Военно-фашистское движение в Японии

Начавшийся в 1929 г. экономический кризис и ускоренное им вступление Японии в Новую войну в конце 1931 г. открыли новый этап в развитии японского империализма. В соответствии с новыми задачами этого этапа перестраивалось и японское реакционно-шовинистическое движение.

Влияние современного мирового кризиса на японское хозяйство в целом и на все его отрасли, на экономическое положение отдельных классов, пути, на которых ищут господствующие классы Японии выхода из этого кризиса, цели, которые преследовали японская оккупация Манчжурии и попытка захвата Шанхая, — достаточно описаны в нашей литературе, и мы можем поэтому прямо перейти к вопросу о том, что нового внесли кризис и война в расстановку классовых сил в стране, в их взаимные столкновения.

Кризис привел к резкому обострению всех внутренних классовых противоречий в стране. С наибольшей силой и в наиболее массовом масштабе это проявилось в обострении борьбы между рабоче-крестьянским лагерем и реакционным блоком господствующих классов Японии. Именно этот фактор является самой глубокой и решающей основой всех других столкновений и противоречий в современной политической жизни страны и одновременно глубокой подосновой столкновений в лагере самих господствующих классов. Если отвлечься хотя бы на минуту от этого процесса вызревания японской революции, сегодня еще загнанной в глубокое подполье, еще далеко не сколотившей в боевую силу даже своей основной кадровой армии, то в позиции отдельных классов, политических партий, групп, течений ни в одном решающем вопросе нельзя будет ровным счетом ничего понять. По своим количественным цифровым показателям (в особенности в зеркале официальной статистики, а другой у нас нет) рабочее и крестьянское движение, хотя и шагнуло далеко вперед за годы кризиса, остается все же на сравнительно низком уровне. Если сравнить три кризисных года (1929, 1930, 1931) с трехлетием, предшествовавшим кризису (1926, 1927, 1928 гг.), то мы увидим, что количество конфликтов между трудом и капиталом, зарегистрированных правительственными органами, составляло в трехлетие, предшествовавшее кризису, 3484 с 433510 участниками, а кризисное трехлетие дает 6165 конфликтов с 518477 участниками. При падении количества, участников на 1 конфликт в среднем, что объясняется вовлечением в стачечное движение рабочих мелкой и средней промышленности, мы имеем однако общий рост всего количества участников конфликтов и еще более резкий рост (увеличение почти вдвое) количества конфликтов. Не вошедшие в это сравнение данные за 1932 г. показывают ту же тенденцию. В 1932 г. было зарегистрировано правительственными органами 1926 трудовых конфликтов с 98850 участниками.

Годы кризиса дали также в городах новую форму борьбы: движение безработных, значение которого будет понятным, если мы вспомним, что кризис создал в Японии армию в 2,5 млн. безработных.

В деревне три предкризисных года дали 5560 конфликтов между крестьянами-арендаторами и помещиками, а три кризисных года дали 7597 конфликтов. За 9 месяцев 1932 г. было зарегистрировано 2103 конфликта между помещиками и арендаторами.

Но еще важнее, чем эти цифровые показатели, это продолжающиеся, несмотря на все преследования, травлю и полицейский террор (в одном 1932 г. было проведено около 8 тыс. арестов по подозрению в коммунизме), идеологический рост и организационное укрепление революционного крыла в рабочем движении (группирующегося вокруг «Дзенкио») и рост влияния коммунистической партии Японии. Эти субъективные факторы пока что еще далеко отстают от объективных возможностей движения, тем не менее в руководящих политических кругах господствующих классов твердо убеждены в том, что перед проблемой борьбы со зреющей революцией должны отступить на задний план все другие заботы господствующих классов, в том числе и самые острые хозяйственные вопросы, поставленные кризисом. Это достаточно ярко выразил в своей речи в ноябре 1932 г. ген. Араки, когда он на конференции торговых палат возражал барону Го:

«Теперь мы, потребители, — сказал ген. Араки, — имели случай заслушать вас — производителей. Мы видим, что вы не учитываете вопроса об идеологии беспорядка среди населения. Эту идеологию нам нужно преодолеть. Пример соседней страны показывает, насколько это важно. Перед этим вопросом не важны хозяйственные вопросы. На другие вопросы нужно будет обратить внимание после того, как будет разрешен вопрос об идеологии. Теперь, когда имеются признаки расцветания капитализма, нельзя сказать, что нет зародыша антикапиталистического движения. Наоборот, имеются факты, свидетельствующие о таком движении, которое может натворить много бедствий».

Мы увидим из дальнейшего, что внутренние противоречия в лагере господствующих классов слишком обострены, чтобы можно было говорить об их действительном единстве, но что их действительно сближает — это прежде всего страх перед революцией. Один из иностранных наблюдателей японского реакционно-националистического движения писал недавно:

«Будь это военные или политики, промышленники или финансисты, чиновники или ученые — все они имеют самые серьезные основания для ожесточенной борьбы с коммунизмом до полнейшего его уничтожения по крайней мере в пределах Японии. Это их сближает»¹.

Растущее социальное недовольство охватывает и очень широкие круги городской мелкой буржуазии.

Иномата Цунао в следующих словах резюмирует положение, создавшееся в результате кризиса для представителей крупного монополизированного капитала и для мелких предпринимателей:

«Разного рода монополии, как искусственного шелка, бумажная, стекольная, удобрений, красок, мукомольная, сахарная, пивоваренная, шелка-сырца, электрическая, газовая и др., получали прибыль выше средней. Производители материалов, как цемента, хлопчатобумажной пряжи, металла и другие, в связи с кризисом получили наибольший удар, но избегли убытков. Из промышленных монополий только судостроение получило убытки, так как здесь не было ограничено производство.
Отрасли хозяйства, не объединенные в монополии, получили страшный удар. Во втором полугодии 1930 г. из одиннадцати отраслей хозяйства десять немонополистических отраслей получили убыток. Особенно понесли убытки мелкие предприятия в хлопчатобумажной, ткацкой, шелкоткацкой, спичечной и др. отраслях, которые явились жертвой монополии, переложившей на них тяготы кризиса»

Важнейшим руслом нажима на мелкое и среднее производство является твердо взятая правительством и концернами линия на закрытие мелких и средних банков. «Даямондо» в №20 за 1932 г. писал, что эти банки «постепенно прекращают свое существование, а с ними исчезает и аппарат финансирования мелких и средних предпринимателей». Что касается депозитного бюро министерства финансов, бесконтрольно распоряжающегося вкладами почтово-сберегательных касс, то оно на деле служит не аппаратом кредитования мелкого и среднего производства, а, наоборот, каналом выкачивания средств из него.

«Транспасифик» от 30 июня 1932 г. сообщал, что обязательства, которыми располагают почтово-сберегательные кассы, составляются из правительственных облигаций — 1130 млн. иен, префектурных облигаций — 680 млн. иен, ипотечных долгов — 409 млн. иен. Мы видим, следовательно, что подавляющее большинство вкладов использовалось на цели правительства и ипотечных банков.

«Факт таков,- писал по этому поводу д-р Васио, — что в то время, как субсидии, потребные на этот год, легко могут дойти до 700 млн. иен, ресурсы депозитного бюро ограничены его депозитом в 92 млн. иен в Японском банке и 200 — 300 млн. всего резервного фонда, который может быть мобилизован, и также тем, что может быть собрано из предшествующих авансов. Таким образом на помощь мелкому и среднему производству денег не остается».

На фоне общего экономического кризиса это отсутствие кредитов должно чувствоваться особенно остро ввиду высокой задолженности мелкого производства. Сейюкаевский депутат Симида заявил 13 июня 1932 г. в Нижней палате, что «кроме деревенской задолженности есть еще задолженность по мелкой промышленности и торговле, равная примерно 2,5 млрд. иен».

Между тем налоговое обложение продолжает расти. Государственные и местные прямые налоги в среднем на 1 душу населения составляли: в 1891 г. — 2,2 иены, в 1911 г. — 10,1 иены, в 1919 г. — 18 иен, в 1930 г. — 25,8 иены.

Реальным средством «помощи», оказываемой мелкому и среднему производству, остается трестирование, проводимое крупными компаниями и выражающееся в пожирании мелкого производства. Эти методы применяются в той или иной форме во всех отраслях промышленности и торговли. Когда перед правительством летом 1932 г. была поставлена во весь рост проблема кризиса мелкой промышленности, то оно совместно с председателем токийской торгово-промышленной палаты бароном Го выдвинуло план: «Учредить общество с капиталом в 100 млн. иен, акции которого реализуются правительством и концернами Мицуи, Мицубиси и др. Задача общества — оказание широкой помощи средним и мелким торгово-промышленным предприятиями. Таким образом дело помощи мелким предпринимателям отдавалось в руки концернов, занятых пожиранием этих мелких предпринимателей.

В связи с вопросом о положении мелкобуржуазных слоев следует сказать также несколько слов о положении интеллигенции.

Согласно данным, опубликованным в «Journal Chronicle» от 30 мая 1930 г., из подавших заявления на Центральную биржу труда о поступлении на должности служащих получило работу только 10 %. В Токийском районе из оканчивающих ежегодно различные учебные заведения нашли работу в 1928 г. 55%, в 1929 г. — 54%, в 1930 г. — 47,7%. Всего не нашедших работу за эти три года — 55 тыс. человек.

Но вся глубина кризиса, обнаружилась только в 1931 и 1932 гг. и показала полную беспросветность положения для очень многочисленных слоев интеллигенции. В 1932 г. газеты сообщили о возникновении в ряде крупных городов союзов интеллигенции под лозунгом: «Готовы на любую работу за 20 иен в месяц».

Все это должно было приводить к тому, что среди самых широких кругов мелкой буржуазии и мелкобуржуазной интеллигенции нарастало горькое разочарование в способности правительства, опирающегося на парламентские политические партии, прийти на помощь мелкому производству и острая ненависть к финансовым концернам, которые рассматривались как главные виновники обрушивающихся на мелкое производство испытаний.

На этой основе вслед за рабочим и крестьянским движением в городах нарастает волна протеста и среди широких кругов мелкобуржуазного городского населения. Движение мелких торговцев против универмагов (вынудившее правительство в 1932 г. вырабатывать специальные законопроекты об ограничении деятельности универмагов), требование снижения налогов и дешевого кредита со стороны ремесленников и мелких промышленников (очень показательны в этом отношении резолюции митингов мелких торговцев и промышленников в конце лета 1932 г. почти во всех крупных городах Японии), требования работы со стороны безработной интеллигенции, движение протеста в высших учебных заведениях против высокой платы за правоучение и т. д. — все это лишь отдельные признаки социального недовольства, растущего среди промежуточных слоев городского населения. Об этом же говорит и огромное количество студентов, учителей народных школ, преподавателей вузов, даже чиновников различных министерств, арестованных по подозрению в причастности к коммунистическому движению во время массовых арестов осенью 1932 г. Об этом говорит также тот факт, что различные левые лиги («пролетарской медицины», «левого театра», «пролетарских писателей» и т. д.), бесконечное количество раз подвергавшиеся разгромам со стороны полиции, каждый раз вновь восстанавливаются и находят новый круг сторонников.

Но еще более сложное положение создалось в деревне.

Экономический кризис 1930 — 1933 гг. катастрофически обострил выступившую уже в период 1921 — 1929 гг. тенденцию разорения крестьянства. Резкое падение цен на сельскохозяйственные товары (доход японского сельского хозяйства по рису и коконам упал с 1,5 млрд. иен в 1929 г. до 778 млн. цен в 1931 г. и 922,4 млн. в 1932 г.) при высоком уровне картельных цен на товары городской промышленности, при высокой арендной плате и тяжелом налоговом обложении привело к быстрому росту крестьянской задолженности, измерявшейся в 1932 г. в сумме около 7 млрд. иен. Массовые голодовки в 1932 г. в ряде сельскохозяйственных префектур были наиболее ярким выражением глубины японского аграрного кризиса. Бурный подъем крестьянской борьбы, принявшей в ряде местностей исключительно острые формы (разгром и поджог помещичьих усадеб, избиение судебных исполнителей, вооруженные столкновения с полицией и т. д.)², а также широкое петиционное движение крестьянства, использованное реформистскими и фашистскими организациями, свидетельствовали о быстром назревании аграрной революции.

Кризис с новой силой поколебал устои помещичьего землевладения. Цена на землю стремительно падала. Средняя продажная цена 1 тана рисового поля среднего качества равнялась: в 1927 г. — 546 иенам, в 1930 г. — 489 иенам, в 1931 г. — 411, в 1932 г. — 399 иенам³.

Значительная часть мелких помещиков, разоряемая низкими ценами на рис и коконы, заложила свои владения в ипотечных банках и оказалась в экономической зависимости от крупного финансового капитала. Средний размер задолженности помещичьего владения выразился в 3 367 иен⁴.

«В зависимости от непосильного бремени, связанного с владением землей, чрезвычайного сокращения прибыли от земельного капитала и увеличения налоговых ТЯГОТ часто имеют место случаи продажи помещиками арендуемых крестьянами земель или превращения их в жилые участки»⁵.

Пытаясь поправить свое пошатнувшееся положение, мелкие помещики самым беспощадным образом перекладывают убытки от кризиса на арендаторские массы. Больше половины арендных конфликтов за 1931-1932 гг. произошло по инициативе помещиков, требующих перезаключения договоров на основе повышенной арендной платы. Чтобы добиться желаемых результатов, помещики лишают под разными предлогами крестьян права аренды. 43% аграрных конфликтов в 1931 г. и 52% в 1932 г. (первое полугодие) произошли на почве требования крестьян о возвращении земли арендаторам.


Однако массовое отбирание земли у арендаторов происходило не только в целях вымогательства более высокой арендной платы. Одновременно за годы кризиса обнаружилась и другая тенденция: перехода части помещиков к самостоятельному ведению хозяйства на основе найма рабочей силы. Из зарегистрированных за 9 месяцев 1932 г. 2 103 аграрных конфликтов 15,6% были вызваны отобранием земли у арендаторов ввиду «перехода земли к новым помещикам, которые непосредственно организуют обработку земли», и 11,1 % конфликтов — отобранием земли ввиду «перехода старых помещиков к непосредственной обработке земли». Журнал «Сангио Родо Дзихо» отмечает, что за последнее время наблюдаются следующие явления: «1) занятие помещиков сельским хозяйством своими собственными силами, 2) наем корейцев в батраки к помещикам (префектуры Осака, Ниигата, Фукуока)»⁶.

Переход от полуфеодальной издольщины к капиталистическому способу ведения хозяйства должен по расчетам помещиков-хозяев привести к снижению издержек производства риса. Новая система эксплуатации позволит увеличить долю выжимаемого прибавочного продукта за счет уменьшения необходимой части, поскольку в состав последней при старой системе входило содержание семьи арендатора. Даже полуголодный жизненный уровень арендатора требует, как показывают данные специального обследования, в среднем 11,18 иены на одного члена семьи⁷ — сумма, которая отчасти покрывается продажей рабочей силы семьей на городском рынке труда и эксплоатацией в подсобных домашних промыслах, но которая все же частично входит в состав арендаторской доли урожая и таким образом «отягчает» помещику себестоимость продукции. Чем сильнее в годы кризиса становилась безработица в городах и одновременно убыточнее важнейшее подсобное занятие — шелководство, — тем ожесточеннее борется арендаторская масса за предельный уровень необходимой части своего труда и тем менее выгодным становится помещикам сохранение старых отношений эксплоатации. При капиталистической эксплоатации рабочей силы помещикам представляется возможным понизить «оплачиваемую часть» труда путем исключения издержек на содержание семьи рабочего. Зарплата батрака, вынужденного существовать без семьи, с точки зрения помещика выгодно отличается от зарплаты семейного арендатора-крестьянина, потерявшего возможность продажи рабочей силы семьи на стороне. Колониальная мера эксплоатации рабочего класса в японской промышленности, лишающая рабочего семьи, позволяющая японской буржуазии не заботиться о воспроизводстве армии наемного труда и приводящая к физическому изнашиванию действующей рабочей силы в точение 2-3 лет, служит здесь помещикам соблазнительным образцом. Наличие огромной безработицы в деревне (за 1932 г. был отмечен в ряде префектур обратный приток в деревню уволенных с фабрик безработных), возможность привлечения дешевого корейского труда и наконец инфляция, «незаметно» съедающая зарплату и следовательно понижающая себестоимость, явились достаточно благоприятными условиями, способствующими превращению полуфеодальной издольщины в полурабскую колониально-капиталистическую эксплоатацию.

Затруднения, возникавшие перед помещиками-новаторами в области изыскания капитала, не являются непреодолимыми. Доля основного капитала в условиях примитивной техники и ручного земледелия составляет в Японии не больше 2,5 % всего капитала для орудий производства и 11-12% для строений (причем последняя статья в большинстве случаев не требует новых затрат, поскольку она находится в наличии при старой системе хозяйства). Более важен такой элемент оборотного капитала, как удобрение, составляющий около 24-30% всех производственных расходов рисового хозяйства. Но при господствующей роли помещиков в системе кредитной кооперации и при условии поддержки государственными кредитами проблема оборотного капитала представляется вполне разрешимой. Размах, который может приобрести отмеченная тенденция перехода помещичьего хозяйства на колониально-капиталистический путь, зависит таким образом в значительной мере от прямой поддержки государства. В какой мере буржуазно-помещичье государство удовлетворит аппетиты помещиков, должна решить борьба помещичьих интересов с интересами финансово-промышленной буржуазии.

Годы кризиса весьма обострили разногласия между помещиками и буржуазией в вопросе о «распределении убытков» от кризиса. Некоторые важнейшие требования помещиков были наиболее выпукло сформулированы «Имперским сельскохозяйственным обществом» летом 1932 г. Имперское сельскохозяйственное общество, выступившее организатором широкой петиционной кампании крестьянства (в эту кампанию было втянуто более 100 тыс. крестьян из наиболее пострадавших префектур), выдвинуло следующие предложения: 1) чтобы правительство усилило закупку риса старых урожаев в целях поднятия цен нового урожая, 2) чтобы правительство субсидировало накопление и хранение риса, 3) чтобы был установлен государственный контроль над ввозом корейского и формозского риса и 4) чтобы был сокращен земельный налог на ближайшие 3,5 года на 50% («Japan Advertiser» от 1 августа 1932 г.). Эта программа общества была проведена на всеяпонской конференции сельскохозяйственных организаций, на которой участвовало свыше 2 500 делегатов и 100 депутатов парламента в присутствии министра земледелия.

В дополнение к этой программе партия Сейюкай выступила с требованием оказания правительственной помощи местным банкам при скупке земельных имуществ⁸. В защиту претензий помещиков по части снижения налогов газета «Асахи» летом 1932 г. писала: «Крестьяне-собственники находятся в более плохом положении, чем арендаторы, а мелкие и средние помещики — в худшем положении, чем крестьяне-собственники. Поэтому по отношению к этим группам необходимо уделить особое внимание».


Перед открытием августовской сессии парламента в Сейюкае образовался блок из 100 депутатов парламента (из сельских районов), недовольных правительственной программой помощи деревне. Эта группа, охватывающая одну треть всех членов парламента сейюкайцев, настаивала на расширении планов помощи по следующим статьям: 1) отпуск 500 млн. иен на общественные работы в сельских местностях (а правительственный проект предусматривал 64,4 млн.); 2) ассигнование на ликвидацию задолженности 100 млн. иен (правительственная программа предусматривала 25 млн.); 3) ассигнование на закупку правительством риса 200 млн. (правительственная программа не имела этой статьи).

Вплоть до 1932 г. правительственная политика была достаточно внимательной к помещикам. Так например внесенный весной 1931 г. на рассмотрение 59-й сессии парламента новый проект арендного закона был враждебно встречен помещичьими кругами, выразителем которых выступила всеяпонская ассоциация помещичьих союзов и сейюкаевская оппозиция в Нижней палате⁹. Верхняя палата совершенно отказалась от рассмотрения проекта, и стеснительный для помещиков закон остался неосуществленным до настоящего времени. Ни минсейтовский кабинет Вакацуки, внесший этот проект, ни тем более сменивший его сейюкаевский кабинет не настаивали на дальнейшем вмешательстве государства в деревенские отношения, оставляя по-прежнему полный простор помещичьему своеволию.

Эти же правительства к 1932 г. скупили до 3 млн. коку риса в целях поддержания высоких цен. Еще в мае 1931 г. правительство Инукаи и Сайто скупили полмиллиона коку риса, несмотря на то, что правительственные склады риса были загружены рисом старого урожая. В мае же под давлением шелкоэкспортных фирм и помещиков правительство расторгло контракт с американской фирмой «Джэрли», которой была запродана из правительственных запасов крупная партия шелка-сырца. На этот шаг правительство пошло, несмотря на то, что товарные запасы казначейства достигали в это время 100 тыс. кип, ибо экспортеры шелка и аграрии опасались дальнейшего понижения цен в результате выброски на рынок этой крупной запроданной американцам партии.

В области кредитной политики государство также оказалось достаточно щедрым: за 1930 — 1931 гг. ипотечный банк при поддержке японского банка выдал ссуд землевладельцам на 897 млн. иен; в 1932 г. было отпущено также «деревне» низкопроцентных ссуд на сумму 780 млн. иен. Эти суммы были использованы ростовщиками и помещиками в целях поправления пошатнувшихся дел и расширения сферы закабаления нуждающегося крестьянства. Как отметил «Экономист» по поводу этих ссуд, «население не использует отпущенных средств ввиду неблагоприятной ссудной системы, а пользуется ими только для избежания банкротства, кредиты или ссуды употребляются теми, кто ничего не производит»¹⁰.

Инфляционная политика, начатая сейюкаевским кабинетом Инукаи, также была наруку помещикам тем, что она поднимала цены на сельскохозяйственную продукцию, и тем, что облегчила задолженность широких слоев мелких и средних помещиков.

Однако возрастающие требования помещиков все в большей мере встречали сопротивление крупной промышленной буржуазии, тоже претендовавшей на максимальную помощь со стороны государства. Промышленная буржуазия использует все свое политическое влияние в борьбе за свою долю в расхищении государственных фондов.

«Выбираемые сельскохозяйственным населением депутаты в парламент, — писал Нагано Акира, один из видных руководителей работающей в деревне реакционно-националистической организации, — становятся верными сообщниками финансовой клики городов; все органы прессы принадлежат городам и не повертываются лицом к деревне»¹¹.

Разгоревшаяся борьба между рентой и прибылью привела к тому, что в дело вмешались военные круги, имеющие свои специфические виды на использование государственных средств и поэтому также выступившие против раздутых претензий помещиков.

Газета «Дзи-дзи» от 20 июля 1932 г. сообщила, что

«министерство финансов задержало проект плана по оказанию помощи сельскохозяйственным районам, указав на отсутствие средств и на крайнюю скудность финансового рынка, и без того с трудом размещающего военные заказы».

Первоначальные грандиозные проекты помощи деревне, измерявшиеся суммами в 400-600 млн. иен, были сокращены в своем объеме. К августовской сессии парламента дело ограничилось тем, что на местах были созданы «земледельческие комитеты» под руководством префектуальных властей, причем на эти комитеты правительство ассигновало 2 млн. иен на год на всю Японию. Задача этих комитетов состоит в том, чтобы приучить сельское население «полагаться только на себя, а не на какую-либо помощь извне».

Сопротивление финансово-промышленной буржуазии имело решающее значение в направлении политики кабинета Сайто в отношении дальнейшей помощи аграриям. 63-я парламентская сессия, несмотря на сейюкаевское большинство Нижней палаты, как известно, также отпустило весьма урезанные ассигнования на «помощь деревне». Из ассигнованных 108 млн. иен на «мероприятия чрезвычайной помощи» около 85 млн. иен отпущено на строительные работы. Из этих средств большая часть была израсходована на закупку цемента и других строительных материалов, т. е. пошла в промышленность, а не к помещикам. Отпущенные 172,5 млн. иен низкопроцентных кредитов имели целью оказать финансовую помощь банкам, заморозившим свои капиталы в недвижимое имущество. Ни моратория задолженности (что было бы также выгодно мелким помещикам), ни каких-либо далеко идущих мероприятия по повышению цен на рис и т. п., чего требовали аграрные круги до парламентской сессии, не было проведено последней.

Обострение аграрного кризиса привело таким образом, с одной стороны, к усилению крестьянской борьбы против помещиков, с другой стороны — к росту разногласий между двумя лагерями правящего буржуазно-помещичьего блока.

Наконец чрезвычайно важное значение имеет то обстоятельство, что и политические позиции буржуазии в блоке господствующих классов, осуществляющем власть, были ослаблены обострением внутренней взаимной борьбы между различными группировками в лагере самой буржуазии и представляющих ее интересы политических групп. Борьба эта протекала и протекает по самым различным руслам и направлениям, подробное описание которых не входит в рамки этой работы. Она развертывалась, во-первых, между банковским и промышленным капиталом, несмотря на тесную связь и прямое сращение обоих. Так например ряд банков оказывал более длительное и более упорное сопротивление переходу к инфляционной политике, боясь обесценения своих кредитов, в то время когда ряд групп промышленной буржуазии уже решил перейти на рельсы инфляции. Позже промышленная буржуазия (в частности группировка Токийской торгово-промышленной палаты, возглавляемая бароном Го, стремилась обеспечить промышленности максимальные банковские кредиты, в то время как сами банки нашли уже для себя в обстановке инфляции более выгодный путь подписки на правительственные займы.

Но проблемы финансовой политики вызвали острые разногласия в самом лагере промышленной буржуазии. Так те слои сейюкаевской буржуазии, которые группируются вокруг концерна Мицуи, выступали сначала в роли ярых поборников инфляционной политики, а, когда спекуляция на курсе доллара уже обогатила их на сотни миллионов иен и дальнейшее снижение курса иены грозило обесценить их накопления и создать невыгодные условия для закупки американского хлопка, эти группы буржуазии с приближением импортного сезона выступили противниками дальнейшей инфляции и требовали закрепления курса иены на пониженном паритете. С другой стороны, минсейтовская буржуазия, связанная с концерном Мицубиси, с судостроением и машиностроением и меньше заинтересованная во внешних рынках, сначала упорно сопротивлялась инфляции, а затем в союзе с военщиной выступила с требованием дальнейшей инфляции, когда оказалось, что это является единственным средством обеспечить тяжелой промышленности те государственные субсидии, которые она получает.

Не менее острый характер носила борьба вокруг повышения таможенных пошлин, которое предпринималось несколько раз за годы кризиса: добывающая промышленность требовала и добилась повышения пошлин на ввоз иностранного промышленного сырья, а обрабатывающая промышленность, наоборот, протестовала против этого и пришлось пойти на ряд уступок ей но линии налогового обложения и субсидий. Очень острый характер приобрела также в годы кризиса борьба вокруг топливной проблемы в связи с тем, что угольный картель установил на внутреннем рынке монопольные цены на уголь, вдвое превышающие довоенные, в то время как общий индекс товарных цен уже приближался к довоенному. Другие группы промышленности требовали поэтому увеличения ввоза фушунского угля в Японию, что наталкивалось на ожесточенное сопротивление угольного картеля.

Эти разногласия чрезвычайно ослабили политические партии японской буржуазии — Минсейто и Сейюкай, вызвав острую групповую борьбу в их рядах и откол от них ряда политических фракций, ибо в некоторых японских парламентских политических партиях большинство политических деятелей не только представляют «вообще» классовые интересы господствующих классов, но и в самой непосредственной и конкретной форме состоят на жаловании тех или иных фирм, банков и т. д., интересы которых они должны защищать, если они хотят, чтобы эти банки и фирмы покупали им депутатские места в парламенте.

Единство парламентских политических партий подрывалось теперь также и обострением разногласий между буржуазией и помещиками, ибо ни одна из политических партий (а в особенности Сейюкай) не является чисто буржуазной партией, а имеет в своем составе очень значительный процент представителей землевладения. Поэтому хотя вся история Минсейто и Сейюкай заполнена беспрестанными склоками, беспринципной борьбой групп за власть, взаимными скандальными разоблачениями и т. д., все же эти партии никогда не были так ослаблены внутренними противоречиями в своих рядах, как в этот период.

Вступление Японии в войну в сентябре 1931 г. в еще большей степени обострило расхождение классовых интересов внутри страны.

Когда, на исходе 1931 г. оккупацией Манчжурии японский империализм фактически начал войну, все группы господствующих классов Японии, одна за другой, всячески старались выявить свою полную готовность всемерно поддержать «героическую японскую армию». И в самом деле: манчжурская оккупация была начата при минсейтовском правительстве и как раз той генеральской группой (ген. Минами), которая выдвинулась на руководящие посты в армии при пребывании на посту военмина, близкого в последние годы к партии Минсейто, генерала Угаки. Сейюкаевские круги не только поддержали эту авантюру, но через несколько месяцев после начала войны обвинили даже минсейтовцев в недостаточно активном и целеустремленном ее проведении и под этим лозунгом сами пришли к власти, а возглавившая в это же время армию группировка ген. Араки проявила себя как сторонница самой непримиримой политики по отношению к Китаю. С тех пор и вожди армии, и все, кто побывали за эти годы на министерских постах, и вождь Сейюкай Судзуки, и вождь Минсейто Вакацуки не начинают ни одной речи без того, чтобы не поклясться, что укрепление в Манчжурии рассматривается ими как «жизненная линия Японии» и никаких колебаний в этом вопросе они не допустят. Таким образом формальное внешнее единство в рядах господствующих классов по коренному вопросу о путях выхода Японии из кризиса посредством новой военной авантюры якобы достигнуто. Все группировки господствующих классов как бы согласились на том, что ограбление Китая, а если удастся, то и советского Дальнего Востока и во всяком случае ограждение Китая от Советского союза для ликвидации революционного движения в Китае и более прочное монопольное закрепление китайского рынка за Японией — должно разрядить, хотя бы на время, остроту экономического и зреющего политического кризиса в Японии. И действительно, поскольку раздел Китая мог бы быть успешно проведен японским империализмом и если бы такой успех был гарантирован в войне против Советского союза — все группировки господствующих классов Японии были бы едины в поддержке манчжурской авантюры. Незачем доказывать, насколько важна демонстрация этого единства для успеха войны и в особенности для того, чтобы усилить дипломатические позиции Японии перед лицом других империалистических держав, ревниво следящих за успехами японского оружия в Китае.

Но, не ограничиваясь установлением этого формального единства в своих собственных рядах, господствующие классы Японии прилагают все усилия и для того, чтобы изобразить манчжурскую авантюру не только их собственным делом, но и делом, в котором кровно заинтересована вся нация. Все рычаги агитации были пущены в ход для того, чтобы доказать массам, что «Манчжурия — это первая линия государственной обороны Японии», что без закрепления за собою естественных богатств Манчжурии Япония будет осуждена на поражение в неизбежной войне с другими странами, что без манчжурского сырья и топлива не может работать японская промышленность, что без манчжурских земельных просторов неразрешима проблема перенаселения Японии, что без манчжурского рынка Япония не сможет выйти из кризиса и т. д. и т. п. Особенное ударение делалось па последнем пункте в этой агитации: изо дня в день на страницах всех газет, в бесчисленном количестве брошюр и плакатов, на собраниях, устраиваемых патриотическими организациями, с парламентской трибуны, в речах министров, в школах, на собраниях желтых профсоюзов, в деревнях — силами «Союза резервистов», на молениях в храмах всех религиозных течений на тысячи ладов твердили и доказывали, что «экономический блок с Манчжурией», «ликвидация гоминдановского хаоса в Китае», «разработка естественных богатств Китая» и т. д. — это единственный, самый быстрый путь, безусловно ведущий к успеху, к. ликвидации безработицы в Японии, к оживлению японской торговли, к поднятию жизненного уровня широких японских народных масс, одним словом, к полной ликвидации последствий кризиса для Японии. И надо сказать, что раздутый этими методами шовинистический угар охватил довольно значительные слои городской мелкой буржуазии и известные, хотя и значительно меньшие, слои крестьянства. Что еще вносило сомнение и разнобой в политическую позицию этих слоев — это боязнь, основанная на уроках прошлых войн, и современная картина могущества финансовых концернов, являющимися как бы результатами побед в Китае, побед, которые даются ценою крови и тяжелых жертв со стороны народных масс, но которыми воспользовались снова господа Мицуи, Мицубиси, Ясуда и Симитомо, оставив как всегда народные массы ни с чем.

Но для этих пессимистов у японской военщины была с помощью социал-фашистов сформулирована особая программа превращения Манчжурии в «земной рай». Ошибочно думать, что эта теория была изобретена для того, чтобы она имела хождение только в Китае или в самой Манчжурии. Как раз там она слишком быстро входила в кричащее противоречие с реальной действительностью, чтобы оказать воздействие на кого бы то ни было, несмотря на все старания японских агитаторов. В Манчжурии, как бы она ни была измучена господством «клана Чжанов», как говорят японские агитаторы, никто конечно не верил тому, что японское господство будет легче. Иное дело в Японии. Конечно японская военщина, финансовые концерны и профессиональные политиканы знают, что они ищут в Манчжурии не «земного рая», а военного плацдарма, залежей коксующегося угля и железа, мировой бобовой плантации, трех десятков миллионов новых покупателей японских товаров, доходной густой железнодорожной сети, необъятных лесных массивов и т. д. и т. п. Но для мелкой буржуазии и для народных масс все это преподносится в ином аспекте.


Манчжурия, утверждают агитаторы, под японским контролем не будет отдана на расхищение капиталистам, ее естественные богатства станут достоянием всей нации. Ни японские, ни какие-либо другие капиталисты не получат здесь ни железных дорог, ни лесных концессий, — вес эти богатства, так же как и рудные ископаемые и свободные земли, поступят в распоряжение государства, которое будет эксплоатировать их в интересах всего народа. Частным банкам не будет позволено скупать манчжурские фабрики, либо производить другие капиталовложения непосредственно от себя. Каждый японский безработный, каждый безземельный японский крестьянин, каждый ищущий честного заработка японский мелкий торговец, ремесленник, служащий и т. д. — обретут для себя в Манчжурии «земной рай», в котором не будет капиталистической эксплоатации. Таково было популярное, предназначенное для распространения в массах, оправдание и объяснение манчжурской авантюры. И надо сказать, что известные группы мелкой буржуазии поверили этой аляповатой сказке. Когда вскоре после занятия Харбина японскими войсками туда приехал один из крупнейших японских финансистов барон Окура для переговоров по каким-то своим коммерческим предприятиям, — к нему явилась группа молодых японских офицеров и студентов и заявила ему, что они проливали свою кровь не для того, чтобы Манчжурия досталась барону Окури, и что, если он немедленно не уедет в Японию, он будет убит. В этот же день барон Окура покинул Харбин. Подобные настроения, приобретшие известную популярность, были наряду с общей неизвестностью в результатах манчжурской авантюры также одной из причин того, что Мицуи, Мицубиси и другие крупные финансовые концерны опасались производить капиталовложения в Манчжурию даже и тогда, когда военщина, очень быстро убедившись в том, что без помощи денег закрепиться экономически в Манчжурии невозможно, стала обращаться к капиталистам с призывами вкладывать капиталы в организовывающийся в Манчжурии банк, в новые предприятия ЮМЖД и т. д.

Означает ли однако все это, что вступление Японии в войну устранило или хотя бы ослабило вызванное кризисом обострение классовых противоречий в стране? Многочисленные факты, которые не удается скрыть, несмотря на все строгости военной цензуры, говорят, что это не так. Более того: эти факты показывают, что под внешней оболочкой патриотического единства произошло дальнейшее обострение борьбы как между трудящимися массами и господствующими классами, так и в лагере самих господствующих классов. Уже приведенные нами выше цифры и примеры о рабочих и крестьянских конфликтах и политических выступлениях свидетельствуют о правильности этого положения применительно к трудящимся массам. Пока еще в очень ограниченных размерах, но все же происходит просачивание этих настроений и в армию.

Был отмечен ряд очень типичных инцидентов во время отправки пополнений японским войскам в Манчжурию. Так в районе Каназава жены мобилизованных приносили в казармы детей, треуя накормить ребят, раз правительство отнимает у них отцов. В районе Химедзи Окаяма несколько жен и матерей легли на рельсы перед воинским поездом с криком: «Не пустим своих мужей, сыновей на смерть».

Волнения среди японских солдат, по данным иностранной печати, происходили в одиннадцати местах в Манчжурии. Вряд ли все случаи этих волнений измышлены корреспондентами. В телеграфном полку Нагано было расстреляно 10 революционных солдат. В Корее в связи с отправкой войск в Манчжурию арестованы несколько групп солдат и офицеров.

Прессой было отмечено несколько случаев столкновений солдат с жандармерией (например в марте 1932 г. в 15-м пехотном полку), массовых столкновений между новобранцами и полицией (в одном из таких столкновений участвовало 500 новобранцев), антиправительственной агитации на территориальных сборах и на допризывных площадках. Последнее обстоятельство нашло довольно широкое отражение в полицейских докладах о поднадзорных.

Должны быть отмечены аресты 20 сентября 1932 г. преподавателей и слушателей в авиашколах в Такарадзима и в Иокогама за распространение коммунистической литературы. За два дня до этого в Иокосука замитинговала команда на одном из крейсеров, требуя освобождения арестованных товарищей. Были произведены новые многочисленные аресты не только среди экипажа крейсера, но и на других военных судах, где были представители с этого крейсера, и на берегу. В сентябре были также арестованы за создание ячеек антиимпериалистической лиги и за революционную пропаганду группа, рабочих-металлистов с токийских военных заводов, группа рабочих токийского завода военного снабжения и группа женщин-работниц военно-ткацкой фабрики в Сенжу.

В январе 1933 г. японская пресса отметила ряд случаев брожения и упадка дисциплины в армии: аресты нескольких военнослужащих, а также рабочих на военных заводах за коммунистическую пропаганду и повышение количества дисциплинарных проступков в некоторых дивизионных округах (в особенности округ. Кавадзима).

Описывая работу коммунистов в японской армии, газета «Нихон» сообщала 19 января 1933 г. о том, что

«...коммунисты вели пропаганду в 1-й авиашколе в Токио, издавали свой орган «Друзья солдат», организовали специальную бригаду, которая вела работу во время прошлогодних маневров в Кансае, организовала ячейки в некоторых частях армий, а отдел по флоту чуть было не организовал ячейку в самом адмиралтействе».

9 марта 1933 г. газета «Ници-Ници» сообщала:

«Несколько дней тому назад в Сибуя жандармским отрядом были арестованы несколько солдат, заподозренных в участии в антиимпериалистической лиге, распространении красной литературы и ведении пропаганды среди войск».

Известен ряд случаев, когда демобилизованные из японской оккупационной армии в Манчжурии солдаты, отслужившие свой срок, либо раненые, возвращаясь в родные деревни (в особенности в северных префектурах), по-прежнему охваченные жестоким сельскохозяйственным кризисом, открыто ставят уже в крестьянской массе вопрос: за что же мы боролись? Мы не говорим уже о многочисленных рабочих антивоенных собраниях и митингах, проведенных например во всех главных городах Японии в международный день борьбы против империалистической войны — 1 августа 1932 г. Необходимо еще раз подчеркнуть, что политически действенную форму эти настроения приняли пока что только у меньшинства, рабочих и крестьян, что более широкие слои трудящихся остаются инертными и политически неорганизованными, хотя и на патриотические манифестации удается вызвать еще меньшее количество рабочих и крестьян. В еще меньшей степени политически оформилось антивоенное движение среди мелкой буржуазии, о чем свидетельствует например тот факт, что денежные и прочие сборы на армию, на постройку самолетов и т., д. проходят довольно успешно.


Наконец совсем еще единичный характер носят случаи антивоенных выступлений в армии и во флоте, которые в основном остаются еще послушным орудием японского империализма. Тем не менее рост антивоенных настроений имеет место во всех этих слоях. Пусть среди мелкой буржуазии на другом полюсе параллельно происходит и рост военно-шовинистических настроений, все же тяготы, вызываемые войной и увеличивающиеся по мере того, как затягивается война и обостряется международное положение Японии, будут несомненно способствовать постепенному рассеиванию этого военно-шовинистического угара и пробуждать к активной политической борьбе против империалистической войны все более широкие слои рабочего класса и крестьянства. В конечном счете, а в особенности при серьезных поражениях на фронте, эти настроения проложат себе более широкий путь и в солдатскую массу, ибо хваленые «дисциплина и героизм» японской армии в значительной степени держались на том, что японская армия до сих пор не знала серьезных поражений: ее противниками выступали сгнивший на корню русский царизм, отживающие китайские полуфеодальные генералы, а с советского Дальнего Востока японская армия убралась заблаговременно, когда были разбиты организованные ею белые банды и только начали сказываться удары красных партизан. Достаточно показательно, что первая же заминка в Шанхае в январе 1932 г., созданная для японской армии неорганизованными и почти безоружными шанхайскими рабочими и XIX Кантонской армией, вызвала среди немалых групп японских солдат «тоску по родине» и заставила японское командование эвакуировать в Японию несколько сот японских солдат и моряков. Никто не может поручиться, что эти «дисциплина и героизм» сохранятся в японской армии при серьезных поражениях на фронте и даже при тяготах длительной современной войны, при революционном брожении в самой Японии.

Но война уже сейчас, на данной своей стадии, вызвала новое обострение разногласий и в среде господствующих классов Японии, хотя пока что материальные жертвы, понесенные этими классами для оплаты военных расходов, сравнительно еще весьма невелики. Не говоря уже о том, что война на деле не сняла ни одного из тех старых разногласий между различными группами господствующих классов, которые были порождены или обострены кризисом, она создала новые и весьма острые столкновения интересов, преимущественно по двум вопросам: о дальнейшем направлении японской агрессии и о распределении тягот военных расходов в настоящее время.

Логика создавшейся для японской буржуазии ситуации неизбежно требовала после оккупации трех манчжурских провинций дальнейшего расширения военных действий, не говоря уже о том, что непосредственные кастовые интересы японской военщины с ее известной самостоятельной ролью в стране ускоренно толкают Японию навстречу большой войне.


Японские господствующие классы вместе с тем осознают, что война должна служить не только выходом из нынешнего кризиса, но одновременно должна разрешить коренные задачи японского империализма (разрешение сырьевой проблемы, создание континентальной империи, монопольное овладение Китаем и Океанией как сферой колониального грабежа). Но именно здесь намечаются (расхождения ближайших политико-стратегических планов различных слоев буржуазии, помещиков и монархической бюрократии. За последний год «общественное мнение Японии» занято обсуждением вопроса о направлении предстоящей войны: будет ли она японо-американской или японо-советской, и на эту тему вышли уже десятки книг и брошюр. За различными аргументами в пользу того или иного варианта войны скрываются реальные интересы различных групп господствующих классов Японии.

Начало операции в Манчжурии еще окончательно не предрешало направления будущей большой войны. Закрепление Японии в Манчжурии могло в одинаковой степени служить исходным положением для войны как против САСШ, так и против СССР. Именно поэтому в вопросе о желательности успешной оккупации Манчжурии обнаружилось полное единство всех групп и прослоек японских господствующих классов.

Однако шанхайская операция, представлявшая собой второй этап японо-китайской войны, уже свидетельствовала об активизации того крыла японской буржуазии, которое заинтересовано в первую очередь в овладении центрально-китайским рынком — цель, сопряженная с неизбежным японо-американским конфликтом. К этой группе буржуазии относятся экспортеры хлопчатобумажной пряжи и тканей (45 % всего японского экспорта этих товаров идет в Китай), экспортеры угля (в Шанхай вывозится около 80% японского экспорта угля, достигающего 1,6 млн. т), бумаги и других товаров (на долю Китая приходится 25% всего японского экспорта).

Сюда примыкает тот слой японской промышленности и финансовой буржуазии, капиталы которой инвестированы в судоходстве и кораблестроении и политико-стратегические интересы которой лежат на море, в развертывании японской экспансии по направлению южнокитайского побережья и архипелагов Тихого океана. Это — прежде всего интересы концерна Мицубиси (дом Ивасаки) с его крупнейшим пароходством «Нипон Юсен Кайся» (акционером которого является императорский двор), с дочерней судоходной компанией «Нипон Кисен Кайся», бывшей до последнего времени таким же рычагом японской экспансии на юге Китая, как ЮМЖД на, севере, далее — судостроительные заводы Кавасаки (эта фирма имеет крупные инвестиции в бассейне Янцзы и в Шанхае), банки, связанные о этими отраслями тяжелой промышленности, и т. д.

Интересы этого слоя японской буржуазии отражают японские морские круги, выступившие застрельщиками шанхайской авантюры.

Выступление адмирала Шиозава в Шанхае, положившее начало событиям в феврале — марте 1932 п., должно было, по мнению японских кругов, развязать чрезвычайно выгодную в данный момент для Японии войну с САСШ. При этом морские круги, издавна готовящиеся к этой войне, считают целесообразным не форсировать событий на севере и временно сговориться с СССР насчет Манчжурии и Монголии, разумеется на основе признания Манчжоу Го.

Иную позицию занимают те круги буржуазно-помещичьего лагеря, которые заинтересованы в сохранении дружественных отношений с Соединенными штатами, как например фабриканты и экспортеры шелка (последние в значительной степени являются также и помещиками). Далее — группы финансовой буржуазии, имеющие непосредственные вложения в Корее, Манчжурии и Монголии и строящие план континентальной экспансии за счет СССР при сговоре с САСШ. Особое место занимают также в этой группе те слои японской буржуазии, которые заинтересованы в рыбных, лесных, нефтяных и других богатствах советского Дальнего Востока. Позиция всей этой группы подкрепляется тем правильным соображением, что в войне против СССР Япония может рассчитывать на очень существенную помощь даже со стороны конкурирующих с ней держав. Точка зрения всей этой группы была выражена в газете «Нихон» следующим образом:

«Так как прямой причиной японо-американской войны является борьба за китайский рынок, то можно найти пути к сожительству и взаимному процветанию, в то время как с СССР фактически невозможно продолжать дружеские отношения, ибо подлинное разрешение манчжурского вопроса зависит от разрешения сибирского вопроса».

Военные круги, являющиеся наиболее последовательными выразителями интересов этой группы буржуазии и аграриев, в качестве основных аргументов в пользу японо-советского варианта войны выставляют следующие доводы: 1) война с САСШ принесет с собой разорение 10 млн. крестьян-шелководов; 2) Англия и Франция не допустят усиления Японии на Дальнем Востоке за счет американских колоний и, наоборот, охотно поддержат войну против СССР; 3) закрепление Манчжурии за Японией (что является «жизненной линией» Японии) невозможно без захвата Приморья и Приамурского края; 4) через пять лет СССР усилится и будет диктовать свою дальневосточную политику; 5) с Америкой возможно войти в экономический контакт для привлечения капиталов по эксплоатации Манчжурии и Сибири.

Во всей японской литературе, посвященной проблемам грядущей войны, можно ясно различить эти две тенденции. И все же их не только нельзя рассматривать как непримиримые или противоположные тенденции и не только в конечном счете они являются двумя сторонами одной и той же проблемы — борьбы Японии за монопольное положение в Азии, — но на настоящем этапе вся обстановка как бы заранее лишает борьбу этих двух тенденций решающего практического значения. Дело в том, что задача закрепления в Манчжурии сталкивает Японию в качестве ближайшего и непосредственного противника с китайским национально-революционным движением. В конкретной обстановке сегодняшнего дня только мощный размах этого движения может создать непреодолимые трудности для японского империализма в Манчжурии, закрепление в которой является общим делом представителей обеих характеризованных тенденций. Что же рассматривается господствующими классами Японии как фактор, стимулирующий рост национально-освободительной революционной борьбы в Китае вообще и в Манчжурии в частности? Революционизирующее влияние СССР на колониальные страны, в особенности на Китай. Это влияние неизбежно, оно порождается самим фактом существования Советского союза, как бы строго и последовательно ни проводилась Советским союзом политика невмешательства в дальневосточный конфликт. Кроме того захват советского Дальнего Востока, превращение таким образом Японского моря во «внутреннее озеро» Японии и создание себе твердой базы на материке является выгодным стратегическим условием для грядущей японо-американской войны. Поэтому для представителей не только второй, но даже и для части представителей первой из охарактеризованных здесь двух тенденций война с Советским союзом представляется неизбежной. Практически поэтому именно к войне против СССР и направлены основные военные приготовления Японии.

Что действительно уже сегодня вызывает острые разногласия в среде господствующих классов Японии, — это вопрос о размере финансовых тягот, которые может нести страна для оплаты расходов, связанных с большой войной, о распределении этих тягот и связанный с этим вопрос о сроке начала большой войны. Дело в том, что глубочайший экономический кризис, ускоренно толкающий господствующие классы Японии на путь войны, вместе с тем порождает известные контртенденции в их собственной среде.

Мировой экономический кризис неслыханно обострил противоречия между империалистическими державами во всем мире и на Дальнем Востоке в частности. Противодействие САСШ японской экспансии на континент, соответствующее давление, оказываемое Америкой (в первую очередь через доминионы) на Англию, также враждебно относящуюся к японскому проникновению в Центральный и Южный Китай, не могут не создать известной неблагоприятной международной обстановки для японской агрессии в Китае. Обострение проблемы военных долгов и усиление фашистского национализма в Германии позволили САСШ оказать соответствующее давление и на Францию в антияпонском направлении. Результатом всего этого и явилось февральское (1933 г.) решение Лиги наций по манчжурскому вопросу, направленное против Японии. На данной стадии Япония не может следовательно рассчитывать на достаточно щедрую финансово-материальную поддержку других держав в подготовке к войне: державы не дают денег Японии, ибо не уверены в том, куда пойдут эти деньги — на подготовку войны против Советского союза или на дальнейшую японскую агрессию в Китае. Вместе с тем кризис настолько расшатал сельское хозяйство, промышленность, торговлю и финансовую систему Японии и настолько революционизировал широкие массы рабочего класса, крестьянства и городской мелкой буржуазии, что одной Японии непосильно нести тяготы и расходы, связанные с большой войной. Поэтому влиятельные круги японской буржуазии весьма неуверенно идут по пути самостоятельного втягивания Японии в большую войну, считая необходимым обеспечить поддержку Японии со стороны других империалистических держав. К этим кругам буржуазии относятся крупные банкиры, текстильные магнаты (осакская буржуазия), горнопромышленники, экспортеры и в известной мере также представители кругов судоходства и кораблестроения. Наиболее крупными представителями интересов этой группы являются генро Сайондзи (тесно связанный с концерном Сумитомо), флотские деятели, как морской министр Окадо, премьер Сайто, двор в лице Макино, Икки и других сасумцев, связанных тесными узами с Мицубиси, и др.

Торгово-промышленные и банковские круги, связанные с текстильной промышленностью, наиболее сильно пострадали от анти-японского бойкота в Китае. Убытки в результате сократившегося сбыта и угроза полной потери китайского рынка заставляют осакскую буржуазию сугубо осторожно относиться к дальнейшей военной агрессии в Китае, что прежде всего выражается в нежелании финансировать расходы на армию и флот, так как это оказалось ей не под силу, «переговоры о французском займе затянулись до настоящего времени именно потому, что влиятельные финансовые круги Японии (в частности осакские деловые круги) не сговорились с военными по поводу целевого назначения займа». На июньской сессии парламента министр финансов Такахаси, отражающий интересы буржуазии, предупредил, что в случае если разрешение манчжурской проблемы затянется, если потребуется дальнейшее ведение войны в Манчжурии, то «государственный долг Японии, ныне выражающийся в сумме 6 млрд. иен, может подняться до 10 млрд. иен». Характерно, что токийская биржа реагировала на первое сообщение о начавшемся японском походе на Жэхэ резким понижением курса. Что же будет, если действительно начнется большая война, которая будет стоить 5 — 6 млрд. золотых иен в год?

На этом фоне понятны те острые столкновения, которые происходили в конце 1932, в начале, а также осенью 1933 г. из-за размеров военного бюджета на предстоящий год. Представленный военным и морским министерствами бюджет был построен на принципе необходимости закончить в двухлетний срок перевооружение армии и флота для того, чтобы снабдить их всеми современными орудиями войны. Буржуазные группировки, ставшие в оппозицию к бюджету, исходили из непосильности для хозяйства страны нести такие расходы. Реальным содержанием их предложений было растянуть на более длительный срок перевооружение армии для того, чтобы ежегодно откладывать на эти цели меньшую сумму, а следовательно не форсировать и сроков вступления Японии в большую войну. Как известно, разногласия по этому вопросу одно время настолько обострились, что Араки выступил в прессе с угрозами потребовать введения новых налогов на капитал для оплаты военных расходов. С этими же соображениями связана и позиция противников выхода Японии из Лиги наций. В то время как военщина вместе с частью политических деятелей проявляет полное нежелание считаться с требованиями других держав, противодействующих японской агрессии в Северном Китае, значительная часть политических деятелей и деятелей финансового и торгово-промышленного мира, не желая взвалить на плечи Японии все финансовые тяготы большой войны, стремится заручиться денежной поддержкой других держав. А это значит, что нельзя игнорировать требования этих держав и нельзя ставить японскую дипломатию в положение изоляции. Вопрос о сроках войны связан также и с вопросом о государственном контроле над промышленностью. Военное министерство весьма твердо и энергично проводит сейчас линию на вмешательство государства во все области производства в целях подготовки их к всеобщей мобилизации. Значительные группы буржуазии сопротивляются этому, ибо это означает ограничение свободы их производственных операций, а в ряде случаев и прямое сокращение их спекулятивных прибылей.

Наконец, с вопросом о темпах и путях подготовки к большой войне связаны и те разногласия, которые в очень острой форме происходят между военщиной, овладевшей сейчас также и аппаратом ЮМЖД, и финансовыми концернами Японии по поводу капиталовложений в Манчжурии, объектов строительства и форм контроля над манчжурским хозяйством.

Таким образом обострение классовых противоречий внутри страны и противоречий в лагере господствующих классов, вызванных теми вопросами внешней политики, перед которыми встал японский империализм, с началом манчжурской оккупации неизбежно должно было привести к осложнению внутренней политической обстановки в Японии. Старые политические партии, осуществлявшие до сих пор власть, — Сейюкай и Минсейто были ослаблены внутренней борьбой в их рядах и слишком скомпрометированы в глазах масс, чтобы иметь возможность выступить в столь острый момент в качестве силы, претендующей на представительство общенациональных интересов. Но зато объективно повышалась роль другой силы, именно военщины, которая, опираясь на прошлый исторический опыт, когда правительство целиком находилось в руках военного дворянства, например в эпоху маршала Ямагата, и на потребности, вставшие сейчас перед господствующими классами страны в связи с кризисом и антикитайской войной, предъявила свои претензии на руководство государственным аппаратом.

Два фактора облегчали военщине достижение успеха в этом направлении: во-первых, уже отмеченное ослабление фронта старых политических партий, которые в других условиях могли бы, отстаивая свои позиции, оказать военщине более действенное сопротивление, и, во-вторых, тот факт, что эволюция, проделанная японской армией за последние годы, и тот ореол побед, которым она была окружена, позволяли ей легче, чем старым политическим партиям, стать притягательным центром для ускользавших из-под руководства этих партий различных промежуточных групп городской и деревенской мелкой буржуазии, мелкого и среднего помещичьего землевладения и даже отсталых элементов в рабочем классе. Да и в лагере самой буржуазии, чем дальше втягивалась Япония в войну и чем глубже охватывал страну кризис, крепло убеждение, что военная диктатура лучше, чем старая лжепарламентская система, сумеет разрешить острые вопросы, стоящие перед японским империализмом.

Ни одна группа японской буржуазии никогда не мыслила, что она сможет осуществлять власть без союза с военщиной и монархической бюрократией, и домогательства ее были направлены только к тому, чтобы обеспечить себе лучшие условия этого союза. А теперь, когда страна стоит перед перспективой новой внешней войны и в то же время перед опасностью внутренних революционных взрывов, т. е. когда на карту ставится судьба всего социального строя и всего политического режима, тяга к «сильной власти» должна была еще усилиться. Это общее в буржуазной среде стремление найти общий язык с военщиной усиливалось еще тем обстоятельством, что конкурирующие группы буржуазии старались обойти друг друга и усилить свои позиции за счет своих конкурентов путем сговора с влиятельными фигурами в милитаристическом мире. Именно это сделало возможным для группы ген. Угаки — ген. Минами подготовлять военный переворот во время пребывания у власти минсейтовского правительства, а ген. Араки прийти к власти сначала вместе с сейюкаевским правительством Инукаи, а затем спихнуть это правительство и обеспечить себе поддержку части буржуазии, шедшей раньше за Минсейто. Таким образом, несмотря на объективно возросшие противоречия между узкими классовыми интересами буржуазии и общими интересами того классового блока, в руках которого находится государственная власть, значительные группы буржуазии на деле облегчают приход к власти военщине, опирающейся также па недовольство со стороны помещиков и мелкой буржуазии политикой финансового капитала.

В этих условиях армия пытается взять на себя роль «вождя общенационального движения» и направить в русло этого подконтрольного себе движения и активность тех промежуточных слоев, руководство которыми уже потеряно старыми политическими партиями. Благодаря этому реакционно-шовинистическое движение приобретает новый центр, вокруг которого оно начинает группироваться, — армию. Наряду с общей активизацией реакционно-шовинистического движения в годы кризиса и войны и дальнейшим оформлением экстремистского террористического крыла в нем этот фактор, т. е. выдвижение армии на руководящее место во всем реакционно-шовинистическом движении, является самым характерным моментом описываемого периода.

Для того, чтобы понять, каким образом армия оказывается способной играть эту роль и какими методами она разрешает эту задачу, необходимо остановиться на политической эволюции самой японской армии.

---

¹ Проф. Дои Гото, Фашизм в Японии, Токио, 1933 г.
² Из общего числа 2103 зарегистрированных 9 месяцев 1932 г. Конфликтов отмечен 51 конфликт «с применением насилия среди крестьян».
³ Нихон Родо, Нэнкан, 1932 г.
⁴ «Дайямонда» от 21 марта 1933 г.
⁵ «Сангио Родо Дзихо» за сентябрь 1932 г., стр. 248
⁶ См. номер за сентябрь 1932 г.
⁷ A. Xироми, Аграрная статистика и разорение крестьянства в Японии «Цюо Корон» за июль 1932 г.
⁸ «Japan Advertiser» от 16 июля 1932 г.
⁹ «Нихон Ногио Нэнкан», сельскохозяйственный ежегодник, 1932 г.
¹⁰ «Economist» от 15 июня 1932 г.
¹¹ «Каидзо» за октябрь 1932 г.

<< Назад   Вперёд>>