Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Средневековья

Россия — страна с непредсказуемым прошлым.

Мы уже говорили, что даже простой вопрос о начале, исходной точке разногласий западничества и почвенничества наталкивается на противоречивые суждения. Нам надо разобраться в этом, обратившись к наиболее авторитетным участникам диалога.
Вот как история вопроса излагается «классическим» образом.

Вл. Соловьев. 1889. Славянофильство и его вырождение

История славянофильства есть лишь постепенное обличение той внутренней двойственности непримиренных и непримиримых мотивов, которая с самого начала легла в основу этого искусственного движения. /.../ Прежде всего, славянофилы хотели бороться против Петровской реформы, против западноевропейских начал — во имя древней, московской Руси. Но рядом с этим реакционн-оархеологическим мотивом столь же существенный интерес имела для них прогрессивно-либеральная борьба против действительных зол современной им России. /.../ «Клеймо рабского ига» и «черная неправда судов» были прямым наследием старой московской Руси, остатком допетровского времени, и бороться против этих самобытно-русских явлений славянофилам приходилось вместе с западниками во имя чужих, европейских идей.

Славянофилы хорошо чувствовали и сознавали общее коренное зло русской жизни, которым держались и рабовладельческие насилия, и бюрократические неправды, и многое другое, — именно зло всеобщего бесправия, вследствие слабого понятия о чести и достоинстве человеческой личности. Этому злу они должны были противопоставлять и противопоставляли принцип человеческих прав, безусловного нравственного значения самостоятельной личности — принцип христианский и общечеловеческий по существу, а по историческому развитию преимущественно западный европейский и ни с какими особенными «русскими началами» не связанный.

В 1853 году начинается новый фазис славянофильской деятельности. Вместо бытовой борьбы против нашего домашнего западничества на почве сюртуков и кафтанов, выступает теперь на первый план духовная борьба против самого настоящего Запада на почве религиозной.
Та доктрина, которая сама себя определила как русское направление и выступила во имя русских начал, тем самым признала, что для нее всего важнее, дороже и существеннее национальный элемент, а все остальное, между прочим и религия, может иметь только подчиненный и условный интерес. Для славянофильства православие есть атрибут русской народности /.../.

«Записка о внутреннем состоянии России», явившаяся на границе двух эпох новейшей русской истории, обозначает вместе с тем срединную точку в истории самого славянофильства. Ею завершается развитие славянофильской мысли и начинается проверка этой мысли на деле. /.../ Правда, практический вывод из его /К. Аксакова. — А.Б., Г.А./ превосходной критики предсевастопольского режима ограничивается преимущественно лишь одним требованием: свободы мнения и слова. /.../ Но этот недостаток был восполнен другими членами кружка, в особенности Самариным, Иваном Аксаковым, Кошелевым, которые словом и делом поддерживали все необходимые преобразования прошлого царствования, примыкая в этом отношении к лучшим представителям западничества.

Он /Катков .— А.Б., Г.А./ имел мужество освободить религию народности от всяких идеальных прикрас и объявить русский народ предметом веры и поклонения не во имя его проблематических добродетелей, а во имя его действительной силы. /.../ В религии национализма правительство есть живое личное слово обожествленного народа /.../ Обожествление народа и государства как фактической силы, заключает в себе логическое отрицание всяких объективных начал правды и добра.

Родоначальники нашего национализма, объявляя, что русский народ есть самый лучший, разумели под этим, что он полнее и глубже других воспринял и усвоил вселенские, общечеловеческие начала истины и добра. /.../ Но, хотя славянофилы и утверждали на словах, что русские начала суть вместе с тем и вселенские, — на самом деле они дорожили этими началами только как русскими. Господствующий тон всех славянофильских взглядов состоял все-таки в безусловном противоположении русского нерусскому, своего — чужому. «Московские пророки» никогда не отступали от этой первой лжи, которая у них была лишь прикрыта, но не упразднена усвоенными извне стремлениями к общечеловеческой истине и справедливости. /.../ Прикрасы «вселенской правды» отпали, и осталось лишь утверждение национальной силы и исключительного национального интереса.

Итак, возведенное в принцип отрицание всех объективных понятий о добре и истине — с апофеозом Ивана Грозного в виде живописной иллюстрации к этому принципу — вот последнее слово нашего национализма. Здесь выражается его настоящая обнаженная сущность, которую славянофилы прикрывали мистическими и либерально-демократическими украшениями, а Катков пытался совместить с уважением к европейскому просвещению.

Законные наследники славянофильства уже не находят нужным подставлять небывалые совершенства под действительные недостатки: в этих самых недостатках они видят настоящее преимущество России перед прочим человечеством. Главный недостаток нашей духовной жизни — это неосмысленность нашей веры, пристрастие к традиционной букве и равнодушие к религиозной мысли...

Соловьев выделяет несколько этапов развития славянофильской идеи и указывает на то, что лучшие славянофилы вместе с лучшими западниками решали действительные проблемы России, а славянофильское движение в целом вырождалось в конце концов в пустой национализм, в безосновательное бахвальство.

После «классического» изложения истории славянофильства Соловьевым Бердяев подводит краткий афористичный итог.

Н. Бердяев. 1917. Судьба России

Можно даже высказать такой парадокс: славянофилы, взгляды которых, кстати сказать, я в большей части не разделяю, были первыми русскими европейцами, так как они пытались мыслить по-европейски самостоятельно, а не подражать западной мысли, как подражают дети. Славянофилы пробовали делать в России то же, что делал в Германии Фихте, который хотел вывести германское сознание на самобытный путь. А вот и обратная сторона парадокса: западники оставались азиатами, их сознание было детское, они относились к европейской культуре так, как могли относиться только люди, совершенно чуждые ей, для которых европейская культура есть мечта о далеком, а не внутренняя их сущность.

Казалось бы, спор решен. Не преобладанием одной из точек зрения, как это обычно и бывает, а изменением сравнительной важности вопросов. Западники и славянофилы объявлены мыслителями, которые сами не осознавали своего мировоззрения; западники — азиаты, славянофилы — европейцы. Пора подвести черту и начать решать реальные современные проблемы России: война, революция, большевики, гибель монархии... XIX век окончился в 1914-1917 годах, славянофилы и западники остались в прошлом веке, все тревоги и опасности которого кажутся такими наивными веку ХХ-му. Но диалог не заканчивается.

Г. Федотов. 1935. Новый идол

Быть может — кроме стран Азии, — Россия единственная земля, где национальная идея не исчерпала своего творческого, культурного содержания. Это зависит от уродливого развития этой идеи в течение XIX века. Поставленная русским классицизмом (Карамзин и Пушкин) и романтизмом (славянофилы), тема эта была снижена в шестидесятые годы до этнографии, а потом и вовсе отодвинута в сторону восторжествовавшим западничеством. Национализм эпохи Александра III уже не имел в себе ничего культурного, превратившись в апофеоз грубой силы и косного быта. Лишь в XX веке, и то ко второму десятилетию его, культурная элита начинает свое возвращение на родину. Впервые поставлен вопрос о формах и смысле древнерусского искусства и заново, со времен славянофилов, — вопрос о русской религиозности. Война и революция оборвали в самом начале это духовное русское возрождение. Мы стоим опять, как сто лет тому назад, перед загадкой России, властно требующей своего разрешения. То, что для Германии совершено поколением братьев Гримм, у нас осталось недоделанным Киреевскими и Далями. Теперь, когда тема России стала актуально /.../ вселенской, на русскую интеллигенцию ложится сугубый долг изучения и осмысления судьбы России. Этим самым мы лишь наверстываем упущенное и в новом, XX веке выплачиваем старые долги Х1Х-го.

Тем самым Федотов утверждает, что критика Соловьева (и вслед за ним Бердяева) верна, но придает этой мысли иной смысл. Он говорит: было сделано много ошибок, и вопрос о России не то что не решен, но едва приоткрыт; нам и нашим потомкам следует разрешить его. Как же осмысливается история спора западников и славянофилов участниками нашего форума?

Прежде всего, мы встречаемся с мыслью, что корни западничества и почвенничества едины и противостояние XIX века можно возвести к идеям Киевской Руси.

Г. Хазагеров

Первой русской политической концепцией, высказанной в «Слове о законе и благодати» митрополитом Иларионом в 1049 (!) году при освящении Софии Киевской, была идея принадлежности Руси к христианскому миру, как сказали бы современные западники, «к цивилизованным странам», по-тогдашнему, к странам, принявшим новую веру, в общем-то, к передовым. Концепт новизны, конечно, вне всякого прогрессизма, подчеркивался до самого раскола. В «Повести временных лет» история славян недвусмысленно связывается с историей европейских народов— потомков Яфета. С этого «Повесть» и начинается. Представление о культурной отсталости, непросвещенности, дремучести, связанное, конечно, не с эпохой Просвещения, а с преодолением язычества, тоже не выдумка современных западников. Это тоже идеи Киевской Руси, очень для нее дорогие и важные (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Современные почвенники приводят подробную картину становления соперничающих мировоззрений. Обратим внимание, что в нижеследующем изложении более старой оказывается западническая концепция. Она старше, проще, наивнее. Почвенничество выступает как вид свободомыслия, едва ли не диссидентства.

В. Чеснокова

Нельзя сказать, что западничество и почвенничество оформились как идейные течения в середине XIX века.

В середине XIX века сложилось лишь противопоставление западничества почвенничеству в результате возникновения течения славянофилов.

Концепция же западничества старше почвенничества в нашей культуре на полтора века.
Западничество начало оформляться во времена реформ Петра I и пожалуй даже несколько раньше — в конце XVII века. К тому времени в Западной Европе уже сложилась богатая система теорий и учений о развитии мира и месте человека в нем.

Это были научные, культурные, философские и религиозные доктрины, сгруппировавшиеся на тот момент вокруг широко распространившейся философии Просвещения с ее культом человеческого разума, представлением об однонаправленном линейном развитии человека и социального мира и прочими хорошо известными философскими парадигмами. Эта действительно богатая, хорошо разработанная и доведенная до уровня популяризации система очень быстро завоевала умы образованного русского общества, оттеснив на периферию предшествовавшие представления, выработанные на основе православного взгляда на мир, но не имевшие такой тонкой логической проработки, ясности понятий и формулировок, солидности обоснования.
Вот эта новая картина мира, безусловно евро-пеоцентрическая, но тогда воспринимавшаяся как пригодная для объяснения мира вообще, и дала начало западничеству как течению русской общественной мысли.

Собственно «западничество»— это мировоззрение, основанное на убеждении о безусловном превосходстве западноевропейского мира и необходимости (не просто желательности, но именно необходимости) для России пройти все стадии развития, пройденные этим миром, и достичь, наконец, полной идентичности с ним. Поскольку именно такой путь развития был предначертан всему миру неумолимыми законами развития природы и общества.

Короче, русское образованное общество осознало, наконец, тот путь, который России, как и всем о вообще странам, предстоит пройти, и ту форму, которую она должна неизбежно приобрести, — и таким образом было положено основание этого образа мышления «гонки за лидером», которое мы и теперь называем «западничеством».

/.../ Следует сказать, что за полтора века русская общественная мысль восприняла от западноевропейской не только учения и понятия. Русские ученые и философы научились оперировать концептами, строить собственные теории, короче — мыслить. Именно поэтому (добавим здесь — благодаря этой западноевропейской выучке) в середине XIX века в России появились люди, отважившиеся думать самостоятельно. Они поставили под сомнение однолинейный процесс развития всего человеческого социума, в результате чего было выдвинуто представление о том, что существуют разные линии развития и что мы, Россия, принадлежим к другой цивилизации. Они относили к этой цивилизации не только Россию, но и весь славянский мир, почему и были названы «славянофилами». А уже только после этого представителей другого, почти на то время всеобщего течения русской мысли стали называть «западниками».

Славянофилы были в трудном положении: они не имели за своими плечами ни развитых концепций, ни философских учений. В результате те понятия, которыми они оперировали,— «общинность», «соборность» и другие, — вообще не имели точного, развитого определения. Ибо, как известно, каждое отдельное понятие — это свернутое учение, теория, доктрина, если же последние еще не сложились, то и понятия не могут быть точно определены.
В то время как те учения, на которые опиралось русское западничество, были искусно развиты, хорошо подкреплены и превратились уже для русского образованного общества в обыденное сознание, которое ставить под сомнение просто странно.

Так и получилось, что в течение всей второй половины XIX века и начала XX века славянофилы оставались маленькой группкой оригиналов, которые пытались как-то на ощупь, извне, понять свою собственную культуру.

На русское общество накатывались волнами все новые западноевропейские учения, Крымская война, реформы Александра II, начало рабочего движения, неурожаи конца века, русско-японская война и революция 1905 года. Социальные сдвиги «встряхивали» сознание людей, метавшихся от идеализма к марксизму и обратно — к идеализму и религии. Людей, решившихся мыслить самостоятельно, становилось все больше.

/.../ В конечном счете, процесс этот завершился «Вехами», авторы которых (Бердяев, С. Булгаков, П. Струве, Кистяковский и др.) стояли уже очевидно на почвеннических позициях.
Первая мировая война подняла в России волну патриотизма, что, по-видимому, должно было создать благоприятные условия для воздействия почвенников на общественное сознание. Но революция 1917 года очень быстро положила конец всякому более или менее самостоятельному философствованию. Многие почвенники (в том числе большая часть авторов «Вех») оказались за границей и там продолжали свою работу, результаты которой, однако, десятилетиями не доходили до общественного сознания тогдашней России.

Марксизм — учение сугубо западническое, и, хотя в период Отечественной войны и после нее в официальную идеологию вошли патриотические лозунги и положения, присвоенное этим элементам понятие «национал-большевизма»— образец недоразумения. «Большевизму» нужен только патриотизм (для его практических целей), а патриотизм — это далеко не национализм и уж отнюдь не почвенническая идеология. Он может создать благоприятные условия для развития почвеннических концепций, но сам по себе их не порождает, поскольку он именно идеология, а совсем не учение и не концепция (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Почвенники очень разнообразны, и нет ничего более далекого от реальности, чем сводить их всех к какому-то однотипному мировоззрению. Только что мы видели, как почвенные идеи выступали в качестве новаторских и свободомыслящих по отношению к общепринятым западническим идеалам. Но вот другой почвенник рисует противоположную картину.

М. Назаров

Ведь православное учение все-таки в сравнении с западничеством первично. Западничество возникло намного позже как апостасийный продукт человеческой гордыни (эпоха «Просвещения» Европы соблазнительным светом Люцифера). И преимущество почвенников перед западниками состоит в том, что те, как правило, не понимают своей вторичности и истоков своей «просвещенности», ибо не знают подлинного духовного мироустройства и православного мировоззрения. Православные же почвенники понимают не только глубину своей объективной правоты, но и то, почему западники субъективно убеждены в своей правоте и миссии навязывать свою «модернизацию» нашей тысячелетней культуре (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Мы говорим об истоках спора и, казалось бы, высказаны уже все возможные точки зрения — что старше западники, что старше славянофилы... Но ситуацию можно представить и иначе — например, что они одновременны и в равной степени имеют западное происхождение.

В. Межуев

Современный Запад родился, как известно, на пересечении двух традиций — античной и христианской. Обе они определяют лицо Запада, образуют его внутреннюю пружину. Кому-то, возможно, и кажется, что Запад являет собой нераздельное единство этих традиций, их гармонический синтез — что-то вроде сплава христианской морали с научной рациональностью. В действительности то и другое находится здесь в весьма напряженном и противоречивом взаимоотношении, вызывающем на самом Западе постоянные идейные противостояния, расхождения и споры. Примером такого противостояния в Новое время могут служить просветители и романтики, чьим русским подобием и стали наши западники и славянофилы. Полемика между европейскими просветителями и романтиками, перекочевав еще в XIX веке на русскую почву, стала спором о России, о том, как ее понимать — как часть Европы, но только отставшую в своем развитии, или как особый культурный мир со своими правилами и нормами. Западники твердили о цивилизационной отсталости России, славянофилы — об ее культурной самобытности и уникальности. Для первых общественным идеалом служил рационально организованный Запад, для вторых — православная Русь с ее религиозно освященным укладом жизни. Спор этот незавершен до сих пор. Нельзя не увидеть в нем отголосок присущего всему Западу внутреннего раскола между цивилизацией и культурой, наукой и религией, правом и моралью, рациональностью и духовностью, частным и всеобщим. Наши западники и почвенники лишь по-своему выразили этот раскол, используя пример России в качестве главного доказательства собственной правоты (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Мысли о почвенничестве и западничестве как соотношении просветительских и романтических тенденций уже высказывались ранее.

Ф. Степун. Мысли о России. Очерк VIII

Если в Европе победила тема критицизма, то в России победила (говоря в западноевропейских терминах) тема устремленной к патристике романтики.

Ф. Степун. Прошлое и будущее славянофильства

В этом невнимании к самоотверженному голосу логической совести 19-го столетия кроется причина того, почему славянофилы с чисто философской точки зрения остались всего только статистами западного романтизма.

Итак, спор западников и славянофилов — это внутризападный спор, пересаженный на русскую почву и здесь своеобразно мутировавший. Романтики на русской почве потянулись к русским традициям, к православию, а не к готике. В целом же g все проблемы этого спора, согласно высказанной точке зрения, 3 решаются самой Европой. Наши западники и славянофилы не одиноки.

В. Межуев

Размышляя о судьбе России, мы по существу решаем ту же проблему, что стояла и перед Западом, — как примирить модернизацию (рационализацию) общества с традиционной религией, моралью и культурой, с особенностями национальной жизни? Как совместить экономический рост и вызываемые им институциональные изменения с ценностями духовного порядка? Что делать в процессе модернизации со своим прошлым? Проклясть его или найти хоть какую-то связующую нить между ним и настоящим? Без прошлого, как известно, нет настоящего, но и настоящее рождается из-за неудовлетворенности прошлым. Этот вопрос и расколол нашу интеллектуальную элиту на два лагеря. У нас они существуют под названием западников и почвенников, но их можно представить и в качестве аналога европейских реформаторов (или модернизаторов) и консерваторов. Нашим отечественным реформаторам и консерваторам не хватает порой чувства исторической меры, соединяющего в себе критическое отношение к прошлому с пониманием его непреходящей ценности для настоящего. Во имя нового они готовы подчас до основания разрушить старое, а храня старину, не приемлют часто явно назревшие перемены. В их сегодняшнем противостоянии крайности эти иногда доходят до абсурда. Поэтому, слыша их речи, не так-то просто принять чью-либо сторону. Они как бы не слышат друг друга: каждый из них, несомненно, выражает какую-то долю истины, но почему-то выдает ее за всю истину (Клуб Дискурс: Социум, 2001).

Ушли далеко в прошлое воспоминания о Московской Руси. Больше нет «точки отсчета», к которой стоит только вернуться — и все будет хорошо. Однако критика «западного влияния» становится много более острой и глубокой, чем на прежних этапах спора. За истекшие века Запад проявил себя, о его влиянии можно говорить уже не на уровне «порчи языка» и обычаев, а на значительно более ярких примерах.

Мы не нашли ясности в вопросе о природе и начале спора западников и славянофилов. Высказаны самые разные точки зрения, возникновение этих мировоззрений относится то к IX, то к XIX веку. И все же — несмотря на удивительные разногласия — что-то стало понятнее. Мы не получили однозначного ответа на вопрос «о начале», зато услышали, как на него отвечают.

Попробуем подойти с другой стороны. Когда бы этот спор ни начался, он все же был, и мы можем, не интересуясь датами, обратиться прямо к смыслу происходящего.

<< Назад   Вперёд>>