Личность в XX столетии

Слово «конформист» («конформизм») стало весьма расхожим в современной философской литературе Запада. На него опираются в своих суждениях исследователи различных ориентаций — Т. Адорно²⁰ Д. Белл²¹, Ж. Доменак²², Ж.-П. Сартр²³, Ж. Эллюль²⁵, Э. Фромм²⁵ и многие другие. Однако при этом само понятие наделяется различным, зачастую противоречивым содержанием.

Можно выделить три основные концептуальные версии конформизма. В первой речь идет о некоей объективно полагаемой способности человеческого сознания, проявляющейся в податливости, уступчивости групповому давлению²⁶. Во второй версии конформизм оценивается как специфическая ценностная ориентация по отношению к господствующим стандартам²⁷. Наконец, существует еще одно толкование данного понятия: конформизм отождествляется с особой, лишенной личностного содержания структурой сознания индивида²⁸.

Каждая из этих интерпретаций содержит специфический подход к проблеме. Исходя, скажем, из представления о врожденной способности человека к сговорчивости, многие буржуазные ученые по сути дела лишают себя возможности конкретного рассмотрения тех или иных социальных явлений, ибо остаются в кругу общих антропологических констатаций: «человек объективно не способен к творческому противостоянию господствующим стандартам», «сознание индивида характеризуется врожденной лабильностью» и т. д.²⁹

Некоторые буржуазные социологи отождествляют конформизм с признанием status quo. В результате у них возникают упрощенные представления и о нонконформизме, который оправдывается в любом варианте, в том числе и анархическом. Таким образом, возникает необходимость более внимательного осмысления явления конформизма с позиций марксистской социологии.

Обыватель — давно известная социальная фигура. «Разумеется, филистер, — писал К. Маркс, — господин мира только в том смысле, что филистерами, их обществом, кишит мир, подобно тому как труп кишит червями»³⁰. Однако основоположники научного социализма, анализируя природу этого массовидного типа, никогда не прибегали к общим моральным оценкам, отвлеченным сентенциям. Революционер, поднявшийся на борьбу против капиталистического строя, не может примириться с верноподданничеством, с рабской психологией. Но сама логика этой борьбы исключает высокомерие в отношении масс, презрение к сложившимся и закрепившимся в общественном сознании предрассудкам.

В революции участвуют миллионы людей. Массы не сразу воспринимают революционную идеологию, постепенно осознают реальности своего положения в системе социальных отношений. Некоторые люди настроены по обывательски, мирятся со сложившимся порядком вещей. «Но не следует относиться к филистеру как к пугалу,— отмечал К. Маркс, — от которого боязливо отворачиваются»³¹. Обывательская психология — это данность, которая всемерно закрепляется господствующей буржуазией. Поэтому приходится считаться с существованием «филистерского мира», как говорил К. Маркс. «Чувство своего человеческого достоинства, свободу, — писал он, — нужно еще только пробудить в сердцах этих людей»³². Только оно может объединить людей во имя высших целей.

Буржуазия боится растущего самосознания масс, которое революционизирует их. В. И. Ленин глубоко раскрыл мысль о том, что человеку свойственно анализировать и оценивать свое социальное положение. Раб, который не осознает своего рабства и прозябает, по его словам, в бессловесной покорности, — это просто раб. Раб, который осознал свое рабство и примирился с ним, как отмечал В. И. Ленин, восторгаясь своим добрым господином, добровольно подчиняясь ему, есть холоп, хам. Но раб, осознавший свое положение и восставший против него, — это революционер³³.

Буржуазия заинтересована в том, чтобы трудящиеся отказались от трезвой оценки своего социального опыта. Поэтому она насаждает стереотип конформиста и пропагандирует его образ. Буржуазная пропаганда утверждает, будто к данному типу относятся все, кто послушен и принимает частнособственнические идеалы. Способность воспринимать чужую волю оценивается буржуазными идеологами как благо, как дарованная природой антропологическая данность.

Например, американский социолог Д. Рисмен считает «здоровым конформизмом» описанный им тип приспособления «автономного человека» к обществу³⁴. Эта мысль полемически направлена против тех буржуазных исследователей, которые порицают данное явление, а самому понятию придают негативный смысл. Но Рисмен и его оппоненты рассматривают сговорчивость человека либо как психологическую особенность индивида, либо как свойство определенного социально-исторического типа.

При такой трактовке Понятие лишается своего конкретного социального, классового содержания. Получается, будто существует «конформизм» и «нонконформизм» вообще как некие абстрактные способности человека поддаваться или не поддаваться чужому влиянию. Однако в реальности индивид выступает по отношению к различным групповым ценностям то в роли сподвижника, то в роли аутсайдера. Оценивать поведение человека можно на основе конкретного, социально обусловленного анализа.

Буржуазные идеологи чрезвычайно широко истолковывают термин «конформизм». Под ним подразумевают и ориентацию на чужие мнения, и тенденцию к «массовизации», и неспособность к трезвому анализу фактов, и социальное приспособленчество, и всевластие коллективных стереотипов, и слепой диктат бессознательного над сознательной психической жизнью. Такой подход по существу воспроизводит уже сложившуюся в обыденном языке эмоциональную окраску и оценочную характеристику данного понятия. Между тем, как правильно подчеркивает польская исследовательница И. Пашкевич, следует различать те смысловые оттенки, которые имеет слово «конформизм» в повседневном обиходе, в языке публицистики и в языке науки³⁵.

Если ориентироваться на образы искусства, то конформист предстает перед нами как мещанин, человек, лишенный индивидуальности. Иначе выглядит в этой оценке нонконформист, его нередко описывают как личность исключительную, бунтарскую. Примером может служить живопись конца XIX — начала XX в. Художники в автопортретах подчеркивали высокий лоб, выразительные глаза, экспрессивные руки или — в период романтизма— развеваемые «ветром творчества» волосы, небрежно наброшенный на плечи плащ — все то, что в различные эпохи означало одаренность и презрение к обыденному миру.

Однако если от общих оценок и отвлеченных образов перейти к анализу того содержания, которое заключено в понятии «конформизм», то сразу обнаружится, что оно захватывает целый ряд объективных психологических и социальных явлений. Условными оказываются и те ярлыки, которые вызывают устойчивое отношение к тому или иному типу людей, в частности к конформисту или нонконформисту.

Опираясь на психологические опыты, проведенные в 40-х и 50-х годах по разным методикам, многие буржуазные социологи утвердились в мысли, что конформность является внутренним свойством индивидуального сознания. Действительно, многочисленные опыты показывают, что человек способен менять свое мнение, если оно не совпадает с представлениями группы. Иногда испытуемый отказывался от суждения, которое являлось очевидным и единственно правильным, только потому, что «другие» сомневались или выражали другое мнение.

В психологическом плане зависимость индивида от группового давления несомненна. Однако ни в коем случае нельзя трактовать факт конформности сознания как проявление или доказательство неразумности человеческого поведения в целом. Стать на такую позицию — значит игнорировать сложность внутреннего мира людей, многомерность мотивов, определяющих поступки индивидов. Человек — социальное существо, он постоянно соотносит свои поступки с определенными общественными нормами. Только шизофреник, утративший реальные связи с окружением, может строить свое поведение на основе безусловного отвержения всего, что его окружает, всех общественных ценностей и норм.

Человек не свободен от общества, в котором он живет. Однако социальные нормы разные люди усваивают по-разному. В широком смысле можно говорить о конформизме, когда уподобление индивида людям данного общества наступает не в результате сознательного взаимного приспособления личностей, а в силу объективных процессов, возникающих в данном обществе. Как и система норм, определенная степень конформизма необходима для членов любого общества. В более узком смысле конформизм означает сознательное стремление личности уподобиться окружающим людям.

Зависимость индивида от мнения группы, от окружения, к которому он себя относит, вполне реальный факт. Более того, многие формы общественной активности человека строятся на учете этой закономерности. Наиболее важные решения он принимает в результате коллективного обсуждения, в ходе которого мнение одного человека подвергается оценке со стороны всего коллектива. Другое дело, что восприятие группового давления может быть активным, сознательным, а может оказаться пассивным, механическим, автоматическим.

Таким образом, выводы, полученные в результате психологических обследований по изучению механизма конформности, требуют внимательного, углубленного анализа. Это тем более актуально, что речь идет о трактовке явлений уже не в сфере психологии, а в области социологического знания. Именно здесь при изучении поведения социальных общностей (а не одного человека) возникают специфические закономерности, не поддающиеся однозначной оценке.

Буржуазные социологи пытаются решить проблему конформизма на основе антропологического подхода. Изучая поведение человека, они стремятся отыскать в сознании индивида некие извечные свойства или побуждения, в частности конформность. Не случайно сам термин, заимствованный у психологов, был перенесен затем в социологию и стал там ключевым понятием. При этом, однако, психологические наблюдения не были преобразованы и переосмыслены в другом аспекте — социальном.

Проблема поставлена буржуазными учеными по существу так: коренится или не коренится конформизм в сознании индивида? Нельзя не видеть, что такая постановка вопроса является крайне искусственной и неконкретной, лишенной реально-исторической определенности. Если конформность — неотъемлемое свойство «человеческой природы», то исследователю остается выяснить «меру присутствия» этого свойства у того или иного индивида, иначе говоря, выделить психологические группы, характеризующиеся «слабо» или «ярко» выраженной конформностью.

Но что может дать такая фиксация? Если конформность присуща всем, то «логично» считать ее проявлением «здоровой психики». Именно поэтому в буржуазной литературе нередко стали говорить о «правдивом», «естественном» конформизме. Но ведь процесс социализации личности включает в себя и критическое восприятие определенных норм, предполагает известное противостояние обществу. Однако многие буржуазные исследователи, особенно из числа апологетов капиталистического строя, далеки от того, чтобы принять эту посылку. Стремясь «очистить» понятие конформизма от ненаучного, бытового смысла, они ограничиваются тем, что меняют знак минус на плюс, осуждение на признание. Конформизм оказывается «хорошим», а нонконформизм «плохим». Отсюда весьма характерный ход мысли, согласно которому конформное поведение нередко расценивается в буржуазной литературе, особенно психологической, как естественное, нормальное, а нонконформистские проявления индивидуального сознания — как патология, как пример «отклоняющегося поведения».

Буржуазные идеологи отмечают, что в капиталистическом мире на служебном и жизненном поприще выигрывает тот, кто лучше «притерт» к сложившемуся порядку вещей, кто умеет приспособиться к другим людям без значительных душевных затрат. В облике конформиста буржуазная мораль ценит такие свойства, как готовность следовать заповедям группы, ориентироваться на устоявшиеся ценности.

Именно так в буржуазной литературе описывается, например, и «сильная личность» эпохи восходящего капитализма, и современный искатель собственной выгоды. Однако разве можно эти два разных персонажа соединить в одном портрете конформиста? Конечно, и тот и другой верны индивидуалистическим идеалам капиталистического общества, хотят сохранить его принципы. В этом смысле они «конформисты». Однако свое верноподданничество они проявляют по-разному, если рассмотреть их отношение к «другим».

Ситуация резко меняется, как только мы обращаемся к более детальному культурно-историческому и психологическому анализу. Тотчас же обнаруживается, что по отношению к идеалу человека эти два персонажа ведут себя неодинаково. У них совершенно разная «стратегия» ориентации. «Сильный человек» эпохи восходящего капитализма, как уже было отмечено в нашей монографии,— это человек, ориентированный на личную независимость, на абсолютную свободу. В этом отношении сформированный «ренессансным» гуманизмом индивид той эпохи был далек от коллективистской ориентации.

Если говорить о психологической стороне проблемы, т. е. об анализе конкретных мотивов и поведения человека, то к «сильной личности» можно причислить тех, кто не растерялся, оказавшись в ситуации нерегламентированных норм. Он сам определил цели своей жизни, целиком взял на себя ответственность за собственные поступки, стал действовать, что называется, без оглядки на «других». В то время как те, «другие», взвешивали мотивы возможных действий, ждали подсказки, а сами пребывали в состоянии вынужденной апатии, «сильный человек» разглядел множество эффективных средств, ведущих к обогащению. Он действовал, отыскивая все новые и новые возможности для приложения своей энергии.

В реальной жизни в период раннего капитализма чаще всего успеха добивался тот, кто мог, поддерживая видимость конформистского единодушия, пренебречь интересами других, воспользоваться их оплошностью, ротозейством или пассивностью, принять решение на собственный страх и риск. Авантюрист, «неспокойный человек», «белая ворона» в своей группе, индивид, способный быстрее других уловить новые веяния, считался самым усердным и послушным представителем социальной общности. Именно в ту пору, когда возможности свободной инициативы резко пошли на убыль, когда сфера частного предпринимательства стала требовать особой активности, более отчетливого и резкого разрыва рыцаря наживы с исходной референтной группой, буржуазная печать обрушила на своих читателей поток «биографий людей быстрого делового успеха». Ведущие американские журналы, например «Лайф», «Тайме», «Форчун», «Ридерс дайджест», постоянно публиковали рассказы о стремительном передвижении из «низов» в «верхи». Популярные карманные издания, которые выпускались в Америке в первые десятилетия нашего столетия, проповедуя «протестантскую этику», оценивали общество как поддерживающее индивида и покровительствующее ему. Культивируя успех и инициативу, эти журналы и книги по существу освящали образ конформиста.

По мере перерастания капитализма в монополистическую стадию резко сужается поле неограниченного предпринимательства. Рядовой человек буржуазного общества все чаще сталкивается с крушением собственных иллюзий, надежд, с разочарованием в идеалах абсолютной независимости и свободы. Действительно, успех в конкуренции все больше определяется «случаем», «шансом», нежели дарованием и энергией. Нередко удача выпадает на долю определенной экономической группы, сумевшей одержать верх над конкурентом. В этом случае индивидуальные возможности человека как бы стираются, затушевываются. Поэтому человек стремится не потеряться в группе, к которой он принадлежит. Индивид все глубже осознает, что его продвижение зависит не от личных качеств: усердия, принципиальности, целеустремленности. Все эти ранее возвеличиваемые добродетели не приносят успеха сами по себе. Они нуждаются в каком-то подкреплении, в более надежной ставке, могущей гарантировать удачу.

Такой ставкой оказывается вера в перспективы, которые открываются перед рядовым человеком буржуазного общества в той группе, от которой зависит его деловая карьера. «Вера в высокую социальную мобильность внутри корпорации выступает в качестве важного морального стимула индивидуальной деятельности, использование которого позволяет вовлекать наемного рабочего и служащего в типично современные формы эксплуатации, предполагающие внутреннюю «заангажированность» работника, его интерес к успехам фирмы, умение ладить с окружающими, чутко реагировать на акты внешнего одобрения и неодобрения, не создавать психологических проблем и т. д.»³⁶.

Капиталистическое общество основано на частной собственности. Поэтому оно не может отказаться от идеологического освящения данной формы собственности, от проповеди индивидуалистических идеалов. Однако в условиях, когда концентрация капитала лишает людей свободной инициативы, возникает объективная потребность в том, чтобы скрыть эти неувязки, кричащие противоречия между официальной идеологией и реальностью.

Вот почему в образе конформиста происходят определенные «смещения». Данный социальный типаж сохраняет многие черты героя предыдущей эпохи. Он так же нацелен на самоутверждение, на реализацию эгоистических интересов. Однако его поведение соотносится уже не с индивидуально поставленными целями и свободным выбором путей их воплощения, а с неким кодексом послушания, трезвого учета тех обстоятельств, которые в конечном счете решают его собственную судьбу.

В послевоенные годы идея капитуляции человека перед обществом, перед организацией, перед группой, к которой он принадлежит, становится весьма популярным мотивом в буржуазной литературе. Особенно это относится к ее развлекательному жанру, который чутко откликается на преобладающее настроение эпохи, быстрее улавливает психологические тенденции в поведении людей, еще не ставшие объектом более углубленного внимания и изучения со стороны социологов.

Герой многих рассказов, появившихся в последние десятилетия на книжном рынке Запада, по-прежнему стремится к богатству и признанию. Он расчетлив и меркантилен. Однако теперь на поведении человека лежит печать более глубокой зависимости от общественного мнения, от сложившихся нравственных требований. Он, этот герой, пытается примирить свои поступки с господствующей моралью. Если он и женится на дочери своего хозяина, то как бы вопреки собственным стремлениям или в результате стечения обстоятельств. Послушание, ориентация на мнения других и здесь выручают героя.

Империалистическая пропаганда по-прежнему пытается внедрить в сознание масс образ удачника, который реализует свои помыслы, делает карьеру, обогащается, одерживает победу над соперником, достигает счастья в любви. «Рассказы об успехе» становятся важным элементом «массовой культуры» капиталистического мира. В отличие от описаний «открытого рынка», когда человек вступал в прямое противоборство с обстоятельствами, теперь центральным персонажем становится герой «закрытого рынка», т. е. индивид, ждущий удачи на путях тайной интриги, стечения обстоятельств, расчетливой игры.

Буржуазные социологи все полнее осознают тот факт, что «технотронное общество» требует определенного типа человека. Довольно отчетливо это выразил, например, 3. Бжезинский в книге «Между двумя столетиями». Он последовательно проводит мысль о том, что если люди будут стремиться лишь к тому, чтобы как можно полнее развернуть собственную субъективность, если они станут действовать стихийно и неорганизованно, тогда техника не сможет рационально отрегулировать общественные отношения³⁷.

По мнению социологов-технократов, уже сегодня нужно приступить к выработке нового типа человека. В чем особенности его облика? Во-первых, у него нет самостоятельных духовных запросов, т. е. таких интересов, которые не связаны непосредственно с материальными потребностями. Во-вторых, индивид не имеет ни желания, ни реальных возможностей к тому, чтобы поступать по собственному выбору, самому решать жизненные проблемы, возникающие перед ним. Конформист сегодня, таким образом, — это индивид, утративший богатство своей личности.

«Человек-протей» (именно так называет «экономического» человека, о котором говорят технократы, американский психолог Р. Лифтон свято верит в технократический прогресс. Он полагает, что нет такой индивидуальной, личной проблемы, которую нельзя решить с помощью новой технологии. Поэтому «протей» высоко оценивает атомную бомбу, с энтузиазмом относится к развитию современной технологии. От техники он ждет спасительных рецептов, всесторонних рекомендаций. «Протей» готов положиться на новую технологию и устраниться от личного участия в решении всех проблем, вплоть до тех, которые касаются его непосредственно³⁸.

Действительно, капиталистическая экономика может развиваться только в том случае, если агенты буржуазного промышленного производства окажутся максимально похожими на этот тип человека. Поэтому задача социологов состоит в том, чтобы приспособить личность к запросам технократической утопии. По замыслу буржуазных прогнозистов индивиду надлежит эффективно «встроиться» в технизированное общество в качестве особого «человеческого элемента».

Итак, буржуазные социологи используют образ конформиста для культивирования индивидуализма, частнособственнических идеалов. Они нередко игнорируют при этом тот факт, что данный типаж выступает фактически не в качестве универсальной социальной фигуры, а в виде своеобразного стереотипа, скрывающего действительные механизмы эксплуатации, присущие буржуазному обществу. Анализ эволюции индивида-конформиста показывает, что данный персонаж воплощает в себе различные формы социального поведения, зачастую даже противоположные способы оценки групповых стандартов.

Буржуазные идеологи, как говорилось, рассматривают конформизм как абстрактную способность человека поддаваться постороннему влиянию. Однако такая постановка вопроса неточна. Когда говорят, что «он — конформист», важно выяснить «по отношению к чему»: к господствующей культуре, к групповым стандартам? Некритически относясь к одним ценностям, индивид способен отвергать другие. Все зависит от его социальной позиции, от конкретной идеологической оценки им общественных институтов, социальных ролей и т. д. Красноречивое описание подобной ситуации дает американский журналист О. Тоффлер в книге «Столкновение с будущим». Он пишет: «Перемены порождают и каких-то странных индивидуумов: детей, состарившихся к двенадцати годам; взрослых, остающихся двенадцатилетними детьми в пятьдесят; богачей, ведущих жизнь бедняков; программистов компьютеров, накачивающихся LSD; анархистов, у которых под грязным парусиновым одеянием скрывается душа отчаянных конформистов, и конформистов, у которых под застегнутыми на все пуговицы рубашками бьется сердце отчаянных анархистов...»³⁹

По существу здесь речь идет не столько о странностях людей, сколько о типах поведения, по-разному просматриваемых под углом зрения социальной значимости. Так, анархист, неуклонно следующий заповедям своей группы, — это типичный конформист, а конформист, стремящийся поспеть за всеми изгибами социальной конъюнктуры, оказывается анархистом поневоле.

Итак, при определении поведения индивида необходим тщательный и конкретный анализ социальной ситуации, в которой оказалась личность. Сознание человека обладает способностью следовать нормам и стандартам и отказываться от них, подвергать их критической переоценке. Поэтому конформизм не есть имманентное свойство сознания. Этим термином можно обозначить конкретную нацеленность индивида на те или иные стандарты, сложившуюся в процессе социализации и отражающую некритическое, а потому и податливое отношение к социальным нормам буржуазного общества, причем стандарты эти всегда определенны по типу и по содержанию. Конформизм по отношению к групповым ценностям, к ориентирам пропаганды и общепринятым социальным нормам — это по сути дела разные явления. Не случайно многие зарубежные исследователи фиксируют жесткие групповые стандарты, например, внутри движения «новых левых», которое по отношению к господствующей культуре являлось проявлением нонконформизма.

Буржуазные социологи фактически прошли мимо того обстоятельства, что один и тот же акт поведения нередко может быть описан в терминах как конформизма, так и нонконформизма в зависимости от того, идет ли речь об обществе в целом или о группе, к которой принадлежит индивид. Даже сам факт противостояния массированной пропаганде «сверху» может быть расценен и как проявление нонконформизма, и как чистейший конформизм (общая унифицированная реакция определенных слоев населения).

Исследование «пружин противостояния» могло бы, следовательно, помочь обозначить действительные границы социального конформизма, раскрыть механизм перехода от реалистических представлений, практического опыта в сферу иллюзорной социальной игры, престижной мистификации и т. д. В самом деле, о чьем конформизме идет речь, коль скоро исследуются сложные социальнополитические процессы? Как влияют классовые интересы на сознание людей, на их «согласие» или «непримиримость» в оценке тех или иных фактов и событий? Эти вопросы западные социологи «выносят за скобки» своих исследований. Не удивительно поэтому, что конформизм воспринимается ими как некая всеобщая формула социальной реальности.

Критикуя И. Бентама, К. Маркс в свое время отмечал, что этот " автор с наивной тупостью отождествляет современного филистера, в частности английского, с нормальным человеком вообще⁴⁰. Современные буржуазные социологи делают это по отношению к конформисту. Между тем нельзя ставить вопрос о конформизме абстрактно, не разъясняя, по отношению к чему складывается то или иное массовое убеждение. В одном случае приверженность человека к нормам, сложившимся в обществе, является процессом глубоко прогрессивным, а по характеру освоения этих ценностей — творческим. В другом — такая приверженность, слепая покорность господствующим идеалам, напротив, могут служить наглядным проявлением психологии филистерства. Если рассматривать социализацию индивида, осознание им своей классовой принадлежности, интересов и ценностей, вытекающих из его социальных ролей в обществе, как реальный и конкретный процесс, можно зафиксировать различные типы и формы самосознания, присущие индивиду. Следовательно, нет оснований говорить о конформизме вообще. Нет, стало быть, и конформиста как абстрактной социальной фигуры.

Нежелание определенных слоев буржуазного общества принимать ценности капиталистического мира есть, безусловно, форма нонконформистской реакции на господствующую культуру. Она может проявляться в виде сознательной критической работы по переоценке общепринятых норм и принудительно навязываемых буржуазных идей, по выработке новых убеждений и революционных идеалов. Но она может оказаться пассивным протестом, бегством от действительности, при этом эскейпистские настроения обычно обнаруживают себя как своеобразная форма конформизма, но уже по отношению не к господствующей культуре, а к данной социальной общности, группе.

Между тем буржуазные социологи, как правило, анализируют эскейпизм лишь как форму нонконформистской линии поведения. Соответственно в буржуазной социологической литературе складывается портрет другого социального персонажа — изгоя. Это не только отверженный, но и тот, кто добровольно обрекает себя на стоический «протест без надежды». Но вместе с тем «изгой» — это и некий абстрактный идеал человека, противостоящий стихии массового потребительства, фанатизму и другим явлениям, которые отдельные буржуазные авторы оценивают как «зло общества».

---

²⁰Adorno Th. W. Kann das Publicum vollen? — Vierzehn Mutmas- sungen über Fernsehen. München, 1963.
²¹Bell D. The Cultural Contradictions of Capitalism, p. 71.
²²Domenach J. M. The Attack on Humanism in Contemporary Culture. — «Concilium» (L.), 1973, vol. 6, N 9.
²³См. Тавризян Г. M. Проблема человека во французском экзистенциализме, с. 37.
²⁴Ellul J. De la revolution aux revoltes.
²⁵Fromm E. To Have or to Be? N. Y., 1976.
²⁶Schultz D. Theories of Personality. Monterey (Cal.), 1976.
²⁷Fromm E. Altered State of Consciousness and Ego Phsycholo- gy. — «Social Service Review» (Chicago), 1976. vol. 50, N 4.
²⁸Это особенно характерно для экзистенциализма.
²⁹Bereiten wir den falschen Friden vor? Hrsg. von Kaltenbru- ner G. K. München, 1976.
³⁰Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 372.
³¹Там же.
³²Там же, с. 373.
³³См. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 16, с. 40.
³⁴Riesman D. а. о. The Lonely Growd. A Study of the Changing American Character. New Haven — London, 1967.
³⁵Paszkiewicz J. О postowach konformizmu i nonkonformizmu. — «Etyka» (Warszawa), 1972, N 10, S. 119.
³⁶Соловьев Э. Ю. Предисловие. — В кн.: «Массовая культура»: иллюзии и действительность, с. 15—16.
³⁷Brzezinski Z. Between Two Ages. America's Role in the Technotronic Era. N. Y., 1970.
³⁸Lifton R. J. Psychohistory. — «Partisan Review» (N. Y.), 1970, vol. XXXVII, N 1.
³⁹ «Иностранная литература», 1972, № 3, с. 228.
⁴⁰См. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 623.

<< Назад   Вперёд>>