Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Средневековья

Язык — это диалект, обладающий собственной армией и флотом.
Макс Вайнрайх, филолог-гебраист

Вопрос о том, чему Россия скажет «да», о том, какова русская культура, приводит к попытке выяснить место России в мире. Действительно, если мы сомневаемся в существовании чего-либо, разумно узнать, имеет ли место в мире это «нечто». Имеющее место почитается реальным. Первым определением места России становится отрицательная позиция; некоторые характеризуют искомое место указанием, где его нет.

М. Назаров

Люди, считавшие Россию отличной от Запада цивилизацией, имелись задолго до XIX века. Показателен уже выбор восточного (а не западного) христианства св. Князем Владимиром; несомненным чувством избранности проникнуто «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона; а в Московской Руси это выразилось в идеологии Третьего Рима как истинной вселенской империи — хранительницы истины, отличной от латинского Запада.

Лишь в петровский период это русское самосознание поблекло, и славянофилы-почвенники лишь интуитивно нащупывали пути возврата к нему с привлечением, как верно замечено В.Ф. /Чесноковой/, западного понятийного аппарата «тонкой логической проработки». Но четкой историософской системы координат они еще не восстановили; глубину западной апостасии («страны святых чудес») они поначалу даже не чувствовали, как и удерживающую миссию России в эсхатологической перспективе последних времен (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

России нет на Западе. Это сейчас стало очень тривиальным высказыванием, и на эту тривиальность стоит обратить внимание. Раньше считали, что Россия — это часть Запада (вспомним приведенное выше высказывание Вяч. Иванова/1915/). В XIX веке, во времена старых славянофилов, а затем в начале XX века, перед мировой войной, было довольно много мыслителей, которые с уверенностью, как о чем-то тривиальном, говорили, что Россия есть часть западной цивилизации. Ее особенности рассматривались примерно так, что у каждой страны Запада есть свои особенности, есть у Англии и Германии, Франции и Польши — ну и у России есть особенности, но ведь совершенно очевидно, что она — часть Запада.

Этой точки зрения в сегодняшней нашей дискуссии не встретилось вовсе (наиболее близкую к этой позицию заняли, пожалуй, В. Межуев и А. Кара-Мурза). Западники и почвенники сегодня согласны в одном — Россия не является Западом. Конечно, тезис этот сопровождается рядом оговорок, но в целом согласие достигнуто. Это согласие по умолчанию является основным для характеристики сегодняшнего этапа истории России. Мы можем сказать, что XX век, а точнее — период между началом Первой мировой войны и революцией в России и до развала СССР, привел к четкому результату: в своем самоосознании Россия перестала относить себя к Западу.

Хорошо, но к чему же она относится? Такой группы явлений нет. Нет класса объектов, к которому уверенно причисляют Россию, вышедшую из Запада. Обычно говорят, что она представляет собой особый мир. Тогда встает вопрос, каковы признаки этого особого мира, чем он отличается от всех остальных «миров»?

И тут мы с некоторым удивлением обнаруживаем, что центральной позицией в описании места России является концепция «моста». Наиболее часто и наиболее охотно Россия характеризуется не как некий самостоятельный мир с набором определенных признаков и задач развития, а как нечто переходное, как мост. Самобытность России в концепциях, признающих, что она особый мир, — выводится из того, что она — мост. Действительно, есть такой метод классификации объектов, когда любой объект, обладающий промежуточными свойствами между выделенными классами, выделяется в особый класс. Однако классификация такая очень неэкономна, классов создается очень много, и обычно предпочитаются все же иные методы классификации, в которых делаются попытки выделить существенные черты в многообразии объектов, так чтобы можно было объекты переходные, не маскируя их переходность, все же отнести к одному из значимых классов. Так или иначе, сначала нам надо ознакомиться с концепцией «моста» между культурами. Мост может выглядеть таким образом, что русская интеллигенция признается целиком европейской, а Россия в целом — нет.

В. Межуев

Разве существование русской интеллигенции привсей ее разнородности и разноголосице само по себе не свидетельствует о нашей европейскости? Я не считаю всю Россию Европой, но образованную, просвещенную Россию, представленную как западниками, так и славянофилами, даже с учетом различия их отношения к той же Европе, несомненно, отношу к Европе. О духовной близости православной России к христианскому Западу я уже не говорю. Что удивительного в том, что мы сравниваем и соотносим себя с теми, кто близок нам по вере? Ведь та или иная вера лежит в истоке любой культуры.

/.../ Европа без России — еще не вся Европа. Как нет христианства без православия, так нет и европейской культуры без русской. Россия изначально — не часть католической, протестантской или буржуазной Европы, но другая, пусть восточная, половина Европы, существующая наряду с западной. Наши западники думают иначе. Они только Западную Европу считают Европой, отказывая в праве называться Европой всему, что на восток от нее, т. е. тому, что идет от «второго (православного) Рима»— Византии. «Византизм» для них— синоним косности, отсталости, восточного варварства, но не такая же, как западноевропейская, часть культурной Европы со всеми ее достоинствами и недостатками. Лишь обе они образуют Европу. Сводить ее лишь к католической (латинской) или буржуазно-протестантской Европе, исключая из нее Россию — православную и светскую, значит предельно упрощать проблему (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Здесь В. Межуев настойчиво обращает внимание на то, что Россия имеет прямое отношение к Европе, частично она — совсем Европа, но в то же время Европой является не вся Россия.

В. Межуев

Русская культура — многопластовое образование. Она включает в себя и языческое наследие славянских племен, и православно-христианскую традицию, идущую от Византии, и азиатскую прививку в период татаро-монгольского ига, и светскую культуру, подобную той, что сложилась в Европе Нового времени. Все вместе они представляют достаточно разнородный сплав, еще и сегодня до конца не спрессованный в органическую целостность (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Эта концепция взаимодействия и перехода, выражающаяся в метафоре «моста», вызывает такую реакцию.

Л. Аннинский

Что уж говорить о народах, стиснутых соседями справа и слева? Любая такая стиснутая культура утверждает, что она — мост. Поляки — мост между Россией и Европой. Румыны — мост между латинством и славянством. Немцы — мост между Западом и Востоком Европы. Итальянцы — между Европой и Африкой. Испанцы — мост аж через Атлантику. Как и британцы, только те севернее.

Россия — то же самое. Из варяг ли в греки, шелковым ли путем, Транссибом ли или по трансшоссе Финляндия — Аляска (через Урал) — сигаем из-под родных осин на Земшар, а потом обратно. Обречены быть средостением. Созданы для «диалога сторон», из нас же вербуемых. Перетягиваем канат: на одном конце — вечно-американская деловитость, на другом — вечно-русский размах (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

В. Межуев

И все же в той мере, в какой русская культура создавалась и распространялась образованными слоями русского общества, она, несомненно, являла собой одну из европейских культур (наряду с немецкой, английской, французской и пр.). Почему именно европейскую, а не какую-то другую или просто русскую? Потому, как я полагаю, что русская культура в значительной части формировалась, во-первых, в русле общей с Европой христианской традиции, во-вторых, под прямым влиянием ново-европейской мысли (от просветительской до романтической, от либеральной до социалистической), по-своему возродившей культурное наследие грекоримской античности. Этим не отменяется своеобразие русской культуры среди европейских, но ведь и последние не являют собой полного тождества. /.../ Следует вообще избегать слишком упрощенных и абстрактных суждений об отношении России к Европе: Россия в чем-то — Европа, а в чем-то — находится за ее пределами, но даже там, где она — Европа, она — не во всем та Европа, которая существует на Западе (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Уверенно отделяя Россию от Запада, можно попытаться указать признаки ее самостоятельности.

А. Уткин

Россия, повторяю, не прошла через эти революции /сделавшие Запад— Западом.— Л.Б., Г.А./. Поэтому Западом она не была и не является. Более того, ее специфика в том, что она — единственная незападная страна, которая никогда не была в политическом плане колонией Запада, и поэтому непосредственного влияния на ее жизненный уклад он оказать не мог.
/.../ Огромность территории в сочетании с геополитическим положением — выход к морям, роль моста между Европой и Азией, и сами по себе позволяют России оставаться великой державой или, по крайней мере, региональным лидером. Есть у нее и еще один ресурс: Россия — ядро пространства, называемого СНГ. Здесь существуют доступный для России рынок, перспектива сближения. Происходящие в России процессы демократизации и создания рынка при всем их несовершенстве делают ее оплотом модернизации на этом пространстве. Я уже не говорю о том, что заслуженную славу создают стране российская культура, наука, образование (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Эти черты, описываемые автором, действительно характеризуют Россию как самостоятельное государство, но не могут служить для характеристики «места России». Ведь точно так же можно описать Швейцарию, которая имеет все необходимое, чтобы оставаться суверенным государством. Дело не в указании на возможность проведения страной самостоятельной политики и не в гарантиях независимости, а в описании мира на языке крупных цивилизационных блоков, подобных Западу, и указании места России в этой картине.
Конечно, нет необходимости следовать какому-то искусст-венному языку. Можно сказать, что указанные блоки — лишь продукт теоретического осмысления, возможно ложного, и вернуться к реальности, к конкретным странам. Но тогда нельзя употреблять слово «Запад» и нельзя видеть, что реальная история стран Западной Европы настоятельно показывает, что они представляют собой нечто большее, чем ряд автономных государств, что во многих вопросах они выступают как целое. Если мы видим эти «целые », придется считать, что «Запад» или «мир ислама» — не только теории, но и реальность. Если же мы договоримся замечать эту реальность, мы возвращаемся к вопросу о месте России.

При попытке описания ее положения на упомянутом языке мы вновь возвращаемся к концепции моста.

В. Федотова

Глядя на нашу страну из Стамбула или Пекина, мы увидим, прежде всего, российскую «западность», «европейскость». А при взгляде из Парижа или Лондона в ней обнаружится элемент «восточности», «азиатскости». Строя свои отношения с Западом, Россия консолидирует всю свою способность предстать «русским европейцем», как назвал свою книгу В. Кантор. Но в диалоге с Китаем или Индией она мобилизует свои евразийские или даже азиатские начала. Мы — не можем стать Западом и не можем стать Востоком. Мы принадлежим Европе, но Европе «другой», незападной, если иметь в виду не наш этнический состав или географическое местоположение, а существо нашего развития. Причем «другая» Европа не означает Европы «второй», всего лишь отставшей от западной. Она характеризуется другим культурным кодом, сформировавшимся на ветви православного христианства, влияние которого имплицитно включено в светскую культуру. /.../ Наше стремление обсуждать свою идентичность в терминах «Запад— Восток» не находит отклика ни на Западе, ни на Востоке. Таким образом, никто из живущих как на Западе, так и на Востоке и никто из всерьез занимающихся проблемами России не склонен воспринимать Россию ни как Запад, ни как Восток. Она, если говорить геополитически, сохраняет статус моста, специфического пространства. Оно в достаточной степени модернизировано, в него в определенной мере интегрированы славянские, тюркские, угро-финские и другие народы посредством модернизаторской роли русского народа как народа европейского (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Здесь концепция моста преобразовывается в представление о «другой Европе». Утверждается, тем самым, что Запад представляет собой единство, но в истории это единство разделяется на две «субъединицы», которые все больше отличаются между собой. Однако, как бы мы ни назвали сущность, возникающую в истории, нам надо ее охарактеризовать. У Тома Сойера было два костюма, повседневный и «тот, другой», который надевался по выходным. Если бы в мире существовало всего два региона, мы обошлись бы для России названием «другая Европа», но мир богаче Тома, и нам надо представить себе, что же такое Россия — раз она не «та Европа».

Описание мира на языке цивилизационных блоков имеет давнюю историю. Вслед за работами некоторых немецких авторов XIX века (прежде всего — Рюккерта) Н. Данилевский создал концепцию цивилизаций, впоследствии подобные теории создали Шпенглер и Тойнби. Сейчас разработано уже довольно много таких теорий, отличающихся числом выделяемых блоков и спецификой отношений между ними.

В нашем диалоге с собственной концепцией такого рода выступил Г. Померанц.

Г. Померанц

Четыре культурных мира — это миры латинский, исламский, индийский и дальневосточный. У каждого такого мира есть замах на мировое значение, но пока ездили на лошадях и на верблюдах, это можно было осуществить только в крупном регионе. И вот недавно мне пришли в голову заметные приметы этого деления на культурные миры. Это, во-первых, единое священное писание, каким бы оно ни было. Им может быть и корпус изречений Конфуция, и Библия. Далее, каждый культурный мир охвачен единым языком и шрифтом. Для региона Дальнего Востока язык и шрифт совпадают. Границы иероглифической культуры — это границы дальневосточного культурного мира. Если описать таким образом индийский мир, не вдаваясь в метафизику, можно сослаться на авторитет Вед, шрифт деванагари, язык санскрит. Мир ислама — это Коран, арабский язык, арабский шрифт, сохраняемый и персидским, и тюркским, и любыми другими языками, на которых говорят люди исламской культуры.

В результате единства Текста, Языка и Слова (шрифта) возникает некое общее поле информации. То есть можно и с информационной точки зрения подойти к культурному миру. Культурный мир — это некое общее поле информации, связанное неким общим духовным содержанием. Например, латинский мир, определяемый латинской Библией, латинским шрифтом, латинским языком. Латинский язык лег в основу многих языков и во всяком случае как-то участвовал в формировании других европейских языков. Латинский шрифт, даже сам по себе, именно как шрифт, сыграл важную роль при формировании латинского мира. В латинском шрифте, так же как и в шрифте деванагари, так же как в иероглифах и в арабской вязи, есть глубокая связь с эстетикой пластических искусств. Китайские иероглифы, которые выписываются на картинах эпохи Сун, органически связаны с художественным текстом. Я помню одного из наших друзей, ныне покойного, который хотел использовать стихи для оформления картин, писать стихи на полях своих картин. Я думаю, он не сумел бы этого сделать, потому что латинская по стилю послепетровская кириллица на поля его картин не ложится, не вяжется. Тогда как иероглифы прекрасно вязались с китайскими картинами. Арабская вязь шрифта недаром связывается с узором, декором. В то же время латинский шрифт связывался со стилем латинской архитектуры.

Был и еще один культурный мир, но он умер. Был византийский мир. Это был особый порядок и особый склад искусств, но он не сумел удержаться. В набор культурологических понятий следует ввести понятие «устойчивость». По этому параметру Византия проиграла, она не умела учиться на своих ошибках. Если говорить о наборе показателей, характеризующих ее культурный мир, то это были греческий текст, Писание, с греческой очень разработанной аскетической литературой, которую сейчас плохо знают на Западе, но, кстати, ее и в России плохо знают. Помимо Писания в составляющие византийского культурного мира входили свой шрифт и сам греческий язык, который византийцы не имели энергии перенести за пределы первоначальной зоны его распространения. Получилось так, что при дальнейшем распространении христианства греческие тексты Писания переводились. Это и было началом распада Византийского мира. Византия была, я бы сказал, политически недостаточно энергичной субэкуменой. Отец Георгий Чистяков, который по образованию классик, написал замечательную статью, по-моему неожиданную для православного, где он доказывал, что слабости Византии органически связаны с традиционной раздробленностью греческих полисов, и эта традиция так и не была до конца преодолена Византийской империей.
Россия сперва казалась осколком византийского мира. Но она подверглась мощному влиянию татарского ислама, а потом очень мощному влиянию Запада. Россия — это луковица, в которой слой наложен на слой, причем эти слои крепко связаны, и если мы пытаемся добраться до сущности, отбросив все поверхностное, то мы рискуем оказаться с нулем. Потому что в конце концов самая цветущая пора русской культуры — это культура европеизированной России, XIX век: Толстой, Достоевский...

Россия по основам своей цивилизации — Азия, но эту Азию Петр повернул в Европу и европеизировал верхний слой, оставив азиатским народ. В результате, когда империя в конце концов рухнула, верхний европейский слой был почти полностью сметен и в несколько приемов просто уничтожен. Поэтому-то сейчас, конечно, для нас проблемой мне кажется возвращение в Европу. Куда же нам еще идти? Евразию я считаю фантомом. Потому что самостоятельный культурный мир требует особого священного писания, особого языка — в общем, можно повторить все приметы культурных миров. Всего этого в «Евразии» нет. Из признаков самостоятельного культурного мира в России есть только славянский перевод греческого писания.

Мы получили икону от византийцев, самодержавие — от татар, самосознание личности — от Европы. Россия даже не двойственна, она тройственна. Внутренне.

/.../ Россия не сливается ни с одним из этих миров и не составляет отдельного мира. Но она вполне способна сыграть самостоятельную роль в современном мировом развитии. Мы, конечно, не можем лидировать в экономике. Мы не можем лидировать и в политике, которая связана с экономикой. Но мы можем лидировать в ясном понимании современных проблем. Никогда не упускать из виду угрозу экологического тупика, к которому ведет неограниченное развитие технологии (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Оказывается, даже при последовательной проработке общей концепции культурных миров, в которой цивилизации относятся к очень крупным единствам — их сейчас всего четыре на планете (Г. Померанц очень экономен, у других авторов число независимых культурных миров более десятка), — даже в этой концепции Россия оказывается смешанной единицей, не входящей ни в один культурный мир, не являющейся остатком никакого культурного мира. И в этой концепции Россия оказывается на распутье. Один из вариантов, высказанных Померанцем, — совет идти в Европу, но — потому что больше идти некуда. Совет произносится, как можно видеть, без особых надежд, что Россия туда доберется. Мягко говоря, такой результат не вдохновляет — и не по причине трудностей пути или неприятной необходимости быть чем-то межеумочным, когда вокруг ходят радостные «целые ». Эта концепция не устраивает именно как теория: слишком легкомысленным кажется призыв «идти в Европу» — наудачу, авось получится, потому что больше идти некуда. Другой вариант значительно оптимистичнее: Россия «вполне способна сыграть самостоятельную роль в современном мировом развитии». Выбор варианта, как понятно, не за прогнозистом, а за Россией.

Померанц указывает, что те особые трудности, с которыми встретилась Россия, и являются нашей надеждой на благополучный исход — мы глубже, чем другие страны, прочувствовали уроки XX века и имеем возможность развить в душах особую глубину, которая дается большими испытаниями, и из глубины придет ответ. Другие участники диалога сомневаются в реалистичности этого пути — не для отдельного человека, а для целой страны.

С. Цирель

Да простит меня глубокоуважаемый Григорий Соломонович Померанц, но я сомневаюсь, что России и россиянам суждено глубже, чем другим, понять проблемы современного мира и благодаря этому найти в нем свое место. Его глубокое и блестящее по форме эссе реально обращено все же в прошлое, а не в будущее. А более созерцательная, чем сегодня, жизнь, к которой призывает Григорий Соломонович, еще очень долго будет оставаться недостижимым идеалом — хотя бы потому, что быстрые процессы в экономике запустили столь же быстрые процессы в экологии, которые требуют незамедлительного и отнюдь не созерцательного реагирования. Мир, в котором живут миллиарды людей вопреки законам естественного отбора, — это искусственный мир, который требует постоянной гонки уже просто для того, чтобы поддерживать свое существование. Джинн вырвался из бутылки еще в начале Нового времени, и я не могу представить себе в обозримом будущем реальных некатастрофических путей замедления темпа исторического времени, как бы нам этого ни хотелось. /.../ Попробую, однако, обозначить и свою собственную позицию. Ее можно свести к следующим основным тезисам:

— из всех цивилизаций нам ближе всего западная; восточная идентификация России, по крайней мере после Петра I, невозможна;

— у России есть существенные цивилизационные отличия от нынешнего Запада, реальный объем которых в настоящий момент определить невозможно, ибо их очень трудно отчленить от стадиальных и от последствий большевистского эксперимента;

— даже те цивилизационные отличия, которые удается выделить, не образуют единого (азиатского или евроазиатского) комплекса; внутренняя конфликтность или даже раскол является более значимым признаком российской культуры, чем все остальные особенности;

— ситуация, в которой оказалась Россия после 70 лет тоталитарной власти и государственной экономики, уникальна, и, хотя вариант вестернизации страны наиболее вероятен, точный прогноз невозможен;

— существует почти общепризнанное принципиальное отличие России от Запада и Востока, которое в наибольшей мере определяет наше будущее (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

И снова мы остаемся ни с чем — не самостоятельные и не при Европе, куда ни вновь пойти, ни вернуться, без возможности прогноза и без описания пройденного пути. Такая картина вырисовывается в нашем диалоге. Но он идет в тяжелое для России время, откуда и впрямь не видно дорог. Может быть, раньше, когда горизонт не застилала пыль от рухнувшей империи, наши пути были видны лучше?

П.Я. Чаадаев. 1837. Апология сумасшедшего

Мир искони делился на две части — восток и Запад. /.../ Мы живем на востоке Европы — это верно, и тем не менее мы никогда не принадлежали к востоку. /.../ Мы просто северный народ и по идеям, как и по климату.

К. Леонтьев. 1880-е гг.

Россия, имеющая стать во главе какой-то новой восточной государственности, должна дать миру и новую культуру, заменить этой новой славяно-восточной цивилизацией отходящую цивилизацию романо-германской Европы. /.../ Надо совершенно сорваться с европейских рельсов и, выбрав совсем новый путь, — стать /.../ во главе умственной и социальной жизни всечеловечества.

B. О. Ключевский. 1880-е гг.

Исторически Россия /.../ не Азия, но географически она не совсем Европа. Это переходная страна, посредница между двумя мирами. Культура неразрывно связала ее с Европой, но природа наложила на нее особенности и влияния, которые всегда влекли ее к Азии, или в нее влекли Азию.

C. Ю. Витте

Находясь на границах двух столь различных миров, восточноазиатского и западноевропейского, имея твердые контакты с обоими, Россия, собственно, представляет собой особый мир. Ее независимое место в семье народов и ее особая роль в мировой истории определены ее географическим положением и в особенности характером ее политического и культурного развития, осуществлявшегося посредством живого взаимодействия и гармоничной комбинации трех творческих сил, которые проявили себя так лишь в России. Первое — православие, сохранившее подлинный дух христианства как базис воспитания и образования; во-вторых, автократизм как основа государственной жизни; в третьих, русский национальный дух, служащий основанием внутреннего единства государства, но свободный от утверждения националистической исключительности, в огромной степени способный на дружеское товарищество и сотрудничество самых различных рас и народов. Именно на этой базе строится все здание российского могущества, (цит. по: Уткин. 2001. Первая мировая война, с. 32).

Н.А. Бердяев. 1946. Русская идея

В России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории — Восток и Запад. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира. И всегда в русской душе боролись два начала, восточное и западное.

Г. С. Померанц. 1988. Однониточные теории // Выход из транса. 1995, с. 366.

Помимо общих параметров истории есть еще местные. Например, Россия складывалась не внутри коалиции, а на общей окраине западного мира, византийского мира /.../ и степи /.../. Положение навязывало ей задачу нового вселенского синтеза — и не давало ни времени, ни сил сосредоточиться на этой задаче /.../.

Так мы опять пришли к современности и можем теперь утверждать, что и раньше по поводу России высказывались те же по типу точки зрения, что и на нашем форуме, всегда отмечались ее особенность, отличие от Европы и в то же время тесная связь с Европой; ничего более определенного сказано не было.

Вне рамок нашего диалога многие современные исследователи изучали вопрос, который нас сейчас интересует. К каким выводам они пришли? В.В. Ильин выделяет три мнения относительно цивилизационного статуса России.

В. В. Ильин. 2000. Российская цивилизация

1. Россия вышла из традиционной цивилизации, но не вошла в инновационную. 2. Россия не Европа, но должна войти в нее — классическая вестернизация. 3. Россия не цивилизация, но — пока, это цивилизация будущего. В России пока не цивилизация, а культура, которая вырабатывает цивилизацию будущего, каковая спасет гибнущую цивилизацию Европы.

Разбирая эти три позиции, В. Ильин приходит к выводу, что все три неверны. Основания: 1 — неверно по факту, Россия достаточно индустриальна; 2 — неверно из практических соображений, т. к. вестернизация у нас приводит к плохим результатам, пример — вестернизация Петра; 3 — неверно из-за нереалистичности.

В результате Ильин приходит к выводу, что Россия цивилизационно не принадлежит к Европе, они от разных корней, Россия — от восточного корня, которому свойственны деспотизм, несвобода, инерционность и проч. Однако, в отличие от классической позиции западников, В. Ильин считает, что отношения «отсталость» — «опережение» к России и Европе применять нельзя, слишком разные это цивилизации и с разными законами развития. То есть термин «отсталость» неприменим к России, так как она совсем иная, нежели Европа, между ними нет существенного сходства. Казалось бы, это прямое указание на вариант 3, но и он отвергнут.
Куда же в таком случае относится Россия? Ильин выделяет следующие макеты относительно России: 1) Москва — Третий Рим; 2) панславизм; 3) почвенничество; 4) народничество; 5) вселенская теократия; 6) большевизм; 7) вестерн. Все перечисленные макеты Ильин опровергает, не находя в них чего-либо ценного для понимания развития и дальнейшей судьбы России. Аргументация при опровержении применяется всегда внешняя — например, теократия отвергается потому, что сейчас век секуляризма и теократические модели нереалистичны.
Далее В. Ильин выстраивает собственный макет. Основанием для него служат положения, что цивилизационно человечество не едино (вариант концепции кругов цивилизаций); почвенная апология России химерична; Запад враждебен России. Тем самым Россия, по В.В. Ильину, не является самостоятельным культурным регионом (т. к. отвергается почвеннический макет) и не входит в иной регион. Выход для России он находит в определенной степени традиционный — построение Империи. Основная причина: без сильной власти Россия никогда не стояла и выстоять не сможет, ее особенность — необходимость для нее сильной власти. Этот рецепт Ильин сопровождает определенными оговорками: Империя — новая, гуманная, в общем — империя с человеческим лицом, уважающая и хозяйственно использующая свой цивилизационный фактор — человека.

Если перевести макет В.В. Ильина в привычные геополитические термины, то он относит Россию к Востоку. Восток в отличие от Запада — не единый регион, таковым он выступает только в противопоставлении Западу, а внутри он составляет конгломерат совершенно различных цивилизационных кругов. При чем же здесь империя? Это внутренняя характеристика образа правления, а раз уж мы обращаемся к концепции множества цивилизаций, следует сказать, куда данная страна относится.

Из некоторых оборотов мысли В. Ильина вырисовывается объяснение. Востоком быть крайне невыгодно. Сейчас мир делится уже иначе — на Север и Юг, так что, определяясь как не-Запад, Россия неминуемо уходит в Юг. И тут вступает следующий поворот мысли В. Ильина: Западу невыгодно оставлять Россию с Югом. Северу нужна Россия как барьер от Юга, как фактор стабилизации в огромном регионе; помимо того, у России есть научный потенциал и т. д. Поэтому, нехотя, нас возьмут в Север, и мы будем препятствовать проникновению в него выходцев с Юга.

Тем самым смысл этой концепции: Россия была «жандармом Европы», потом — «восточной угрозой », а теперь Россия хочет стать «пограничником Севера ». Тем самым в ряду других стран Россия — историческая недотыкомка, отход истории, она не имеет особого значения в историческом «сегодня», и у нее нет перспектив в «завтра». Возможно, что это действительно так. По крайней мере, если допускать мысль, что бывают такие никому не нужные «исторические отходы», подобные лишним деталям, возникшим при сборке таких необходимых исторических машин, как Запад. В определенном смысле это действительно занятный подход к истории. Обычно считается, что неким высшим промыслом все устроено так, что у истории лишних деталей не остается. Но к чему нам старые сказки о Промысле? Биологическая теория эволюции объяснила наблюдаемую целесообразность живых существ; у Природы остаются лишние детали — это вымершие виды. Если можно Природе, почему нельзя Истории? У нас, по мысли Ильина, возникает страна-помойка — или, выражаясь по-ученому, держава-рудерал. Ход мыслей вполне возможный, только не доведенный до конца. С такой точки зрения смысла нет ни в чем, и Европа с Америкой не более осмысленны, чем Россия. Если принять это дополнение, позиция будет вполне непротиворечивой. История есть процесс производства отходов, никчемных стран и лишних людей: потому что высшей целью
Природы является существование (выживание), а человеку и человечеству в таких рамках тесно.

Что же до мысли о России как пограничнике Севера, то можно напомнить, что и этот вариант уже рассматривался.

Вяч. Иванов. 1915. Россия, Англия и Азия

Стена, которую Европа может противопоставить желтой опасности — Китаю, должна быть живою стеной двуединой белой азиатской державы.

Н.А. Бердяев. 1918. Судьба России

России предстоит еще быть оплотом противопасности монгольского Востока.

Не всегда нечеткость отнесения России к крупным цивилизационным блокам рассматривается таким резким образом. Если Россию не удается счесть европейской страной, ее относят к Югу.

А.С. Панарин. 1996. Реформы и контрреформы в России. Циклы модернизационного процесса

Сегодня в России идентификации с Западом или с Востоком, с Севером или Югом относятся не столько к цивилизационному водоразделу культур, частей света, сколько к духовному самоопределению с победителями или побежденными, с господами мира сего или с «нищими духом». Ив этом радикальном смысле Россия — с последними. Соблазнам потребительских идеологий — стать во главе соискателей Прогресса (светлого коммунистического или либерального будущего) необходимо противопоставить готовность к духовной реформации — подвигу вселенского покаяния прометеева человека, вздумавшего поставить себя на место Бога и возомнившего, что ему все позволено.

Тем самым в концепции Панарина Россия оказывается на Юге, но по собственному выбору, и не по причине ее недостаточной цивилизованности или бедности, а по состраданию к несчастным угнетенным массам Юга. «Южане всех стран, соединяйтесь»,— приходит на смену привычным лозунгам.

В связи с этим Панарин возражает макету Ильина, причем развивает в рамках своей концепции очень интересную гипотезу.

А.С. Панарин. 1996. Реформы и контрреформы в России. Циклы модернизационного процесса

Что касается России, перспектива ее самоопределения в современном мире также двоится. Имперская гордыня наследников «третьего Рима» толкает на то, чтобы разделить плоды современных победителей... Но можно оценить призвание России с иных позиций. Возможно, ее призвание не в том, чтобы быть еще одним Римом — центром высокомерного могущества. Соискателей на эту роль и без нее достаточно. Рассуждая о перспективах, следует помнить, что в мире был не только Рим, но и Иерусалим, что импульсы объединения человечества исходили не только от рыцарей торговли и войны, создателей империи, но и от создателей катакомбной церкви, обращенной не к победителям, а побежденным, «нищим духом».
/.../ Сторонники сильной, гордой, процветающей России с горечью говорят о поразительных, умопомрачительных срывах ее в самые многообещающие моменты — накануне возможного грандиозного успеха. /.../ Все это были пути, сохраняющие перспективы России как великого Рима. Однако Россия неизменно оступалась на каждом из них, загоняя себя в тупик неудач, поражений. Следует ли исключить гипотезу о Провидении, уберегающем Россию от участи победителя, разделяющего с другими господами мира сего право распоряжаться слабыми?

То есть существует благой хранитель России, который для ее же блага делает так, чтобы она никогда не достигла успеха в серьезном начинании. Нет в наших поражениях ни нашей вины, нет и происков врагов, а есть лишь промысел доброго божества. Возражение на такую гипотезу звучит достаточно очевидно. Да, следует исключить такую гипотезу. Бог не ставит подножек. Провидение не уберегает Россию от участи победителя. От участи победителя Россию, как и всех иных деятелей существующей вселенной, уберегает либо собственная глупость, либо свободный выбор победителем не быть.

Наконец, кроме указанных концепций, сформирована и еще одна. Если в предыдущих макетах центральное место играли такие образцы, как Византия (Россия — осколок), Империя (Россия — наследник), Третий Рим (Россия — преемник) и т. д., то теперь выдвигаются в качестве основной парадигмы развития России ее отношения с Ордой.

Ю.С. Пивоваров, А.И. Фурсов. 1998. Русская система: генезис, структура, функционирование

Как и в эпоху Орды, новые господствующие группы России формируются при активной опоре на силы, вынесенные за рамки самой России. Это мировой капитал, и международный криминалитет, и международные политические организации, и Запад в целом. Не Алтын, а Баруун Ордон (монг. — Западный Дворец).

Запад — как новая Орда? Не слишком ли это? Если не в буквальном смысле, а в типологическом, эквивалентно-нишевом /.../, то да. Мы как бы вернулись в ордынско-удельную эпоху: много русских земель, слабый центр — Москва, новый Ордон — Баруун Ордон, по отношению к которому «Русь» пока слаба и вынуждена так или иначе на него опираться и играть с ним в игры, именно ему стараются понравиться все или почти все реально значимые претенденты на Власть (президентство), получить «экономический ярлык» на правление (займы, кредиты).

Итак, Баруун Ордон. Что будет дальше? Каждый макет предполагает не только объяснение прошлой истории, но и сценарий будущего. Россия во взаимодействии с Баруун Ордон должна будет пройти стадию «собирания земель русских», усилиться до царства, возможно, сложиться в новую империю — пройти битву при Калке, добавить в свою «луковичную» структуру, помимо ядра из Алтын Ордон, также и слой Баруун Ордон... А дальше? По-видимому, столкнуться с новым Западом, чьим-нибудь еще ордоном, с которым повторится та же история.

Матрешки... Так осознается сейчас место России в мире. В таких выражениях Россия сейчас готова представлять, кем ей быть.

<< Назад   Вперёд>>