Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Средневековья

Прежде всего можно попытаться оценить глубину кризиса, постигшего Россию в 1990-х годах.

Надо сказать, что способность России переваривать новообразования, насыщать жизнью искусственные конструкции со временем падает. ... Погром культуры, укрощение народного жизнелюбия, осуществляемые коммунистическим режимом на протяжении 70 лет, заметно снизили способность нашего общества национализировать инородный опыт. ... В этом смысле риск постсоветской вестернизации значительно выше и риска петровской модернизации, и риска реформ Александра II (Панарин, 1996, с. 312).

Можно ли проверить это утверждение? Каковы критерии величины дестабилизации, отравления новизной? Таких критериев несколько, и все они указывают на определенный ответ, хотя количественно несколько различны. Можно посмотреть на территориальные потери как на показатель дестабилизации государства. Скажем, продажу Аляски можно рассматривать как симптом того, что система не справилась с территориальной новизной, у нее не хватило сил принять новые пространства. Потеря Финляндии после революции — система не справилась со структурной новизной нового большевистского порядка. Тогда придется принять, что по критерию территориальности мы сегодня испытываем очень сильную дестабилизацию, новизна современности действительно много выше, чем во время прежних кризисов.

Другой критерий — величина эмиграции. Можно полагать, что в сегодняшнем кризисе она сопоставима с кризисом послереволюционным: несколько миллионов человек покинули Россию. Можно обратиться к кривым смертности, к иным показателям — ответ будет один: действительно, имеет место кризис, связанный с увеличением новизны, его величина по крайней мере не меньше, чем классические кризисы России — Смута и Революция, а по некоторым показателям даже больше. Вестернизации времен Александра I или Александра II привели к значительно меньшим поступлениям неусвоенной системой новизны. Кризис времен Петра был намного слабее. Сопоставимы — кризисы, связанные с именами Бориса (Годунова), Владимира (Ленина). И здесь намечается ответ: дестабилизации, связанные со Смутой, с Революцией, — не кризисы вестернизации в чистом виде, это в значительной мере кризисы традиции; вестернизация вступала здесь лишь как затравка, вызывающая к жизни резкий ответ традиционализма (самозванец, выступавший под именем Дмитрий, и марксизм — незначительные по силе вестернизующие влияния, а кризисы в ответ последовали сильные). Собственно вестернизаторские «удары» — дела Петра и Александров — к сильным кризисам не приводили. Если верны эти аналогии, следует сказать, что у нас сейчас не кризис чрезмерной вестернизации, а кризис недостаточной вестернизации, тот самый кризис, о котором говорилось выше: кризис новизны, вызванной традиционализмом, который желает вернуться в уже невозвратимое прошлое и потому привносит в общество слишком много новизны. Или — возможен иной ответ — первый кризис вестернизации, сравнимый по силе с кризисами, вызванными чрезмерной традиционностью, традиционалистской реакцией. Впрочем, такие выводы, возможно, уже лежат за границами того, с чем может согласиться концепция, развиваемая А.С. Панариным.

От оценки глубины кризиса обратимся к моделям, описывающим пути его дальнейшего развития и возможности выхода из этого кризиса. Все рассмотренные варианты относятся к классу глобалистских моделей и не описывают специальным образом место России в них. Между тем российское общественное сознание озабочено прежде всего именно этим вопросом, как мы видели в первой части книги. Первое, что можно сказать по этому поводу, — в рамках противопоставления Север-Юг отходят на второй план споры по поводу отождествления России с Европой или признания ее особым (в смысле: внеевропейским) миром.

Относительно места России в рамках сценария глобального общества высказаны две простые и крайние точки зрения (см. главу 3, раздел «Место России в мире»). Первая состоит в том, что Россия неминуемо будет вовлечена в Север, поскольку у нее мощный технический и научный потенциал и поскольку без ее помощи противостоять напору Юга Север не сможет. Эта точка зрения слаба на аргументацию: как уже говорилось, Север будет комплектоваться по принципу системной устойчивости, а не достижения какого-то уровня по одному параметру; что же до барьера «перед желто-черными волнами», как это иногда формулируется сторонниками данной теории, то доказательств, что именно Россия является несокрушимым бастионом и без нее Север не сможет сомкнуть свои ряды, — не приводится. Это чисто функциональный подход, что же до оценок, то роль «пограничника Севера» очень напоминает роль «жандарма Европы». Так вот, для того жандарма все не очень хорошо кончилось... Надо заметить при этом, что о роли пограничника Севера говорят не только российские геополитики, озабоченные приисканием доходного места в северном доме. Один из ведущих геополитиков США и авторов концепции глобализации, Т. Фридман, тоже высказывает в качестве очень желательной эту концепцию. Китайцы держат на Севере рестораны, индусы работают в бухгалтерии, англичане работают в университетах, русские служат пограничниками...

Как кажется, эта идиллия все же неосуществима.

Мы признаем, что основная ось политической истории пойдет не по линии Восток-Запад, а по линии, условно говоря, свободный и богатый Север versus бедный и несвободный Юг. Задача России заключается в том, чтобы примкнуть к богатым и здоровым, а не к бедным и больным. Я думаю, это единственно возможная стратегия в нынешней ситуации.

Я полагаю, Россия должна поставить перед собой цель попасть в «золотой миллиард», а для этого ей нужно стоять на стороне, условно говоря, богатых, здоровых и сильных, как внутри страны,
так и за рубежом (А.А. Кара-Мурза. На перекрестье политики и науки, http://www.politstudies.ru, раздел «Виртуальное эссе»).

Противоположная точка зрения обозначает, что Россия войдет в Юг. Говорится об этом таким образом, что на Севере ее будут ждать и манить за собой, но сострадательная Россия отринет призывы и из христианского милосердия останется с угнетенными и нищими. Более того, этих нищих и угнетенных она объединит и поведет на святую и благородную борьбу с Севером. Доказательства такой точки зрения можно не рассматривать, как взывающие к должному (иной уровень рассмотрения). Если находиться на этом уровне, следует сказать, что весь Север, плача, должен принести свои сокровища к ногам Юга и по-братски их поделить. Объяснение это относится к варианту «чудо» и в случае осуществления будет опровергать высказанную выше модель отношений Севера и Юга. Концепцию вхождения России в Юг выдвигает А.С. Панарин.

Далее можно упомянуть сценарий Панарина (2002) для взаимоотношений России и Востока (по сути — евразийский). В основе сценария лежит объединение «Материка» — России и мощных азиатских стран.

Запад, под эгидой и влиянием Америки, сегодня воплощает паразитирующую расу господ мира, виртуальных дел мастеров — ненавистников всего подлинного. Именно России предстоит воссоздать альтернативный полюс, восстановить биполярность как механизм борьбы добра со злом в этом мире (Панарин, 2002, с. 122).

Этот единый мощный блок, по мысли А. Панарина, составит существенный противовес доминированию США в мире. Панарин рассматривает возможный антиамериканский союз России и Китая — при всех трудностях, при опасности конфликта и роли младшего партнера для России. Возможность для союза есть — у нас территория, у них рабочие руки, рассуждает автор.

Огромные источники российского натурального сырья плюс огромное трудолюбие и профессиональная тщательность китайцев могут заложить основы альтернативной натурэкономики качества взамен морально устаревшей экономики заменителей... (Панарин, 2002).

Такой вариант слегка напоминает следующую логику: «У него есть деньги, у меня — пустой кошелек, мы просто созданы друг для друга». То есть Россия хочет быть — в представлении Панарина — сырьевым придатком не Запада, а Китая. Сразу легко выдвинуть еще лучший проект: у нас есть то, что указал Панарин, а у Америки — деньги, которые некуда девать. Пусть они передают их нам, мы с нашей профессиональной мечтательностью сумеем их потратить.

Видимо, возможны и иные сценарии пути России между Севером и Югом, однако они требуют более детального описания всей концепции, с подробной разработкой уже не на уровне трех общественных сфер, а с учетом специфики строения каждой из сфер и описанием всех вариантов преобразований. Тогда, возможно, удастся указать более оптимальные стратегии прохождения России через узкое горлышко наступающего Средневековья.

<< Назад   Вперёд>>