Военно-фашистское движение в Японии

Когда в 1847 г. японцы попытались захватить Формозу, чтобы успокоить самурайскую оппозицию, Англия заставила их вернуть Формозу Китаю. Но к середине 90-х годов положение изменилось. Стремление к новым колониальным захватам к этому времени чрезвычайно окрепло в Англии, между тем в Азии начинали вырисовываться контуры грядущих осложнений, которые могли превратиться в серьезнейшие препятствия для целей английской политики. Это было, во-первых, укрепление царской России и САСШ на берегах Тихого океана и появление нового империалистического конкурента — Германии, с другой стороны, в самом Китае обстановка начала складываться таким образом, что создавалась угроза повторения в ближайшем будущем тайпинского восстания на новой и более высокой основе.

Это осложнение обстановки в Азии, происходившее в то время, когда у англичан руки были связаны в других частях света, заставило Англию начать подыскивать для себя в самой Азии союзников. Вступившая уже на путь европейских преобразований и жаждавшая военных подвигов Япония могла быть использована в этом направлении. Англия решает заключить с Японией условный договор, который должен вступить окончательно в силу через несколько лет, в том случае, если Япония будет выполнять взятые на себя обязательства. Как известно, японо-китайская война началась через две недели после подписания англо-японского договора 1894 г., известно также, что в числе уступок, которых добилась Япония у Китая по Симоносекскому договору, фигурируют такие пункты, как открытие для иностранцев ряда портов в бассейне верхнего течения р. Янцзы, в которых японцы тогда мало были заинтересованы, но зато очень были заинтересованы англичане; фигурирует право для иностранцев открывать промышленные предприятия в Китае, в чем также еще не были заинтересованы японцы, но чего усиленно добивались англичане.

Хотя формально японо-английский союз был заключен только в 1902 г., одних этих фактов все же достаточно, чтобы понять, что японо-китайская война была со стороны Японии не только методом укрепиться за счет ограбления соседей для борьбы за свое собственное национальное раскрепощение, но была уже и прямым включением Японии в ряды тех хищников, которые смотрят на Китай, «как на кусок добычи, которую будут рвать японцы, англичане, немцы и т. д.» (Ленин). В обмен за эти услуги Япония добилась от англичан в 1899 г. англо-японского договора об отмене консульской юрисдикции, за которым последовали аналогичные договоры с другими державами. Принимая в 1900 г. участие в подавлении боксерского восстания в Китае, Япония уже окончательно демонстрировала свою способность к участию в империалистических союзах. 1904/05 г. (победа над царской Россией) сделал это бесспорным. Можно поэтому согласиться с Гаусгофером, когда он говорит, что:

«Если в 1895 г. японо-китайская война принесла с собой для Японии значение великой державы на ограниченном участке земли, если участие в 1900 г. в боксерской экспедиции принесло с собою для Японии возможность заключения союзов за рамками Азии, то победа над Россией в 1905 г. принесла Японии значение мировой державы»¹.

В результате японо-китайской войны в самой Японии чрезвычайно окрепли агрессивно-империалистические тенденции.

Эту эволюцию можно понять в связи с процессами, происходившими в экономической структуре самой Японии, ибо только эти процессы объясняют ее в полной мере и вскрывают нам, какие социальные функции выполняла японская агрессия на континенте в ту эпоху и чьи интересы в связи с этим обслуживали организации типа «Черного океана». Японская буржуазия с первых же своих шагов оказалась хорошим союзником феодально-самурайской военщины. Буржуазия присоединила к милитаристическому пылу японских генералов свою готовность к захватам как к средству ускорения первоначального капиталистического накопления, тормозившегося малой емкостью внутренних рынков самой Японии. Но если эта потребность все новых и новых захватов в дальнейшем стала для японской буржуазии абсолютной необходимостью, то уже не только потому, что «аппетит у нее увеличивался по мере еды», и не только потому, что она была связана со своими полуфеодальными союзниками, но и потому, что после десятилетия, лежащего между японо-китайской войной и японо-русской войной, японский капитал стал быстро перестраиваться, вступая в новый империалистический этап своего развития.

Было бы однако неправильно считать, как это делают некоторые авторы, что переход японской буржуазии в тесном сотрудничестве с военно-феодальной бюрократией (добавим: и под политическим руководством последней) к активной захватнической политике на континенте с первых же шагов этой агрессии объясняется вступлением японского капитализма в фазу финансового капитала и что исключительно потребностями финансового капитала и монополизированной крупной промышленности объясняется полностью дальнейший широкий размах японской колониальной агрессии.

В десятилетие, лежащее между японо-китайской и японо-русской войной (т. е. примерно 1892-1902 гг.) японский капитализм ещё не приобрел характернейших черт эпохи финансового капитала. Более того под него даже не была подведена сколько-нибудь серьезная база крупной промышленности. Не следует забывать, что даже через шесть лет после японо-китайской войны (в 1900 г.) в Японии из 7,171 промышленного предприятия только 2 388 пользовались механической силой и что общая мощность первичных двигателей японской промышленности едва достигала 90 тыс. лош. сил. Еще в 1903 г. импорт в Японию фабричного сырья и фабрикатов превосходил в ценностном выражении японский экспорт фабрикатов почти в два раза. Из 232 млн. иен оплаченного капитала, вложенного в японское народное хозяйство накануне японо-китайской войны, только 22,3% приходилось на промышленность. В течение последующего десятилетия, т. е. к 1903 г., сумма вложенного в японское хозяйство оплаченного капитала; резко увеличилась, достигнув 887 млн. иен, но доля капитала, вложенного в промышленность, упала до 19% этой суммы. Вложения в торговлю и банки превосходили почти в три раза вложения в промышленность: накопление капитала в банковском деле и торговле далеко опережало накопление капиталов в промышленности. Ho и банки были мелкими и обладали ничтожными капиталами: 2 534 банка имели оплаченный капитал в 348 млн. иен, что дает в среднем 137 тыс. иен на каждый банк, и даже крупнейшие из них не играли еще роли центров, действительно контролирующих народное хозяйство страны. В 90-х годах только складывались современные крупнейшие банки: входил в силу банк Ясуда, были еще незначительны банки Ивакура, Мицуй и др. Японо-китайская война, благодаря 350 млн. иен контрибуции, полученной от Китая, открытию новых китайских рынков, военным заказам промышленности и т. д., в огромной степени стимулировала капиталонакопление и быстрое промышленное развитие Японии, однако из приведенных выше цифр мы видим, что и через шесть лет после Симоносекского мира, т. е. накануне русско-японской войны, японский капитализм по своему удельному весу стоял на весьма низкой ступени развития. При этом чрезвычайно важно подчеркнуть, что из 171 промышленного предприятия, которые существовали В 1900 г., 4 150 предприятий было в текстильной промышленности, и только она одна показала серьезные успехи (в ней было уже около миллиона веретен) сравнительно с другими областями промышленности.

Чем же в таком случае объяснялась тяга к колониальной экспансии со стороны японской буржуазии в 90-х и половине 900-х годов? Не высокой степенью развития японской промышленности, не тем, что в стране уже сложился современный финансовый капитал, а чрезвычайной отсталостью всех других отраслей японского народного хозяйства и всей классовой структуры страны, что ограничивало развитие даже ничтожной тогда японской промышленности внутри Японии, обусловливая развитие японского капитализма не вглубь, а вширь. К японскому капитализму этой эпохи в известной степени применимо то же, что Ленин писал о русском капитализме 90-х годов:

«Расширение внутреннего рынка задерживается многими обстоятельствами (главным образом сохранением устарелых учреждений, задерживающих развитие земледельческого капитализма), и фабриканты не станут, конечно, ждать, чтобы другие отрасли народного хозяйства догнали в своем капиталистическом развитии текстильную индустрию. Фабрикантам нужен рынок немедленно, и если отсталость других сторон народного хозяйства суживает рынок в старом районе, то они будут искать рынка в другом районе или в других странах или в колониях старой страны».

Поскольку компромисс, заключенный с Феодалами, не позволял японской буржуазии разрушить средневековый строй в сельском хозяйстве (а вскоре она и сама территориализовалась, т.е. приобщилась к феодальному землевладению), она в дальнейшем приспособилась к этому строю и нашла в новых колониальных захватах средство ослабить остроту противоречия между начавшей быстро расти крупной индустрией и сохранением феодальных пережитков во всем народном хозяйстве страны.

Разрешение свойственных капитализму и порождаемых им противоречий временно отодвигаются вследствие того, что капитализм может легко развиваться вширь (Ленин). Поиски путей «развития вширь» и были причиной, подтолкнувшей японскую буржуазию так рано на путь колониальной экспансии. В дальнейшем (приблизительно с эпохи русско-японской войны) сдвиги, наметившиеся в японском народном хозяйстве, приобретают уже такое значение и такой удельный вес, что позволяют нам говорить о вступлении японского капитализма в фазу финансового капитала. Однако и тогда, как мы это покажем ниже, мы не имеем дела с чистой формой финансового капитала.


Таким образом когда мы говорим, что эпоха национально-освободительной борьбы в Японии не только сомкнута с эпохой колониальных захватов, но и перекрыта ею, то эти явления в области политики тесно связаны с параллельными им процессами в области экономики, базируются на них. Впрочем, как это часто бывает, политика на отдельных этапах забегала вперед экономики, однако только для того, чтобы тенденции, уже обозначившиеся в экономике, получили свое более полное и быстрое развитие.

Для нас важно однако здесь отметить, что 1894-1904. гг. были переломными для политики господствующих классов Японии. В это десятилетие начал определяться, для того чтобы найти в дальнейшем свое полное оформление, агрессивный военно-феодальный тип японского империализма.

Тем самым снижались однако актуальность и острота разногласий как между буржуазными партиями и правительством, так и между «патриотическим» движением и правительством. Буржуазные круги, несмотря на то, что позже (в 1906 — 1908 гг.) их противоречия с помещиками в связи с вопросом о сельскохозяйственных пошлинах, ценах на хлеб и картельных ценах на промышленные товары стали опять обостряться, в основном стали однако прочно на позиции признания нерушимости компромисса с феодалами, признания и поддержки военной монархии, своим мечом расчищавшей путь для японского капитала на континент. Тем самым отпала необходимость противопоставления конституционных лозунгов клановым правительствам и монархической бюрократии, форсировался процесс политического слияния буржуазных и помещичьих организаций, и буржуазно-помещичьи политические партии, несмотря на всю их взаимную грызню, стали вполне приемлемым орудием сотрудничества капитала, полуфеодального землевладения и венчавшей эту систему военно-полицейской монархии. Период «борьбы за конституцию» отошел в прошлое. «Конституция» 1889 г. явилась достойным оформлением сложившегося классового союза.

Но еще меньше оснований для выражений своего недовольства имели «патриотические организации», сложившиеся в период самурайской оппозиции пореформенному правительству. Быстрое развитие капитализма, в десятилетие 1894-1904 гг. способствовало растворению самураев как отдельного сословия в общей массе населения. Часть из них осела в деревне в качестве мелких помещиков, другие были втянуты в промышленность, создали кадры технической интеллигенции, заняли чиновничьи должности в значительно расширившемся государственном аппарате и наконец пополнили офицерский корпус реорганизованной японской армии. Проблема самурайства как социальная проблема потеряла вообще свою остроту. Правильнее даже будет сказать, что самурайство перестало существовать. То, что осталось от него, — кадры воспитанных в духе зоологического великодержавного шовинизма профессиональных политиков и политиканствующих хулиганов вполне могли теперь сотрудничать с правительством.

Что же представляло собой в этот период японское правительство?

«Уже перед войной с Китаем, — пишет цитированный уже нами Гэбинс, — что-то очень близкое к милитаристическому духу стало заметно в административных кругах. Знаменательный успех, достигнутый в ходе этой кампании армией и флотом, способствовал дальнейшему росту этого духа. Всем внимательным наблюдателям стало ясно, что отныне существование военной партии в стране становится фактором, с которым нужно считаться при любой оценке будущего курса японской политики. Ведущие представители этой милитаристической политики находились конечно в среде армейских и морских офицеров, но их взгляды разделялись и теми японскими государственными деятелями, которые принимали активное участие в военных реформах, теми, чьи декларации в иностранной политике временами окрашивались тонами шовинизма, углублявшегося по мере усиления внешнеполитической мощи Японии, и частью японской прессы»².

И действительно в 1895 г. маршал Ямагата проводит закон о том, что военный и морской министры могут назначаться только изсостава армии и флота, и тем самым отдает судьбу любого кабинета в руки военщины. «Конституционная» буржуазия послушно склоняется перед маршальским сапогом. «Патриоты» торжествуют победу. Сотрудничество всех групп и фракций господствующих классов Японии в деле колониальной агрессии было обеспечено.

Это не значит, что не происходит столкновений и споров о направлении этой агрессии, ее темпах, ближайших противниках и т. д. Одни группы господствующих классов тянут больше в сторону Центрального и Южного Китая и тихоокеанских островов, т. е. в сторону рынков сбыта и областей сырья для легкой промышленности, и соответственно этому заостряют вопрос о господстве на море и неизбежности борьбы против САСШ. Другие ищут сближения с САСШ и стремятся направить японскую агрессию в сторону северо-западного Китая, т. е. к источникам топлива и минерального сырья для тяжелой промышленности. Военное министерство склонно больше поддерживать вторую группу, а морское министерство — первую группу. Разногласия эти имеют большую давность и восходят в сущности еще к тем временам, когда маршал Ямагата в начале 900-х годов стоял за заключение союза с Англией и подготовку к войне с Россией, а Ито считал необходимым заключение союза с Россией и развитие экспансии в сторону Тихого океана. Но во всяком случав после русско-японской войны освоение Южной Манчжурии и Квантунской области оказалось выгодным не только преимущественно для тяжелой, но и легкой промышленности, и к тому же оно сопровождалось постепенным расширением влияния и в Центральном Китае (хотя оно до мировой войны и наталкивалось на очень упорное сопротивление могущественных империалистических держав), что давало огромные доходы легкой промышленности и судоходству. Нет во всяком случае основания для того, чтобы конструировать два якобы противоположных и враждебных друг другу в ту эпоху направления в японской агрессии и приписывать одному из них отрицательное, а другому положительное значение, как это делает Гаузгофер.

«Японской деятельностью на северо-западе, — пишет он, — руководило не желание захватов, а глубокое стремление распространить свое покровительство на незаселенные области и удержать в стороне от них жаждущие захватов мощные капиталистические англо-саксонские державы. Эти народные чувства и формирующаяся по мере демократизации государственного строя национальная воля во внешней политике всегда конечно будут иметь и обратную сторону — «Ura-Niрроn», рассчитывая на большую выгодность окружить Японию беззащитными и зависящими от нее буферными государствами или бессильными на море в хозяйственном и политическом отношении соседями. Но лицевая сторона этого народного духа — «Omotte-Nippon» обращается в сторону Тихого океана. Народный инстинкт не дает искусственно отвлечь себя в сторону наименьшего сопротивления, а толкает и манит политику государства в сторону юга и юго-востока, ища только безболезненного сближения, возможностей сбыта, новых источников сырья и т. д.»³.

В действительности однако оба эти направления прекрасно уживались и дополняли одно другое. Стремление противопоставить их объясняется только вполне уместным в устах Гаузгофера желанием изобразить дело так, будто помимо агрессивного захватнического империализма возможен еще империализм «народный», «мирный», «трудолюбивый» и невоинственный.

Важнейшая особенность японского империализма в том и состоит, что он вообще не прошел через стадию промышленного капитализма в том виде, как это имело место в Западной Европе иди САСШ. В узкие рамки десятилетия между японо-китайской и русско-японской войнами было втиснуто я разрешение задач первоначального капиталистического накопления и создание вчерне промышленной базы японского капитализма, и подготовка перехода к эпохе финансового капитала и империалистической политике. На основе победы в русско-японской войне этот переход уже оформился и произошла параллельно та внутренняя перестройка японского капитализма, которая ввела его в стадию финансового капитала. Где же было развиваться «либерализму эпохи промышленного капитала»?

Очевидно и японской буржуазии, так же как и полуфеодальным японским помещикам и военно-монархической бюрократии, объединявшей интересы этих двух классов, гораздо больше к лицу была поддержка самых агрессивных течений в области внешней политики.

Таким образом основатели общества «Черного океана», о котором речь шла выше, только предвосхитили на одно десятилетие лозунги, которые потом стали официальным курсом самого правительства. Это не могло не способствовать сближению между ними, облегченному еще тем, что укрепившемуся правительству больше не были страшны фрондирующие самураи, да и все сколько-нибудь влиятельные представители последних уже успели пристроиться к государственному пирогу. В 1889 г. правительство окончательно амнистировало всех участников восстания Сайго и возвратило их руководителям права на выкупные платежи за отнятые земли и рисовые пенсии. Общество «Черного океана» стало пользоваться негласной поддержкой со стороны правительства и смогло значительно увеличить количество своих агентов, работающих в Корее, Манчжурии и Китае.

Благодаря деятельности этого общества к моменту японо-китайской войны в распоряжении японского генштаба были подробные карты Кореи и Манчжурии, составленные резидентами общества, кадры подготовленных переводчиков и людей, знающих местные условия на театре войны, из среды членов общества. Особенно существенную помощь оказало общество японской армии тем, что члены его были связаны с руководителями корейской партии «Восточной школы» (Тонхак), возглавлявшей восстание в Корее в 1894 г. Восстание это было, как известно, широко использовано японцами как повод для вмешательства в корейские дела и наконец для начала войны против Китая. После Симоносекского мира, по которому Япония принуждена была вывести свои войска из Кореи, члены общества продолжали работу в Корее, связавшись с рядом претендовавших на власть высших групп корейской аристократии и подготовляя те события, которые привели впоследствии к оккупации Кореи Японией.

Во главе членов общества «Черного океана», ведших работу в Корее, стоял Уцида Риохей, организовавший для этого специальную группу «Тенюкиодан» («небесное спасение угнетенных»). Одновременно группа Уциды связалась с филиппинским национально-освободительным движением, и от этой группы в 1892-1893 гг. на Филиппины ездил член общества «Черного океана» Нагано. Как известно, японо-китайская война принесла Японии 350-миллионную контрибуцию и власть над Формозой, но — что еще важнее — отмену тех неравноправных договоров, которые до этого времени еще существовали. Однако полностью японские притязания не были удовлетворены: по настоянию России, Франций и Германии Ляодунский полуостров, занятый во время войны японцами, был отдан обратно Китаю только для того, чтобы впоследствии быть захваченным русскими. Это был первый серьезный шаг к нарастанию враждебности между Японией и Россией. Подписание в 1896 г. договора о постройке КВЖД еще более способствовало СГУЩЕНИЮ атмосферы. Наконец трения, возникшие между Россией и Японией в 1900 г. в связи с дележом добычи, доставшейся от подавления боксерского восстания, подлили еще масла в готовое вспыхнуть пламя. К этому времени Уцида Риохей уже пришел к выводу, что ближайшим противником, с которым придется столкнуться Японии, будет Россия. Он уже успел побывать в Петербурге, изучить русский язык и теперь концентрировал внимание своих сторонников на проблеме подготовки войны с Россией. В 1901 г. Уцида, вместе с Сугняма, при содействии Тояма, создает общество «кокуртокай» («Черного дракона»), что. по-японски равнозначно «Обществу реки Амур», так как иероглифы названия этой реки означают — «черный дракон». Этим названием конкретизировалась задача общества: подготовка войны с Россией, проведшей свою границу по Амуру. Общество «Кокурюкай» («Черного дракона») с первых же шагов развернуло значительно более широкую работу, чем его предшественник — общество «Ген-Йося» («Черного океана»).

Группа Уциды пришлась ко двору вождям военщины, и общество «Черного дракона» было превращено фактически в негласную заграничную агентуру военного министерства, к помощи которой прибегали всегда, когда государственной власти как таковой было неудобно в силу существующих договоров выполнять ту или иную неблаговидную работу за рубежом. На первых этапах своей деятельности общество финансировалось домом Ясуда, имеющим большие интересы в Манчжурии, но вскоре оно полностью перешло на содержание военного министерства. Во всей своей работе общество пользовалось помощью ген. Танабе Ясуносуке, ген. Гентаро Кондама и ген. Тэроуци (генерал-губернатор Кореи). Обществом была открыта, в Токио школа русского языка, велась большая работа по составлению карт Сибири и русского Дальнего Востока. Сотни резидентов были посланы этим обществом в Приморье, Амурскую область и Забайкалье. Обществом велась и большая пропагандистская работа, и сам Уцида выступил в 1903 г. с книгой «О гибели России». Наибольшая активность была проявлена обществом уже в момент самой русско-японской войны: сам Уцида организовывал китайские хунхузские отряды, действовавшие против русских царских войск в Манчжурии, позже связался с эсерами (Азефом) и организовал для них отправку парохода с оружием в Россию.

Параллельно общество «Черного дракона» развивало активность и в других странах. В течение ряда лет члены общества вели широкую работу в Китае, связываясь здесь с самыми разнообразными элементами, которые могли быть использованы для борьбы против империалистических держав, конкурировавших с Японией в Китае. В частности общество продолжительное время поддерживало связь с Сун Ягсеном и его группой, и в 1911 г. Уцида организовал специальное тайное общество «Юринкай» для поддержки китайских революционных организаций.

С национальным движением на Филиппинах общество «Черного дракона» было связано с начала 90-х годов. Во время восстания Агинальдо последний присылал в Японию своего представителя Хозэ, который получил с помощью общества «Черного дракона» оружие и группу инструкторов добровольцев, сражавшихся в рядах армии Агинальдо и уехавших с Филиппин только по требованию американского правительства. Участник движения Агинальдо ген. Рикартэ после подавления восстания поселился в Японии, где поддерживал связь с обществом «Черного дракона».

В Британской Индии агенты общества «Черного дракона» связались также с различными националистическими группировками. Представитель одной из них Босс остался постоянно жить в Японии, работая в качестве члена «Черного дракона» среди индийских купцов и студентов, живших в Японии. Другой — Протап, высылки которого из Японии требовало английское посольство, был скрыт обществом «Черного дракона», затем тайно отправлен в Афганистан, где натурализовался и приезжал затем уже в Японию в качестве сотрудника Амманула-хана. В Афганистан в 1925 г. с миссией от «Черного дракона» ездил также член этой организации Танабэ, параллельно завязавший связи с различными тюркскими организациями в Центральной Азии. Надо сказать, что с различными деятелями мусульманского националистического движения общество «Черного дракона» было связано еще со времени русско-японской войны, надеясь использовать для борьбы с царской Россией 25 млн. мусульман России. Подготовка кадров для всей этой работы проводилась обществом «Черного дракона» в специальных школах иностранных языков в Токио и Осака, на различных курсах, организуемых вокруг этих школ, изданием соответствующей литературы и т. д. Наиболее сильные его организации имеются, помимо Токио и Осака на острове Кюсю, где находится старый центр организации — Фукуока.

Программные установки этого общества носят ярко выраженный агрессивно-империалистический характер. Уже в момент организации это общество формулировало свои задачи в словах: «Шире развернуть национальную политику Японской империи с тем, чтобы пробудить народы Азии». Впоследствии эта пан-азиатская программа была детализирована в положениях: «Японцы — руководители развития азиатских народов», «Стремиться к расширению за море», «Станем народными солдатами, повинующимися высочайшим рескриптам и пылающими жаждой военных подвигов».

В настоящее время общество это проявляет наибольшую активность по линии подготовки войны против СССР: поддерживает тесную связь с атаманом Семеновым, с группой «сибирских автономистов» проф. Головачева, с белоэмигрантскими мусульманскими кругами во главе с Курбан Галиевым, ставит военное обучение монгольской аристократической молодежи в Барге, связано с бурятскими и якутскими белоэмигрантами, насаждает японскую резидентуру на советском Дальнем Востоке. Общество развивает очень широкую антисоветскую пропаганду, в частности против заключения пакта о ненападении.

Таким образом, развиваясь вместе с развитием японского империализма, движение, представленное обществами «Черного океана» и «Черного дракона», превратилось из выразителя оппозиционного самурайского шовинизма, корни которого лежали в неприспособленности этого феодального класса к капиталистическим условиям, в носителя агрессивных тенденций классового блока империалистической буржуазии и полуфеодальных помещиков и возглавляющей этот классовый блок военно-полицейской монархии. Это есть органическое следствие всех специфических особенностей развития японского капитализма, и экономически и политически неразрывно сросшегося с феодальными пережитками. В организациях вроде «Черного океана» и «Черного дракона», как «солнце в малой капле вод», отражается эта общая специфическая особенность японского военно-феодального империализма. Под этим знаком происходило в частности и все развитие общества «Черного дракона».

Общество это теснейшим образом связано сейчас со всеми господствующими классами Японии и совсем аппаратом власти японской монархии. Сам Уцида еще со времени своих связей с домом Неуда очень близок к «деловым кругам». Во главе одного из крупнейших отделений общества — Осакского стоит видная фигура японского «делового» мира — Екудзо Иосида. Но в то же время основные связи общества идут по линии военщины. Без теснейшей органической связи с генштабом и министерством иностранных дел деятельность этого общества была бы невозможной. От прежних антиправительственных тенденций раннего периода общества «Черного океана» в работе общества «Черного дракона» не осталось конечно и следа. Вступление господствующих классов Японии на путь агрессивной, захватнической политики устранило почву для разногласий с кругами, подобными тем, кто объединялся обществом «Черного дракона», и последнее стало просто исполнительным органом военного министерства за рубежом Японии. Если общество продолжает существовать в тени, то не потому, что оно преследуется японскими властями, а исключительно потому, что членам его приходится работать за рубежом и потому им лучше не раскрывать себя. Когда в 1932 г. исполнился 77-летний юбилей Таяма, вся правительственная японская пресса чествовала его как национального героя, «народного генро» (старейшину), хранителя «ямато дамаси» (т. е. «японской морали»).

Общество «Черного дракона» не носит массового характера и во всей Японии объединяет не более 20 тыс. членов.

В качестве центров для создания легальных организаций великодержавно-националистического типа общества «Черного океана» и «Черного дракона» выступили уже в тот период, когда их собственное примирение с правительством и превращение в необходимые органы империалистической агрессии буржуазно-помещичьей Японии стало совершившимся фактом. Роль и место этих организаций вытекает из социальной эволюции, проделанной Японией после русско-японской войны.

---

¹ К. Haushofer, Japan und die Japaner, 1923, Berlin. S. 120.
² J. Н. Gebbins, The Making of Modern Japan, London, 1922, p. 223 — 224.
³ K. Haushofer, Japan und die Japaner, S. 121.

<< Назад   Вперёд>>