• О. Танин, Е. Иоган
 

Военно-фашистское движение в Японии


Политическая программа военщины
 


Программа военщины в самой примитивной и упрощенной форме воспроизводит именно те специфические черты особой агрессивности и особой реакционности японского империализма, которые вытекают из его военно-феодального характера. Программа эта, по высказываниям самих лидеров военщины, может быть сведена к трем основным положениям:

1. Армия является передовой частью нации. Поэтому ей, а не парламентским политическим партиям, должно принадлежать руководство политической жизнью страны. Только армия может сохранить династию, подчинить интересы отдельных групп господствующих классов интересам всего режима и обеспечить распространение «императорской идеи» (т. е. японской агрессии) на другие страны.
2. Основной целью государственной политики в настоящее время должно быть осуществление плана «Великой Японии», т. е. создания мощной колониальной азиатской империи, в первую очередь за счет захвата областей Восточной Азии. Важнейшим противником, сопротивление которого должно быть для этого сломлено, является Советский союз.
3. Задачам внешней агрессии должна, быть подчинена и вся внутренняя политика, важнейшим содержанием которой поэтому должно быть: а) увеличение контролирующей роли государства по отношению к промышленности и финансам; б) разрядка острого сельскохозяйственного кризиса, грозящего, в противном случае, перерасти в аграрную революцию, которая сметет один из важнейших устоев всего режима — помещичье землевладение, а вместе с ним и монархию; в) самая беспощадная и жестокая ликвидация «красной опасности», т. е. всех проявлений революционного движения в стране.

О программе этой действительно можно сказать словами поэта, что она «проста, как мычание». Иллюстрируем ее высказываниями самих лидеров военщины.

Исходной предпосылкой этой программы является, прежде всего, борьба за сосредоточение всей полноты власти в руках самой армии.
Руководящая роль армии в политике мотивируется усиленной апелляцией к традициям старины, к кодексу феодально-рыцарской морали («бусидо» — кодекс моральных правил японских самураев), носителем и хранителем которой является армия, к божественной императорской власти, которая не может быть подконтрольна политическим партиям, но может зиждиться на зависящей только от нее армии.

«Центром японской государственности, — проповедует один из лидеров военщины, — безусловно является «Тэнно» — император. Воля императора является волей государства. В Японии нет противопоставления граждан императору. Существование монархии в Японии — неограниченное и всеобъемлющее. Император — центр государства и его полная сущность. Монарх — верх добродетели, а добродетель является философией японца»1.


Араки объясняет регалии императорской власти:

«Справедливость (зеркало), милосердие (яшма) и смелость (меч), представленные тремя регалиями японской династии, являются основным идеалом японского государства, путь которого указывается императорами. Это — так называемый настоящий императорский путь. Японская история представляет из себя не что иное, как осуществление этого пути»2.


Окружая таким ореолом монархию, военщина стремится нарастающее среди мелкобуржуазной молодежи и других слоев недовольство политикой правительства и хищничеством финансовых баронов направить в русло защиты монархии, которая-де после «второй реставрации) сумеет осчастливить японскую нацию и очистить общественную жизнь Японии от продажных политиков и корыстных спекулянтов. Кто же может быть носителем этого «настоящего императорского пути» кроме армии? Ясно, что только армия способна защищать национальные интересы страны и должна поэтому выступить с собственной политической программой. Генерал-лейтенант Тамои писал недавно:

«Наше влияние несомненно исчезло бы в Манчжурии, если бы не армия. Армия создала условия, в которых Япония может пожинать плоды урожая. Долгое время нашим национальным стремлением было получить должное вознаграждение за жертвы и труды в Манчжурии. Но что могло сделать министерство иностранных дел? Дипломатия шла на уступку за уступкой Китаю. Наши права и интересы были подавлены. Даже после того, как произошли события в Мукдене и военные операции быстро развивались, министерство иностранных дел старалось всячески приостановить их, несмотря на твердое решение армии упорядочить манчжурскую проблему именно в этот момент. Я убежден, что было бы очень опасно возлагать национальную дипломатию на министерство иностранных дел, которое не может предвидеть наших национальных судеб. Вся нация теперь убедилась в том факте, что только армия может сохранить наши права и интересы, приобретенные с тяжкими потерями денег и жизней, только армия может вести национальную политику».
«...Армия должна извлечь максимальные выгоды из этого положения и убедить нацию в том, что слабая оборона означает прямой удар по национальному престижу и влиянию. Мы должны заставить всю нацию понять, что необходимо по крайней мере сохранить теперешние войска для обороны, чтобы защитить национальную политику. С другой стороны, мы должны заставить всех политических лидеров засвидетельствовать свою лояльность по отношению к армии и флоту и ввести укрепление военной мощи в платформы всех партий... Если твердая политика не будет установлена именно сейчас - армия и флот будут постоянно находиться под угрозой сокращения вооружений, как средства к сокращению расходов, и будут постоянно расшатываться».


Эти взгляды были расширены и изложены уже в качестве официальной программы военных кругов на состоявшемся 5 июля 1932 г. совещании в военном министерстве. Совещание обсуждало основные вопросы правительственной политики и в частности вопросы внешней политики, экономической политики и политических настроений в Японии. Решениями совещания отвергается принцип невмешательства армии в политические вопросы, причем это мотивируется тем, что «переживаемый Японией период столь сложен и ответственен, что армия не должна смущаться нареканиями и не должна придерживаться традиции о невмешательстве».

В решениях совещания указано, что регулярные совещания военного министерства должны обсуждать все вопросы внутренней и внешней политики, отношения Японии с Лигой наций и Китаем в связи с Манчжурией, а также отношения Японии со всеми иностранными державами. Решения по этим вопросам, могущие быть осуществленными силами армии, должны проводиться немедленно, остальные же передаваться через военного министра премьер-министру с требованием их осуществления.

В речи, произнесенной на этом совещании, ген. Араки заявил:

«Армия должна быть подготовлена не только к военным действиям, но также к разрешению экономических, социальных и культурных проблем, действуя на основе самостоятельной линии во внешней политике, основанной на твердых, здоровых и справедливых началах».


И решения этого совещания не остались пустыми словами. Газета «Мияко» писала недавно, что

«...Араки на каждом заседании правительства предъявляет свежий лист требований, заставляющих министров бледнеть и неметь... Бывает, что на заседаниях говорит один только Араки».


В каждом вопросе военщина стремится оставить решающее слово за собой.

Эта гегемония военщины объявляется единственно здоровой формой национальной политики и используется для сплочения вокруг армии всех реакционных элементов. Так армия становится или, вернее, закрепляет за собою роль основного ядра реакции.

Второй и вместе с тем краеугольный камень всей программы военщины — создание «Великой Японии» и соответствующая этому внешнеполитическая линия.

«...Министерство иностранных дел, — писал в 1932 г. один близкий к японским военным кругам автор, — почти целиком укреплено кликой Сидехары. Он стоял среди правящей верхушки в кабинетах партии Минсейто (и в кабинете Хамагуци и в кабинете Вакацуки). Если заметить, что за его спиной стоит один из четырех капиталистических концернов — концерн Мицубиси, то мы увидим, что внешняя политики Сидехара носит соответствующий этим интересам характер... Военные власти не были довольны такой политикой. После мукденского инцидента двойная внешняя политика начинает заменяться внешней политикой военных кругов»3.


Под «политикой Сидехары» военщина в своей агитации понимает проявленную якобы минсейтовцами излишнюю осторожность, гибкость и уступчивость во взаимоотношениях Японии с другими империалистическими странами, в процессе борьбы за передел колоний, а также и в деле приведения в повиновение самих колониальных народов. Старым партийным правительствам ставится в вину, что они подписали Вашингтонское соглашение, по которому Япония должна была уйти из Шаньдуна, и пакт Келлога, который неприемлем для Японии, поскольку в нем не сделана специальная оговорка касательно японских интересов в Манчжурии. В равной степени военщина осуждает Лондонское соглашение о морских вооружениях, поскольку оно закрепляет превосходство морских сил других империалистических держав над морскими силами Японии.

Этой политике военщина противопоставляет политику бронированного кулака в Китае и политику в отношении других империалистических держав, основанную на том, чтобы ставить их перед фактом закрепления японского влияния в новых областях и районах. Если минсейтовцы хотели закрепиться в Манчжурии путем подкупов манчжурских генералов, то милитаристический кабинет ген. Танака пытался решить этот вопрос, взорвав поезд Чжан Цзо-лина. Когда не помогли взрывы и наследник Чжан Цзо-лина «молодой маршал» Чжан Сюэ-лян также повернул в сторону американофильской политики, военщина смастерила «инцидент Накамура» и оккупировала Манчжурию. Если минсейтовцы искали возможности «добиться понимания японской политики в Китае» со стороны Лиги наций и САСШ, то военщина считает более эффективным самостоятельные действия Японии в Китае. В своей агитации военщина обрушивается на «англо-саксонские влияния», разоблачает «эксплоататорскую роль белой расы в Азии», обвиняет англичан в «порабощении Индии» и приписывает Японии миссию «освобождения азиатских народов путем распространения императорской идеи».

Ген. Араки в статье «Задачи Японии в эпоху Сиова» пишет:

«Различные страны Восточной Азии являются объектом гнета со стороны белой расы. Разбуженная императорская Япония не может позволить произвол белой расы».


Таковы внешние черты разногласий между военщиной и партийно-парламентскими кругами в вопросах иностранной политики. Эти внешние черты не лишены объективной значимости: они действительно отражают большую авантюристичность военщины и меньшую целеустремленность партийно-парламентских кругов, связанных острой групповой борьбой, интересами отдельных концернов, боязнью буржуазии потерять внешние рынки и заграничные кредиты и т. д. Однако эта внешняя сторона разногласий еще не позволяет судить о значении этих разногласий для определения ближайшего направления внешней политики японского империализма.

В ряде случаев удается даже установить, что партийно-парламентские круги сознательно подчеркивают перед иностранцами независимое положение военщины, иногда для того, чтобы снять с себя ответственность за слишком уже очевидную агрессивность их действий (что однако не мешало затем японским господствующим классам полностью пожинать плоды этой агрессии), а еще чаще для того, чтобы шантажировать другие империалистические державы, вымогать у них уступки японской точке зрения, угрожая, что в противном случае военщина использует дипломатическое поражение партийно-политических кругов для установления своего полного контроля над политикой и тогда, мол, другие державы столкнутся о еще большей непримиримостью японской точки зрения. В этом отношении весьма показательно например, что в ответ на выступление минотдела САСШ Стимсона 7 августа 1932 г., обвинявшего Японию в связи с манчжурскими событиями в «агрессивности», японские правительственные круги заявили, что позиция Стимсона «затрудняет японскому правительству контроль над общественным мнением Японии», и вслед за этим «общественное мнение», право выражать которое монополизировали за собою военщина и реакционно-националистические организации, разразилось рядом новых нападок на внешнюю политику правительства.

Гораздо яснее прощупывается разница между военщиной и основным ядром партийно-парламентских кругов (в особенности минсейтовцами) в вопросе о ближайшем противнике Японии. Как мы уже выше показали, коренные вопросы внешней политики Японии встают именно тогда, когда задача оккупации Манчжурии выполнена, ибо теперь встает вопрос о том, против кого в первую очередь направить это оружие. Конечно и военщина стремится к проникновению во Внутренний Китай и малейшую щель, образующуюся в дальневосточной политике САСШ и европейских империалистических держав, использует для расширения зоны японского влияния в Китае.

Верно, что так называемые «фашисты» громче всех кричат о «засилии белой расы» и о вероломстве американцев и англичан. Но вместе с тем они считают, что основной противник — это советы и что ради успеха подготовляемой ими японо-советской войны надо пойти на соглашение с другими империалистическими странами.

«Мы, — писал недавно известный военный публицист и участник ряда реакционно-шовинистических организаций Хирата, — должны храбро проводить принцип реализма, времен правительства Мейдзи. Этот военный союз увеличит нашу мощь во время боевых операций в несколько раз. Прежний англо-японский союз помог японскому флагу взвиться на континенте. Поскольку японо-советская война в ближайшем будущем явится продолжением прежней русско-японской войны, то и новый англо-японский союз будет не чем иным, как восстановлением прежнего»4.


В качестве своего ближайшего противника влиятельные круги военщины рассматривают Советский союз. Манчжурия с их точки зрения должна быть прежде всего плацдармом для войны против СССР. Именно поэтому высшие армейские круги с неодобрением относились к шанхайской операции, в которую ввязался флот, и медлили с поддержкой моряков, ибо считали, что это автоматически вовлекает Японию в конфликт с САСШ и Англией, когда основное внимание должно быть сосредоточено на подготовке войны против СССР. Для них Манчжурия — это первое звено в цепи, следующими звеньями которой должны быть Жэхэ и Чахар, затем Внешняя Монголия, наконец Приморье, Амурская область и Забайкалье. Этапы конфликта рисуются им, сначала как захват КВЖД, затем вопрос о Внешней Монголии и вслед за этим — «Сибирь». С циничной откровенностью повествует об этом генерал-лейтенант Сато Кийокацу в своей книге5.

«Если японцы хотят своими собственными руками эксплоатировать Манчжуро-Монголию и Сибирь, то они в первую очередь должны захватить КВЖД и Сибирскую железную дорогу. При удобном для Японии случае с русским и китайским правительствами должны быть открыты переговоры по вопросу о покупке Японией названных дорог».
«Для эксплоатации Монголии, — продолжает он, — нужно прежде всего построить железную дорогу и в первую очередь нужно будет построить железную дорогу от Мукдена до Урги. Эта дорога, имея начальным пунктом Мукден, пройдет через Тунляо, Западный Ляохэ и Малый Хинган и войдет в пределы Внешней Монголии. Затем она протянется до аймака Чаченьханя и достигнет Урги. Далее эта железная дорога в Иркутске должна связаться с Сибирской железной дорогой. Если такая железная дорога будет создана, то горные богатства, находящиеся в пределах Жэхэ и Чахара, а также Алтайское плоскогорье, находящееся на западе от Урги, получат хорошее развитие. По возможности дорога Мукден — Урга — Иркутск должна быть продлена от Иркутска на север до порта Охотск, находящегося на берегу Охотского моря. Если этот план железнодорожного строительства будет выполнен, то почти вся Монголия и восточная часть Сибири войдут в сферу влияния Японии».


Осторожнее выражается по этому вопросу в цитированной уже статье Араки. Однако и он не скрывает дальнейшего направления японской агрессии.

«Япония, — пишет он, — не желает допускать существования такой двусмысленной территории, каковой является Монголия, непосредственно граничащая со сферой влияния Японии. Монголия должна быть во всяком случае территорией, принадлежащей Востоку, и ей надо дать мир и спокойствие. Никак нельзя оставить ее в положении, при котором другие государства распространяют в отношении ее свою агрессивную политику. Оставить Монголию в двусмысленном положении — значит сохранить очаг беспорядков на Дальнем Востоке. Можно было бы сказать, что вопрос о распространении в Монголии императорской идеи является более трудным, чем аналогичный вопрос в отношении Манчжурии. Нужно здесь выразить отчетливо и откровенно ту мысль, что какой бы враг ни противостоял распространению императорской идеи, он должен быть уничтожен».


Если у немногих из японской военщины захватнические мечты простираются до линии Иркутск — Охотск, как у генерала Сато, то вопрос о Внешней Монголии, о Приморье и Сахалине ставится в более широких кругах. Агрессивные круги японской военщины усиленно подчеркивают, что еще до 1935-1936 гг. (когда соотношение сил будет уже не в пользу Японии) должна быть разрешена проблема Приморья и Сахалина как составная часть плана Великой Японии. И, несмотря на то, что в ближайший год перевооружение японской армии еще не будет закончено, все же чем раньше приступит японская армия к разрешению этой задачи, тем лучше. Мотивируется это тем, что, во-первых, только при этом условии будет устранена опасность воздушного нападения с материка на японские острова, во-вторых, Японское море будет превращено во внутреннее японское озеро, в-третьих, будет кардинальным образом разрешена задача расширения нефтяной и угольной базы Японии.

Среди японской военщины существует также и убеждение в том, что если проникновение Японии в Центральный Китай сталкивает японский империализм с CACШ и Англией, то война против СССР, наоборот, встретит сочувствие со стороны западных империалистических держав. В этом отношении характерно заявление, сделанное бывшим военным атташе японского посольства в Москве. На собрании офицеров токийского гарнизона летом 1932 г. он заявил, что для СССР война с Японией будет одновременно означать войну на западных границах и что поэтому возможности выделения советских войск для охраны дальневосточной границы СССР ограничены, что повышает уязвимость этой границы и Сибирской железнодорожной магистрали.

Таким образом выставляемые японской военщиной лозунги «распространения на азиатские народы императорской идеи», «свержения гнета белой расы», «Великой Японии», «независимой внешней политики» и т. п. отражают авантюристические устремления в сторону форсирования закрепления японского империализма на азиатском материке и войны с этой целью в первую очередь против СССР.

В вопросах внутренней политики, как мы уже сказали, одним из основных программных положений военщины является требование увеличения контролирующей роли государства, над промышленностью и финансами. Прикрывается это требование лозунгом «госкапитализма» или «государственного социализма». Незачем доказывать, что этот лозунг непосредственно вытекает из интересов всего блока господствующих классов, в руках которого находится государственный аппарат, и не противоречит конечным интересам самих капиталистов, поскольку осуществление этого лозунга облегчает успех империалистической агрессии Японии и подавление рабочего движения внутри страны, хотя осуществление этого лозунга и означает ущемление интересов отдельных групп буржуазии на том или ином отрезке времени. Это не мешает однако военщине оформлять этот лозунг «антикапиталистической» фразеологией, рассчитанной на привлечение к военщине симпатий широких промежуточных социальных слоев.

«Капиталисты, — пишет Араки в своей статье «Задачи Японии в эпоху Сиова», — заботятся только о своих интересах, не обращая внимания на общественную жизнь; политики часто забывают общее положение страны, увлекаясь интересами своих партий»


Государство стоит якобы над классовыми и партийными интересами, защищая интересы нации в целом, и именно государству должно быть поэтому предоставлено решающее слово во всех вопросах, затрагивающих жизнь общества.

Это аргументируется и историческими особенностями Японии:

«Японский капитализм, — излагает один японский автор точку зрения военщины, — с его рождения вырос при помощи государства и сейчас даже зависит от госсубсидий больше, чем капитализм другой страны... Сегодня японские капиталистические интересы напоминают феодальные образования. Военные думают, что японский капитализм капитулирует перед государством, таким же образом как феодальные лорды добровольно сдались государству во время «революции Мейдзи»


Результатом этого должен быть новый порядок, о котором заявил подавно бывший японский военный атташе в СССР полк. Касахара: «Японии не подходит ни капитализм, ни коммунизм, а «госсоциализм».

О том, как будет выглядеть Япония при этом «госсоциализме» (т. е. после «второй реставрации», как по образцу первой «реставрации Мейдзи» называется военщиной капитуляция капитализма перед монархией), военщина предпочитает говорить меньше. Пока она конкретизирует эту программу в двух пунктах. Первый касается «экономического блока Японии, Кореи, Манчжурии и Монголии». Находящаяся под влиянием военщины японская пресса, в течение 1932 г. изо дня в день доказывала, что рациональная эксплоатация богатств Манчжурии и Монголии возможна будет только лишь в том случае, если эти страны будут отданы не в распоряжение «хищнических групп финансового капитала, а будут планомерно эксплоатироваться государством. Это не исключает конечно частных капиталовложений, но последние должны производиться в совместных с государством предприятиях».

Как на образец указывается на ЮМЖД, которая является полуправительственным, получастным предприятием. Именно этот пример и позволяет нам судить о «госсоциализме» полк. Касахара. Как известно, ЮМЖД является ареной деятельности одного из крупнейших финансовых концернов Японии, именно банка Ясуда, главного частного акционера дороги. Дорога ежегодно приносит миллионные дивиденды финансовому капиталу. Ее отличие от частных предприятий заключается однако в том, что «государство», т. е. военно-полицейская монархия, располагая контрольным пакетом акций дороги, имеет возможность широко использовать дорогу для своих нужд. Именно в последний год мы могли наблюдать, как ЮМЖД бесплатно перевозила огромные воинские грузы, производя таким образом скрытое финансирование войны в Манчжурии. Это повлекло за собой большие убытки для мелких акционеров, дивиденды которых резко уменьшились, но не подорвало положения финансовых монополистов и обогатило военное ведомство. Бывший председатель ЮМЖД Уцида именно на этих операциях и сблизился с военщиной и был ею выдвинут министром иностранных дел. Военщина желала бы начать с того, чтобы такие же порядки были установлены и во всех других важнейших колониальных предприятиях. Таким образом «госсоциализм» типа ЮМЖД или «экономический блок Японии и Манчжурии» означает союз военщины с финансовым капиталом, но основным содержанием этого союза должно быть концентрирование максимума материальных ресурсов на подготовку к войне, на финансирование войны, на укрепление материальной базы японского милитаризма. Что это в конечном счете означает расширение сферы деятельности для тех же финансовых концернов — доказывать нет нужды.

Сюда же примыкает требование «госконтроля над военными отраслями промышленности». При этом надо иметь в виду, что понятие «военные отрасли промышленности» весьма растяжимо, ибо при современных методах ведения войны и многочисленности современных армий нет такой отрасли хозяйства, которая в той или иной степени не должна была бы быть военизированной.

Для понимания этого вопроса большой интерес представляют, во-первых, «Лекция об экономике военного времени» проф. Таксо Мори и, во-вторых, «Материалы по всеобщей государственной мобилизации», опубликованные в июле 1932 г. журналом «Нихон Кейдзай Нэмпо». Оба эти документа сходятся на утверждении, что

«с момента объявления войны можно ожидать введения «госкапитализма». «Государство должно будет вмешаться в производство и распределение всех основных продуктов потребления. В случае необходимости правительство может объявить монополию на ряд дефицитных продуктов». «Часть заводов перейдет в собственность правительства, часть же останется в распоряжении частных лиц, но будет работать под контролем правительства, которое возьмет на себя снабжение их сырьем и субсидиями». «Сельское хозяйство и торговля во время войны также конечно будут подвержены контролю государства». «Для реализации внутренних займов правительство принуждено будет прибегать к различным мерам принудительного порядка» и т. д.


Это, так сказать — «программа-максимум» на время войны, а «программой-минимум» является постепенная подготовка к этому путем овладения контролем над отдельными фирмами.

Хотя спекулятивная «свобода» отдельных капиталистических групп и ущемляется системой «госкапитализма», но, так показал опыт мировой войны 1914 — 1918 гг., интересы класса капиталистов в целом от этого только выигрывали, а наиболее крупные капиталистические предприниматели сумели на военных поставках обеспечить себе скандальные по своим размерам прибыли. И все японские авторы, которые пишут о «госкапитализме», не забывают подчеркивать, что правительство не будет посягать на интересы капиталистов и в основу
организации хозяйства военного времени будут взяты организации, созданные финансовым капиталом.

«Правительство, — заявляет Таксо Мори, — контролируя все отрасли производства, конечно не может всю экономику страны сосредоточить в своих руках. Хозяевами предприятий останутся люди, работавшие на них и до войны. Государство, снабжая производства, сырьем и получая от них продукцию, этим самым осуществляет нужный контроль».
«Так называемые рационализаторские мероприятия по объединению промышленности вполне обеспечивают работу военного времени и по контролированию производства; картелирование и синдицирование современной промышленности — вот те организации мирного времени, вполне готовые к руководству промышленностью на время войны».


В еще меньшей степени страдают интересы класса, капиталистов от того «контроля», которого военщина требует сейчас. Речь идет лишь о распределении дохода между разными капиталистическими группами и между ассигнованиями на удовлетворение сегодняшних или завтрашних связанных с войною нужд. Это ярко видно на том же уже разобранном нами примере «экономического блока Японии и Манчжурии». Одной из проблем, ускоривших постановку вопроса об «экономическом блоке», явился ввоз манчжурского угля в Японию, добываемого на принадлежащих ЮМЖД Фушунских угольных копях. Японские угольные компании требовали ограничения этого ввоза, чтобы удерживать на высоком уровне цены на уголь на японском рынке. Если бы речь шла об «интересах нации», эти домогательства следовало бы конечно просто отвергнуть. На деле, однако, ни гражданская часть правительства, ни военщина не пошли дальше споров вокруг того, на какой процент следует ограничить ввоз фушунского угля. Речь следовательно шла о распределении прибыли между акционерами ЮМЖД, в развитии которой особенно заинтересована военщина, и японскими угольными компаниями. Сейчас в такую же плоскость ставятся проблема всего промышленного строительства в Манчжурии и вопрос об ограничении ввоза корейского риса в Японию в целях урегулирования споров между японскими и корейскими помещиками и рисоторгующими фирмами.


Таким образом «госкапитализм» (или «госсоциализм») ген. Араки не противостоит капитализму и монополиям финансового капитала. Более того, он по двум причинам укрепляет их. Во-первых, потому, что еще больше сближает государственный аппарат с организациями финансового капитала и поэтому позволяет последнему еще более бесцеремонно залезать в карман государства, как это делалось и до сих пор в Японии (причем, надо сказать, японские финансисты в пользовании госсубсидиями, заказами и т. п. превзошли своих коллег во всем мире). Во-вторых, положение финансового капитала укрепляется благодаря тому, что «государственный контроль» означает усиление монархии, являющейся оплотом всего самого реакционного и самого агрессивного в стране, т. е. усиление возможности дальнейшего нажима на рабочий класс (в частности — путем милитаризации важнейших предприятий), более благоприятные условия для завоевания новых колониальных рынков и т. д. Финансовый капитал мог бы поэтому не бояться «второй реставрации» ген. Араки. И если финансовые концерны отвергают этот лозунг, то не потому, что действительно верят в возможность какого-то надклассового «государственного социализма», который будет-де осуществляться после «второй реставрации», а потому, что ни одна группа японской буржуазии не хочет сегодня поступиться своими прибылями, возможностями свободных коммерческих и финансовых операций и возможностью перекладывать убытки, причиненные кризисом, на немонополизированные группы буржуазии, на сельское хозяйство, на массу потребителей и налогоплательщиков и даже друг на друга (на самих монополистов в порядке конкурентной борьбы между ними). В еще меньшей степени готовы финансовые концерны позволить ген. Араки самому определять ту долю доходов буржуазии, которая должна пойти на оплату военных расходов: буржуазия Японии готова нести очень большие военные расходы, она знает, что эти расходы окупятся, но определять, сколько она может дать на это дело, т. е. быть хозяином в своем предприятии и хозяином своих денег, хочет она сама, отнюдь не желая передоверить это полуфеодальной военщине.

Второе программное положение японской военщины в вопросах внутренней политики связано с резким обострением аграрного кризиса. Вожди военщины не могут пройти мимо этого вопроса, во-первых, потому, что они сами и значительная часть молодого офицерства происходят из среды средних и мелких помещиков, доходы которых резко сократились из-за падения цен на сельхозпродукты и хозяйствам которых необходимо выплачивать все увеличивающиеся проценты по долгам ипотечным банкам, наконец самому существованию которых грозит все разрастающееся антипомещичье движение крестьян-арендаторов. Во-вторых, военщина не может пройти мимо этого вопроса и потому, что огромное большинство японских солдат — это крестьяне, и катастрофически быстро прогрессирующее разорение крестьянской массы и рост ее социального недовольства грозят создать очень большие политические трудности внутри самой армии, подорвать ее боеспособность и развалить такое важное, орудие военщины, как «Союз резервистов», в большинстве своем состоящий из крестьян.

Обострение аграрного кризиса летом 1932 г. вследствие падения цен на шелк, соединившееся с неурожаем и голодом в северных префектурах и с отливом в деревню вытесненных промышленным кризисом из городов безработных рабочих, заставило военщину обратить особо сугубое внимание на положение деревни. Даже и для тех слоев военщины, которые не имеют непосредственной связи с помещичьим землевладением, заострение этого вопроса было выгодно, ибо позволяло, с одной стороны, привлечь к армии симпатии значительного крыла в реакционно-националистическом движении, а с другой стороны — отвлечь от революционных организаций пробуждающиеся к активной борьбе крестьянские массы. Так в течение весны и начала лета 1932 г. складывается «единый фронт» группы Араки, «Союза резервистов», «Императорского сельскохозяйственного общества» (организация помещиков), аграриев-депутатов парламента и ряда реакционно-националистических организаций с целью добиться правительственных мероприятий по «помощи сельскому хозяйству». Усилиями этого блока развертывается колоссальная агитационная кампания, газеты заполняются бесчисленным количеством статей об аграрном кризисе, силами «Союза резервистов» в деревнях производится сбор крестьянских подписей под петициями к правительству о помощи сельскому хозяйству и специальные крестьянские делегации отправляются с этими петициями в Токио. Выдвигаются десятки и сотни различных проектов «помощи деревне».


Все эти проекты имеют то общее, что ни в одном из них ни о какой действительной помощи трудящемуся крестьянству нет и речи и что содержанием шумной кампании «спасения деревни» является требование государственной помощи помещичье-кулацкой верхушке деревни. Об этом прежде всего свидетельствует тот факт, что ни один из многочисленных проектов помощи деревне (за исключением демагогической платформы центристской «Роно-Тай Сюто») не включал в себя требование отмены, уменьшения или моратория арендной платы. Все проекты требуют обычно скупки правительством риса и шелковых коконов, на чем выгадывают прежде всего помещики, требуют отпуска правительственных кредитов под недвижимое имущество, ограничения ввоза в Японию корейского и Формозского риса, правительственной помощи местным банкам на операции по скупке земельных имуществ и т. д. Помещичья сущность политической установки тех, кто руководил этой кампанией, таким образом очевидна.

Скоро однако ген. Араки пришлось отказаться от той широкой поддержки, которая оказывалась им этому движению вначале. Дело в том, что правительственная политика помощи аграриям вызвала сопротивление крупной промышленной буржуазии, не связанной с деревней. Промышленники сами претендуют на максимальную помощь государства. С целью добиться субсидий «Центральная ассоциация промышленных союзов» подняла широкую кампанию в пользу помощи мелким и средним промышленникам и организовала соответствующее петиционное движение, повела агитацию в печати и т. п. Это выступление сигнализировало решимость промышленной, буржуазии бороться за свою долю в расхищении государственных фондов и на этой почве столкновение ее интересов с претензиями аграриев и скупщиков-экспортеров. Разгоревшаяся борьба за использование государственных средств, привела к тому, что военщина во главе с Араки заняла позицию максимального сокращения финансовых планов помощи.

Еще 1 июля 1932 г. ген. Араки в своих «четырех советах премьеру» указал, что военные круги видят важнейшую задачу дня в разрешении манчжурской проблемы и что в деле изживания сельскохозяйственного кризиса необходимо «поднять самостоятельность деревни». Б конце июля Араки на конференции губернаторов заявил: «Я вполне одобряю необходимость спасательных мероприятий в связи с экономическим кризисом, но нельзя забывать ни на минуту, что разрешение манчжуро-монгольской проблемы имеет важнейшее значение». Этими заявлениями было дано понять, что военщина не согласна на безграничное разбазаривание государственных средств в пользу аграриев и промышленников и что государственные субсидии должны в первую очередь быть направлены на подготовку к войне.

Осенью 1932 г. ген. Араки на страницах «Цюо Корон» в специальной статье развил свои взгляды на положение деревни и меры помощи ей. О статье этой, чрезвычайно ярко показывающей, каким «другом крестьянства» является военщина, стоит сказать несколько слов. Ген. Араки признает, что кризис отразился чрезвычайно жестоко как на крестьянстве, так и на всех промежуточных слоях деревни и города:

«Крестьяне, мелкие торговцы и владельцы предприятий, — пишет он, — истощили сами себя до такой степени, что не могут возобновить своей прежней деятельности, сколько бы они не пытались».


Что же является причиной этого «истощения крестьянства»? Оказывается, не помещичья эксплоатация, не высасывание соков из деревни торговыми финансовым капиталом, не бремя государственных налогов и не вызванная всеми этими причинами отсталость японского сельского хозяйства, его технической застои, задолженность, обнищание и пауперизация крестьянства. Об этих явлениях Араки не обмолвился ни одним словом, вполне сознательно: он умалчивает о них. Более того, он изображает дело таким образом, будто бы японское сельское хозяйство сделало в отношении своего технического развития огромные шаги вперед и вся беда заключается только в том, что крестьяне, освобожденные теперь машиной (которая в действительности в японской деревне почти так же редка, как в индийской или китайской деревне) от значительной части своего труда, предаются безделью.

«Посмотрите на работу крестьян в настоящее время, — повествует ген. Араки, — их орудия труда широко модернизированы и механизированы. Орошение полей и других обрабатываемых земель, которое раньше производилось ножными мельницами, вертящимися от тяжести человека, теперь делается помпой с электрическим пропеллером. Поворот стрелки будет делать всю тяжелую работу. Крестьяне в прежнее время привыкли ходить пешком вокруг своих полей, теперь же они ездят на велосипедах. Время и труд сберегаются. Но на что они используют это время и труд? Ни на что. Они зря растрачивают время и энергию, которые они раньше тратили на полезную работу. Чего им не хватает — это решимости бороться с кризисом».


Ну, а раз крестьянство само виновато в своем бедственном положении, то оно не должно просить и о помощи. Надо отбросить всякие надежды на денежную помощь со стороны правительства. Единственное, что желательно было бы сделать со стороны правительства, это содействовать организации различных кооперативных предприятий среди крестьян, которые смогут таким образом с пользой для себя применить свой труд.

«Такая помощь, как выдача денег без какой-либо определенной цели, — пишет ген. Араки, — не является способом спасения крестьян в настоящее время, когда кризис широко затронул всю экономическую жизнь страны. Если будут даны деньги, они истратят их и завтра опять окажутся в тяжелом положении. Слово «помощь» не является нужным в настоящее время. Лучшим термином было бы «сотрудничество». Дайте им работу в кооперативных предприятиях».


И Араки рассказывает о том, как некий генерал-майор поднял благосостояние крестьян одной деревни около Кумамото тем, что заставил крестьян этой деревни выращивать овощи на рынок и вить соломенные веревки на продажу. Совет Араки:

«...взаимопомощь между крестьянами, мелкими торговцами и владельцами мелких предприятий. Капитал для начала работ и руководство — вот в чем есть необходимость в настоящее время, когда нужда широко распространилась среди народа».


Эти «благодетельные» сонеты подаются крестьянству в то время, когда правительство, уже после всех урезок, тратит ежегодно сотни миллионов иен на помощь помещикам, — сотни миллионов иен, которые изымаются у того же крестьянства через налоговой аппарат. Мы видим следовательно, что классовая сущность военщины обрекает ее на полную неспособность указать какой-либо выход крестьянской массе из кризиса, несмотря даже на то, что военщина понимает всю опасность для нее самой роста недовольства среди крестьянской части армии и пыталась сначала предотвратить это.

Наконец последний и не требующий особых пояснений пункт внутриполитической программы военщины — это подавление революционного движения в стране. Практически на эту сторону внутренней политики и направлено основное внимание военщины. Мотивируется это в массовой агитации шаблонным доводом, что единство всей нации является первейшим условием для успешной борьбы за выход из кризиса.

«Япония, — пишет ген. Араки в одной из своих многочисленных статей, — в настоящее время находится перед лицом кризиса. Она подобна небольшому судну, которое борется с бушующими волнами бурного океана... Здесь нет места вопросу: кто капитан, офицеры, команда или пассажиры, — все должны помогать. Для того чтобы преодолеть затруднения, лежащие на пути, весь народ, богатые и бедные, крестьяне и рабочие, молодые и старые, мужчины и женщины, — все должны объединиться вокруг единой цели: преодолеть кризис. Затруднения по манчжурскому вопросу и с Лигой наций, внутренние экономические затруднения, разногласия в мыслях народа — все это должно быть решено сразу, если весь народ будет к этому стремиться».


«Решить сразу» в устах ген. Араки — это значит решить на путях войны, а для этого нужно прежде всего сломить ту силу, которая является единственным подлинным противником новой империалистической войны: сломить коммунистическое движение внутри самой Японии. Здесь дело уже конечно не ограничивается антикоммунистическими речами и статьями. Тысячи арестованных коммунистов в течение 1932 г., целая система мер, принятая для расширения и укрепления аппарата полиции и жандармерии, разгром всех левых организаций, которые могут быть использованы коммунистами в качестве легального прикрытия, и всех революционных профсоюзов, аресты сотен интеллигентов, подозреваемых в материальной помощи компартии, вооруженное подавление рабочих стачек и крестьянских конфликтов — все это производится в плане «объединения всей нации». Но эти меры, для того чтобы они привели к цели, должны быть дополнены и другими мерами: попытками при помощи социальной демагогии и шовинистического угара, распространяемых реакционно-шовинистическими организациями, отвлечь массы от революционного пути, на который они стихийно толкаются углублением кризиса. Отсюда — широкая поддержка лидерами военщины не только тех реакционно-шовинистических организаций, которые объединяют однородные с верхушкой военщины социальные слои (например «Общество государственных основ») или полностью зависят от военщины (например общество «Черного дракона»), но и организаций реакционной мелкой буржуазии, специализирующихся на капиталистической демагогии, однако указывающих массам выход из кризиса не на путях революции, а на путях внешней империалистической агрессии и возврата назад — к эпохе неограниченной монархии и военной диктатуры (например все организации С. Окава и Кита Икки), и даже так называемых «национал-социалистических» организаций (Мицикава, Симонака, Акамацу).

Необходимость прибегать к известной доле социальной демагогии в борьбе против революционного движения проистекает для политических организаций военщины и из того уже отмеченного факта, что настроения социального недовольства проникают не только в солдатскую массу армии и в низовые ячейки «Союза резервистов», но и в ряды молодых офицерских кадров. Поэтому свои реакционные и агрессивно-захватнические планы лидерам военщины приходится перелагать на язык патриотического народолюбия. Ярким примером этому может служить агитация, которая велась офицерскими организациями в дни событий 15 мая 1932 г. В одной из листовок, выпущенных в эти дни Национальной федерацией молодых офицеров, мы читаем:

«Японские армия и флот, верные своему императору, сочувствуют народу, который несправедливо обижен политическими дельцами, парламентариями, продавшимися финансовым кучкам, любителям легкой наживы. Японская армия и флот, духом и телом неразрывно связанные с народом, с традициями Бусидо, с негодованием наблюдают возрастающее влияние коммерческих, спекулятивных кругов в ущерб национальному патриотизму. Армия и флот придут на помощь народу».


В другой листовке, изданной в самый день 16 мая, молодые офицеры писали:

«Японская нация! Уничтожь во имя императора существующие политические партии, которые являются общим врагом нации. Убивай капиталистов, наказывай произвольничающие власти, умертвляй хитрых помещиков и специальный привилегированный класс. Крестьяне, рабочие и вся нация, защищайтесь и охраняйте свою родину! Под руководством способного и августейшего императора мы должны восстановить истинный дух нашей империи. Мы должны осуществить принцип самоуправления. Необходимо привлекать способных людей. Полное разрушение необходимо для великой реконструкции. Мы оплакиваем нынешнее положение в Японии... Нечего говорить, что мы не являемся ни социалистами, ни крайними националистами. Вставай, народ, и восстанови падшую Японию!»


Вся эта демагогия не меняет конечно того, что центром действительной программы военщины остается борьба за укрепление основ военно-полицейской монархии как опоры всего самого реакционного внутри страны6 и борьба за форсирование внешней экспансии японского военно-феодального империализма. Но эта демагогия помогает лидерам военщины привлекать к поддержке своей программы более широкие социальные слои, на практике расширяя тем самым, социальную базу монархии.

Представляется крайне сомнительным, чтобы лидеры военщины могли на этом пути добиться прочных успехов в крестьянской массе (даже среди большинства крестьян-собственников) и в низших слоях городской мелкой буржуазии. Однако среди мелкой буржуазии и города и деревни, не говоря уже о помещиках, на известный отрезок времени могут быть сколочены реакционные кадры, и при этом немалочисленные. Группе Араки уже удалось в течение 1932 г. сколотить вокруг себя офицерскую молодежь, которая расположена теперь слушать одного только Араки, но не правительство.

«Сущность японской армии, — писал недавно журнал «Цюо Корон», — состоит в тем, что она выполняет как армия императора задачи мира, не принимая приказов от правительства и не подчиняясь парламенту».


Автор этой статьи отмечает с удовлетворением, что офицерская молодежь, вместо того чтобы подчиняться правительству, предпочитает подчиняться Араки:

«Среди молодых офицеров до чина штаб-офицера существует особое течение «аракинцев», которые относятся к Араки, как к богу».


В течение первой половины 1932 г., когда, в Японии было наиболее напряженное хозяйственное и политическое положение и когда ее внешнеполитические отношения, в частности в связи с неудачами в Китае, были также весьма обострены, военщине удалось использовать и все рычаги реакционно-шовинистического движения. Именно в этот период военщина стала центром, вокруг которого прямо или косвенно группировались все реакционно-шовинистические, в том числе так называемые «национал-социалистические» организации.




1 Ген. Сато, Принципы политики пореформенной Япония, Токио, 1933 г.
2 Этот «императорский путь» (по-японски «Кодо»), по мнению ген. Араки является той целью, ради распространения которой борется японская армия на континенте. «Кодо», — пишет он, — которое должно защищаться как гармоничное соединение истинного духа, лежащего в основании страны, и великого идеала японской нации, должно распространяться и развиваться во всем мире, и все, что тормозит это распространение, должно быть отброшено в сторону, если нужно при помощи силы» («The Japan Chronicle» 22/III 1933)
3 Саса, Этапы развития японского фашизма.
4 Статья Хирата Синсаку. Рассуждения о возобновлении англо-японского союза
5 «Бунгей Сюндзю» за февраль 1933 г.
6 Эту особенность японского фашизма, т. е. его связь с феодальными пережитками в политическом строе Японии, правильно, хотя и односторонне, подчеркивает либеральный японский журналист. «Установление системы муссолинизма, — пишет он, — было бы не чем иным, как возвращением к старой системе назначения высшей исполнительной власти, возвращение к системе клановых правительств, которая которая господствовала до принятия конституции в 1890 г., замена конституционализма самодержавием, и было бы связано со всеми пагубными сторонами этой системы» (Ozaki Yukio. Jn Place of a Cravepost, “Kaizo”, January, 1933)

<< Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 6131