарского народа, а в начале 2017 г. именно эта страна выдвинула БПЦ на соискание Нобелевской премии мира. Высказывание М.В. Захаровой вызвало скандал, поскольку было расценено как болгарской общественностью покушение на национальную историю. Впрочем, исторически ситуация была несколько сложнее: болгарское правительство выступило соучастником высылки в марте-апреле 1943 г. более 12 тыс. македонских и фракийских евреев в лагерь смерти Треблинка, а собственно болгарские евреи были выселены из столицы и лишены собственности. Их же итоговое спасение было результатом многих причин, среди важнейших – что указывают и зарубежные историки – победы Красной Армии под Сталинградом и Курском [49].

Другой скандал, сопровождавший празднование 140-летия Освобождения в марте 2018 г., мы интерпретируем как столкновение на трех уровнях: исторических нарративов, ценностных оснований и прагматических (политических) аспектов. Российскую делегацию возглавлял патриарх Кирилл, который на круглом столе раскритиковал президента В. Радева за размывание роли русской армии в освобождении болгар и выражение благодарности представителям других стран. Ирония заключается в том, что сама речь президента во время торжественного парада в Софии не содержала таких смыслов: в ней центральное место отводилось именно России, цитировались манифест об объявления войны Александра II и слова Ф. В. Достоевского о народном энтузиазме, и только в самом конце упоминалось, что «на полях брани русско-турецкой освободительной войны погибли воины многих национальностей: русские, румыны, финны, украинцы, белорусы, поляки, литовцы, сербы и черногорцы»⁹. Заметим, что с исторической точки зрения в приведенном выше перечне только появление литовцев вызывает вопросы, хотя некоторые из них ввиду всеобщей воинской повинности могли быть мобилизованы. Заметим, что 3-й лейб-гвардии Финляндский стрелковый батальон являлся действительно национальной частью, где преимущественно служили финны. Более того, установленный под Плевной памятник в честь погибших здесь стрелков-финнов еще с социалистических времен является общим местом памяти Болгарии и Финляндии.

Если рассматривать подобные выступления не как попытку рассказать о прошлом, а перформативно выстроить отношение к нему, то в этих словах сложно увидеть умаление роли России. Однако отсылки к роли европейской общественности и выделение представителей тех этнических групп, которые на данный момент образовали независимые государства, определяются политической прагматикой Болгарии как участницы евроинтеграционных процессов. Характерно отсутствие упоминания татар, чеченцев, осетин, ингушей или евреев, которые тоже служили в русской армии и отличились в боях в Болгарии [9]. Само же выступление было направлено на утверждение идеи общеевропейского единства. Естественно, ни на прагматическом, ни на ценностных уровнях речь В. Радева не соответствовала ожиданиям российской делегации.

Другое противоречие возникло на уровне исторических нарративов, т.к. в России непринято в истории той войны выделять представителей различных этнических групп. Здесь же мы сталкиваемся с более глубокой проблемой, а именно: как именно должны наследоваться достижения имперского периода. В России господствует государство-центричный взгляд, именно преемственность государственных институтов дает возможность говорить о «наследовании этой победы» в полном объеме. Однако государства, территории которых тогда входили в состав империи, считают себя также причастными к ней. Мы не ставим под сомнение правомерность последнего подхода, однако полагаем важным отметить, что порою подобная символическая борьба может принимать весьма странные формы. Например, посольство Украины в Болгарии распространило сообщение, в котором обосновывало, что в значительной мере русская императорская армия была украинской по этническому составу¹⁰. Возможно, в современных условиях для России было бы более прагматичным использовать имперское прошлое как ресурс общей памяти, нежели предъявлением монополии обострять антироссийские настроения за рубежом и стимулировать рост национализма внутри страны.

Разразившийся медийный скандал способствовал актуализации негативных образов друг о друге: в одном случае звучали обвинения в неблагодарности, в другом – имперском высокомерии¹¹. У болгарской общественности раздражение вызвал сам тон патриарха Кирилла. Хотя российскими СМИ его возмущение было подано как ответ на выступление Радева, в действительности ситуация обстояла несколько сложнее. Незадолго до этого глава российской делегации принял участие во встрече с премьер-министром Б. Борисовым, который, судя по видеозаписи, действительно подчеркнул, что лично выразил благодарность за освобождение главам ряда восточноевропейских стран¹². При этом, как обратил внимание на своей странице в «Фейсбуке» болгарист Н.С. Гусев, имело место ошибка перевода. Б. Борисов, говоря о значимости 3 марта, подчеркнул, что в этот день «высказываем почтение ко всем убитым, раненым воинам, которых больше всего было из России», в то время как переводчик опустил последнюю часть фразы про Россию.

Ни посольство, ни российский МИД никак не прокомментировали этот скандал, видимо, не посчитав слова болгарских политиков оскорбительными. Однако полемика явно свидетельствует об отсутствии на общественном уровне общего языка обращения к прошлому. Конечно, существуют общие практики, которые формируют совместные пространства памяти. Даже патриарх Кирилл во время встречи с прессой по итогам визита подчеркнул, что участие в богослужении непосредственно на Шипке вместе с болгарским патриархом стало для него глубоким духовным опытом¹³. Однако, как показал ход скандала, камнем преткновения является отсутствие именно общего языка обращения к совместному прошлому, разница в исторических нарративах, а также прагматических и ценностных основаниях обращения к прошлому.

За пределами внешнеполитического дискурса

Рассмотренные выше факты обращения к совместному прошлому принадлежат пространству российского внешнеполитического дискурса. За этими пределами остается значительная работа в мемориальной сфере, которая ведется на территории Болгарии. Ей сообщается минимальное политическое значение, а потому она и остается незаметной для жителей России. Проводниками выступает целая сеть болгарских государственных и общественных организаций. Основная роль принадлежит именно болгарам, поскольку вся существующая символическая инфраструктура поддерживается именно ими. Например, еще в 2006 г. организация Болгарское наследие объявило акцию по «Сохрани болгарское» уходу за памятниками, включая связанные с Россией. В мае 2017 г. под патронатом президента В. Радева был создан Национальный комитет по празднованию 140-летней годовщины освобождения. Активность проявляет Фонд устойчивого развития Болгарии, который также инициировал комплекс мероприятий. Отдельно стоит отметить ежегодные (в августе) масштабные реконструкции боев на территории мемориального комплекса на Шипке, причем степень вовлеченности российских реконструкторов оставляет желать лучшего. Кроме того, в 2003 г. было создано Национальное движение «Русофилы» Н. Малинова, тесно взаимодействующее с российским посольством в части проведения памятных мероприятий. Отдельно отметим деятельность историков-русистов Софийского университета (Р. Михневу, В. Колева и др.), которые реализуют ряд российско-болгарских семинаров и образовательных программ.

Если в Болгарии ключевую роль играют представители общественности, то со стороны России – официальные представительства: посольству в Болгарии, двум генеральными консульствами, Российскому культурно-информационному центру (РЦИК) в Софии, а также Дому Москвы в Болгарии. Как правило, основная деятельность заключается в присутствии на организуемых болгарами торжествах, а также проведением отдельных культурных мероприятий. В памятном календаре основное внимание уделяется русско-турецкой освободительной (3 марта) и Второй мировой войнам (23 февраля и 9 мая). Так, в 2017 г. к очередной годовщине победы состоялись 32 церемонии возложений цветов к различным захоронениям и монументам, причем в с. Бырдарски Геран специально к этой дате отремонтировали памятник в честь советских летчиков. Среди других дат – 6 июня (день рождения А.С. Пушкина), День Военно-морского флота, приходящийся на последнее воскресенье июля (отмечается возложением венков к памятнику в честь победы Ф.Ф. Ушакова в битве у Калиакры) и 4 октября (день запуска первого в мире спутника), который в 2017 г. отметили открытием тематической выставки.

140-летие Освободительной войны приняло характер народного праздника, причем сами мероприятия шли фактически весь юбилейный год в разных частях страны. Так, на основе анализа официальной страницы в социальной сети «Фейсбук» российского посольства в Болгарии мы можем говорить, что за период с апреля 2017 г. по конец февраля 2018 гг. официальные представители различного уровня приняли участие примерно в 30 мероприятиях. В их число мы включили и деловые поездки в отдельные города, в рамках которых возлагались цветы к памятникам. Набор других символических жестов, приуроченных к 140-летию, оказался весьма стандартным для российской политики памяти и определялся ориентацией на визуальные образы и игровую форму: выпуск маркированного художественного конверта (совместно с Роспечатью), выставка литографий из личной коллекции посла А.А.Макарова в музее-панораме «Плевенская эпопея», проведение интеллектуальной игры (совместно с Фондом устойчивого развития Болгарии) и международного художественного конкурса «140 лет вместе. Россия ‒ Болгария» (РИА Новости и газета Стандарт), гастроли Московского Синодального хора, показ художественного фильма Ю. Корабова «Юлия Вревская», художественно-документальная выставка на информационных витринах посольства России. Отметим, что среди символических жестов доминирование именно участия в церемониях лишних раз подчеркивает восприятие прошлого как квазитрансценденции, публичное обращение к которой самозначимо само по себе.

При этом, несмотря на обилие памятных знаков, постоянно происходит увеличение их числа. Например, к 135-летней годовщине освобождения при поддержке движения «Русофилы» в Софии были открыты памятник Александру II и офицерам П. Черевину, П. Барыш-Тыщенко, а также памятник генералу И.В. Гурко. В г. Стрелче появился монумент в честь полковника Н.А. Тимирязева, который освобождал этот город, а в Казанлыке - памятник генералу М.Д. Скобелеву. В 2015 г. в г. Смолянах местные власти установили памятник П.А. Черевину. К 140-летнему юбилею в Софии была открыта памятная доска в честь генерала Н.Г. Столетова (при поддержке «Русофилов»), в г. Нова-Загоре – памятник Освобождению, а в с. Мраморе был отреставрирован памятник капитану А.П. Бураго. Отметим, что война 1877-78 гг. не является единственным историческим событием, увековечение которого происходит в Болгарии. Например, в 2006 г. на мысе Калиакра был создан мемориальный комплекс в честь победы, которую одержал русский флот Ф.Ф. Ушакова в 1791 г. В 2009 г. в Созополе был открыт памятник русским морякам, которые сражались здесь в 1828-1829 гг. В 2014 г. около Шипки появилась мемориальная доска на кладбище русских эмигрантов. В 2017 г. памятная доска в честь А.В. Суворова появилась в Софии.

Со стороны России спорадическую активность проявляют и российские общественные организации, близкие к государству. Например, в 2017 г. по линии Российского исторического общества были переданы копии некоторых документов по войне 1877-78 гг., а на празднование 140-летнего юбилея вручили копии георгиевских знамен русских полков. Активность проявил Российский институт стратегических исследований, а именно его руководитель (до 2017 г.) Л.П. Решетников, по инициативе которого под г. Еленой в марте 2014 г. был открыт мемориальный комплекс «Казачий крест» (поклонный крест и часовня), посвященный подвигу эскадрона 13-го драгунского Военного Орденского полка.¹⁴

Степень активности Болгарского посольства в Москве, Болгарского культурного центра и других структур на территории России оказалась намного скромнее. Так, за юбилейный период были открыты четыре выставки, которые в разное время экспонировались в Москве, Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Великом Новгороде и Владимире. Причем две из них выставлялись в органах государственной власти, в Государственной Думе и Министерстве иностранных дел. В 2018 г. в Третьяковской галерее в рамках открытия выставки В. Верещагина состоялась кинопанорама болгарских исторических фильмов¹⁵. Кроме того, представители посольства приняли участие в памятных мероприятиях 10 декабря и 3 марта у памятника Плевны.

Заключение

Поставив перед собою цель изучить функционирование и политизацию пространств совместной памяти России и Болгарии, мы должны констатировать, что в значительной степени символические жесты и места памяти локализованы на болгарской земле, а потому в минимальной степени затрагивают широкие слои российского населения. А поскольку средства массовой информации проявляют особенный интерес именно к скандалам, то в конечном итоге они лишь подпитывают миф о «болгарской неблагодарности». То, что распространяется медиа или становится предметом внешнеполитического дискурса России, артикулируемого из центрального аппарата, слабо отражает объем той работы, которая ведется на местах. Она остается скрытой и недостаточно символически репрезентированной, т.е. неоцененной. Формируемое на этом уровне семиотическое пространство не способствует активации частных инициатив в историко-культурной сфере. Символическую значимость получают действия неизвестных вандалов, но вовсе не общественные проекты, что, конечно, приводило бы к их позитивной политизации.

Создаваемые же пространства совместной памяти за счет общих практик поклонения, православных церемоний и распространения единых образов (в виде выставок) являются достаточно хрупкими, поскольку вписываются в разные национальные нарративы. Эта сообщность производима перформативно, но с трудом выражаемая дискурсивно. Стремление официальных представителей России через обращение к различным события прошлого обозначить свою историческую значимость, возвещать о воинской славе спасительницы, казалось бы, находит встречную готовность признания этого статуса. Однако проблема заключается в том, что политически Болгария идет именно по общеевропейскому пути, что требует подчеркивание единства судьбы европейских народов. Неудивительно здесь столь трепетное отношение к памяти о спасенных евреях (ведь Холокост связующее звено общеевропейской культуры памяти). Другим словами, за «идеальным измерением» российско-болгарских отношений фактически отсутствует общий политический проект. Это объясняет и то, что в контексте внешнеполитического дискурса Болгарии выражение благодарности Россией не ограничивается. Конечно, нельзя обходить стороной факт существования определенной тенденции, направленной на размывание роли России в истории Болгарии, однако стоит понимать, что она на данный момент не является доминирующей, а различного рода медийные скандалы и проведение слишком жесткой линии по «отстаиванию достижений прошлого» лишь усиливают ее.

Из этой ситуации есть только два выхода. Первый: медийные «войны памяти» будут периодически возникать вновь и вновь до тех пор, пока не появится политическая воля к налаживанию взаимоотношений. Второй: произойдет трансформация способов обращения к прошлому. И это могло бы быть выгодным именно России, если бы символические игры были направлены не только на соприкосновение с возвышенным и обозначение собственной значимости (что тоже важно!), но и на формирование новых социальных связей. Другими словами, общее прошлое должно быть не просто способом публично что-то засвидетельствовать, но и – прежде всего – предлогом для активизации различного рода сотрудничества. Совместные исследовательские, популяризаторские, туристические, художественные и иные проекты в этом случае подчиняются иной прагматике, а именно формированию сетей доверия, социальных связей (например, между творческим кругами, талантливой молодежью), которые затем можно было бы использовать для активизации взаимодействия в экономической и политической сферах.

Автор выражает благодарность доктору Р. Михневой (Софийский университет) и к.ист.н. Н.С. Гусеву (Институт Славяноведения РАН) за ценные замечания, высказанные во время работы над статьей.

1. Александер Дж. Смыслы социальной жизни: Культурсоциология. М.: Праксис, 2013. 640 c.
2. Андресон П. Перипетии гегемонии. М.: Институт Гайдара, 2018. 296 с.
3. Баева И. Болгария в 1985–1991 гг. – от самого верного советского сателлита при Тодоре Живкове к повороту на Запад и началу демократии // Studia historiae Bulgariae et Europae Orientalis. К юбилею Т.В. Волокитиной. М.: Институт славяноведения РАН, 2017. С. 139-164.
4. Баева И. Политическа употреба на руско-турската освободителна война от 1877 – 1878 г. в България след 1989 г. // Войни. Революции. Памет. Т. 3 / Ред. Р. Михнева, К. Грозев, М. Фролова. София, 2017. С. 172-184.
5. Баторевич Н.И., Кожицева Т.Д. Памятники российскому воинству за рубежом (XVIII – начало XX в.). СПб: Дмитрий Булавин, 2011. 336 с.
6. Бурлинова Н., Иванченко В., Грибкова Д. Российская публичная дипломатия в 2017 г. М.: Креативная дипломатия, 2017. 36 с.
7. Валева Т.Э. Новые приоритеты Болгарии // Современная Европа. 2003. № 2. С. 87-95.
8. Васильев А. Постсоциалистическая Болгария: два десятилетия преобразований [Электронный ресурс] // Российский совет по международным делам. 2012. 31 янв. URL: http://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/postsotsialisticheskaya-bolgariya-dva-desyatiletiya-preobraz/?sphrase_id=143601 (дата обращения: 10.03.2018).
9. Ведерникова Т. Война империи за свободу болгар (о социальном и этноконфессиональном составе российских участников русско-турецкой войны 1877-78 гг.) // Войни. Революции. Памет. Т. 3 / Ред. Р. Михнева, К. Грозев, М. Фролова. София, 2017. С. 85-93.
10. Вершинина И.А., Курбанов А.Р. Социально-политические изменения и трансформация городского пространства (на примере столиц Восточной Европы) // Вестник Московского университета. Серия: социология и политология. 2018. № 1. С. 107-126.
11. Геруа Б.В. Вооруженные силы Болгарии. СПб.: Главное управление Генерального штаба, 1911. 68 с.
12. Грибан И. Русско-турецкая война 1877-1878 гг. в образовательном пространстве России (по материалам школьных учебников по истории) // Войни. Революции. Памет. Т. 3 / Ред. Р. Михнева, К. Грозев, М. Фролова. София, 2017. С. 185-192.
13. Гришина Р.П. Заметки об изданиях, посвященных 130-летию русско-турецкой войны и освобождению Болгарии // Славяноведение. 2010. № 3. С. 3-19.
14. Гулиев И. Дело – труба: Россия на развилке газовых потоков [Электронный ресурс] // Российский совет по международным делам. 2016. 16 авг. URL: http://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/delo-truba-rossiya-na-razvilke-gazovykh-potokov/ (дата обращения: 10.03.2018).
15. Гусев Н.С. Образ России и русских в сознании Болгар в период балканских войн 1912-1913 гг. // Дриновський збирник. 2013. № 6. С. 170-179.
16. Гусев Н.С. По следам русской эмиграции в Софии // Вестник МГИМО-Университета. 2017. № 5. С. 237-240.
17. Гусев Н.С. Русские и болгары после Балканских войн: взаимное разочарование // Славянский альманах 2014. [Вып. 1–2]. М., 2014. С. 123–133.
18. Гусев Н.С. Русский «фронт» борьбы за Македония // Родина. 2014. № 6. С. 82-85.
19. Иванов И. Западная цивилизация против советской памяти [Электронный ресурс] // Военное обозрение. 2016. 18 февр. URL: https://topwar.ru/91075-zapadnaya-civilizaciya-protiv-pamyat-sssr.html (дата обращения: 10.03.2018).
20. Каспэ С.И. Политическая теология и nation-building: общие положения, российский случай. М.: РОССПЭН, 2012. 192 с.
21. Катона В. Веские аргументы Пентагона [Электронный ресурс] // Российский совет по международным делам. 2015. 27 июля. URL: http://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/veskie-argumenty-pentagona/ (дата обращения: 10.03.2018).
22. Ковалев М.В. Русско-турецкая война 1877-1878 гг. в исторической памяти русской эмиграции // Славянский альманах. 2016. № 1-2. С. 109-125.
23. Коктыш К.Е. Когнитивные интеграторы: опыт моделирования социальной динамики // Вестник МГИМО-Университета. 2010. № 4. С. 255-260.
24. Коненкова А.К. Храмы-памятники, построенные в память содружества славянских народов в русско-турецкой войне 1877-1878 гг. // Славянский мир в третьем тысячелетии. 2013. № 8 (1). С. 307-313
25. Косик В.И. Софии русский уголок. Очерки со стихами о русских, покинувших Россию после октябрьской революции 1917 года и последовавшей за ней гражданской войны. М.: ПРОБЕЛ-2000, 2008. 236 с.
26. Малинов Н. О судьбе русских некрополей в Болгарии // Острова нашей памяти. Судьбы русских некрополей на чужбине / Под ред. О.В. Петровской. М.: РИСИ, 2013. С. 54-57.
27. Миллер А.И. Политика памяти в посткоммунистической Европе и ее воздействие на европейскую культуру памяти // Полития. 2016. № 1. С. 111-121.
28. Михнева Р., Грозев К., Рупчева Г. "Малката Русия" на жълтите павета. София: Камея Груп ЕООД, 2016. 246 с.
29. Морозов В.Е. Россия и Другие. Идентичность и границы политического сообщества. М.: НЛО, 2009. 651 с.
30. Сергеев В.М., Алексеенкова Е.С. Теория и практика политической коммуникации. М.: МГИМО-Университет, 2010. 125 с.
31. Страсти по юбилею. 140-летие освобождения Болгарии от османского владычества в российской и болгарской политической риторике [Р. Михнева, М.М. Фролова, Т.В. Волокитина, И. Думиника, Н.С. Гусев, А.С. Стыкалин] // Историческая экспертиза. 2018. № 2. С. 100-127.
32. Хархордин О.А. Основные понятия российской политики. М.: Новое литературное обозрение, 2011. 328 с.
33. Эрлих С.Е. Глобальная память информационного общества: этика, идентичность, нарратив // Историческая экспертиза. 2016. № 3. С. 11-32.
34. Юренева Т.Ю. Русско-турецкая война 1877-1878 гг.: Болгария, Россия и СССР в поисках музейной версии // Вестник славянских культур. 2016. № 4. С. 21-33.
35. Як Б. Национализм и моральная психология сообщества. М.: Издательство Института Гайдара, 2017. 520 с.
36. Bottici Ch., Challand B. Imagining Europe Myth, Memory, and Identity. Cambridge University press, 2013. 200 p.
37. Büttner, S. Delius A. World Culture in European Memory Politics? New European Memory Agents Between Epistemic Framing and Political Agenda Setting // Journal of Contemporary European Studies. 2015. Vol. 23. No. 3. P. 391-404.
38. Feierstein D. Genocide as Social Practice. New Brunswick: Rutgers University Press, 2014. 288 p.
39. Fierke K.M. Who is my neighbour? Memories of the Holocaust/al Nakba and a global ethic of care // European Journal of International Relations. 2014. Vol. 20 (3). P. 787–809.
40. Ganev V. The Inescapable Past. The Politics of Memory in Post-Communist Bulgaria // Twenty Years after Communism: The Politics of Memory and Commemoration / Ed. by Bernhard M. and Kubik J. Oxford: Oxford University Press, 2014. P. 214-231.
41. Greenspan E. A Global Site of Heritage? Constructing Spaces of Memory at the World Trade Center Site // International Journal of Heritage Studies. 2005. Vol. 11. No. 5. P. 371-384.
42. Gur-Ze'ev I., Pappé I. Beyond the Destruction of the Other’s Collective Memory. Blueprints for a Palestinian/Israeli Dialogue // Theory, Culture & Society. 2003. Vol. 20. N. 1. P. 93-108.
43. Kaneva N. Remembering Communist Violence. The Bulgarian Gulag and the conscience of the West // Journal of Communication Inquiry. 2007. Vol. 31. No. 1. P. 44-61.
44. Kucia M. The Europeanization of Holocaust Memory and Eastern Europe // East European Politics and Societies and Cultures. 2016. Vol. 30. No. 1. P. 97-119.
45. Levy D., Sznaider N. The Holocaust and the Formation of Cosmopolitan Memory // European Journal of Social Theory. 2002. Vol. 5. No. 1. P. 87-106.
46. Marchard O. Post-Foundational Political Thought. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2007. 198 p
47. Mihelj S. Memory, post-socialism and the media: Nostalgia and beyond // European Journal of Cultural Studies 2017. Vol. 20 (3). P. 235 –251.
48. Oates-Indruchová L., Mueller W. From the Iron Curtain to the Schengen Area: Memory Cultures of Bordering Communist and Postcommunist Europe // East European Politics and Societies and Cultures. 2017. Vol. 31. No. 2 P. 227 –233.
49. Ofer, D. Tormented Memories: The Individual and the Collective // Israel Studies. 2004. Vol. 9 Is. 3. P. 137-156.
50. Pentzold C. Fixing the floating gap: The online encyclopaedia Wikipedia as a global memory place // Memory studies. 2009. Vol 2. No. 2. P. 255–272.
51. Ryan L. Cosmopolitan memory and national memory conflicts: On the dynamics of their interaction // Journal of Sociology. 2014. Vol. 50. №4. P. 501–514.
52. Stepnisky J. Global Memory and the Rhythm of Life // Behavioral Scientist. 2005. Vol. 48 No. 10. P. 1383-1402.

---

¹ См.: например, фигуру «ложной Европы», воспроизводящуюся в дискурсе внешнеполитической идентичности: См.: [29, с. 315-418].
² Приветствие участникам и гостям празднования Дня славянской письменности и культуры // Президент. Официальный сайт. 2012. 24 мая http://kremlin.ru/catalog/keywords/81/events/15420
³ РГАКФД. № 5365. Болгария, 1946 г. Реж. Р. Кацман.
⁴ О поздравительной телеграмме президента России В.В. Путина президенту республики Болгария Г.Пырванову по случаю национального праздника // МИД России. Официальный сайт. 2002. 3 марта. URL: http://www.mid.ru/web/guest/maps/bg/-/asset_publisher/10DlCiVBpk4q/content/id/564576 (дата последнего обращения 04.06.2017).
⁵ Интервью Президента России В.В.Путина Болгарскому национальному телевидению и газете «Труд», Москва, 27 февраля 2003 года // МИД России. Официальный сайт. 2003. 1 марта. URL: http://www.mid.ru/web/guest/foreign_policy/international_safety/crime/-/asset_publisher/3F5lZsLVSx4R/content/id/530470 (дата последнего обращения 04.06.2017).
⁶ Россия и Болгария: давние традиции дружбы и задачи сегодняшнего дня. Статья опубликована в болгарских СМИ: «ТРУД», «24 ЧАСА», «СТАНДАРТ», «СЕГА», «ДУМА», «РУСИЯ ДНЕС» // Президент России. Официальный сайт. 2008. 17 янв. URL: http://kremlin.ru/events/president/transcripts/24775 (дата последнего обращения 04.06.2017).Статья опубликована в болгарских СМИ: «ТРУД», «24 ЧАСА», «СТАНДАРТ», «СЕГА», «ДУМА», «РУСИЯ ДНЕС»
⁷ Интервью Министра иностранных дел России С.В.Лаврова болгарскому информационному агентству «Фокус», опубликованное 7 июля 2014 года // МИД России. Официальный сайт. 2014. 7 июля. URL: http://www.mid.ru/web/guest/maps/bg/-/asset_publisher/10DlCiVBpk4q/content/id/678494 (дата последнего обращения 04.06.2017).
⁸ Брифинг официального представителя МИД России М.В.Захаровой, Москва, 11 марта 2016 года // МИД России. Официальный сайт. 2016. 11 марта. URL: http://www.mid.ru/web/guest/foreign_policy/news/-/asset_publisher/cKNonkJE02Bw/content/id/2140275 (дата последнего обращения 04.06.2017).
⁹ Слово на президента Румен Радев по повод Националния празник на България – Трети март // Президент Болгарии. Официальный сайт. 2018. 3 марта https://www.president.bg/speeches-and-statements4285/slovo-na-prezidenta-rumen-radev-po-povod-natsionalniya-praznik-na-balgariya-treti-mart.html
¹⁰ Прессъобщение за приноса на Украйна и украинците в Освобождението на България // Посольство Украины в республике Болгария. 2018. 3 марта http://bulgaria.mfa.gov.ua/ua/press-center/news/63388-pressobshhenije-za-prinosa-na-ukrajna-i-ukraincite-v-osvobozhdenijeto-na-blgarija
¹¹ См. дискуссию с участием российских и болгарских историков на страницах журнала «Историческая экспертиза»: [31].
¹² https://www.facebook.com/boyko.borissov.7/videos/2135590616668997/
¹³ Патриарх Кирилл разочарован размыванием роли России в освобождении Болгарии // ТАСС. 2018. 4 марта http://tass.ru/obschestvo/5006763
¹⁴ Обзор прессы по казачеству (30.06-16.07) // МИД России. Официальный сайт. 2014. 25 июля. URL: http://www.mid.ru/web/guest/materialy-komissii-po-voprosam-kazac-ih-obsestv/-/asset_publisher/aLRfN6MT9msV/content/id/676799 (дата последнего обращения 04.06.2017).
¹⁵ Изложби за войната жънат голям успех в цяла Русия Копирано // Страна. 2017. 24 нояб. http://www.standartnews.com/mneniya-intervyuta/izlozhbi_za_voynata_zhanat_golyam_uspeh_v_tsyala_rusiya-365375.html