Личность в XX столетии

Образ изгоя, каким он предстает в буржуазных утопиях, обусловлен рядом действительных социально-экономических и политических процессов, происходящих в капиталистическом обществе. Как уже отмечалось, в эпоху постепенно монополизирующегося бизнеса происходит быстрый процесс сужения сферы свободного предпринимательства. Огромная масса людей в этих условиях превращается в эксплуатируемых работников наемного труда. Однако эта реальность вступает в противоречие с теми принципами «свободы личности», которые буржуазное общество продолжает декларировать. Закат эры «свободного предпринимательства», естественно, нашел отражение и в сфере общественного сознания.

Несоответствие реальной социальной практики в условиях господства монополий во всех сферах жизни тем индивидуалистическим стандартам, которые усиленно насаждаются буржуазной пропагандой, явилось одной из причин психологической раздвоенности личности, на которую обратили внимание буржуазные социологи. В сознании мелкобуржуазных слоев живет идеал «независимой» деятельности, частного предпринимательства, личной инициативы, реализовать который они не всегда могут. Это и обусловливает специфическую психологию изгоя, особенности поведения «рядового индивида».

«Средний человек» буржуазного общества на опыте убеждается в жесткой зависимости от господствующих экономических и политических сил. «Довольное сознание», опираясь на официальную идеологию, пытается подавить в себе растущее ощущение безысходности конфликта. Оно стремится представить очевидную раздвоенность между фактом и надеждой как результат временной слабости, непоследовательности, некоторого невезения.

Однако неспособность достичь высот, заманчиво посуленных рекламой, все чаще становится причиной острых и мучительных переживаний. Сколько бы ни убеждал себя «маленький человек», что сумел «выйти в люди», обеспечить себя, создать комфорт, «как у всех», разительный контраст между мечтой и повседневностью приводит к постоянным психологическим сбоям. Постепенно накапливается внутренняя неудовлетворенность изгоя.

Такого рода конфликт может получить разное разрешение. Он способен вызвать глубокую внутреннюю подорванность всей духовно-психологической жизни человека, мучительно переживающего собственное «невезение» на фоне постоянно рекламируемого успеха. Этот конфликт может спровоцировать необузданную истеричность, нарушив цельность всей духовной структуры индивида, его внутренней психологической организации. В этой структуре рождаются массовые вспышки аффектизма, фанатического отречения от господствующих норм, сублимированные формы агрессивности⁴¹. Изгой может превратиться в фанатика.

Но могут возникнуть и явления психологической усталости, нежелание собственной активностью в любом ее виде поддерживать сложившийся миропорядок. Так складывается стихийно распространяющаяся «этика неучастия». Индивид сходит с дороги потребительской гонки, покидает поприще бизнеса, проявляет безразличие к собственной деловой карьере, стоически переносит удары судьбы, преднамеренно избрав удел неудачника⁴².

Несомненно, государственно-монополистический капитализм не хочет примириться с такими фактами не только потому, что из сферы экономики уходят нужные, нередко подготовленные, одаренные кадры. Возникает более сложная проблема — как приспособить изгоя к наличной социальной организации, как устранить массовое безразличие, порождающее всевозможные дисфункции не только в хозяйственной, но и в культурной, пропагандистской и другой практике?

Технократически ориентированные социологи с огорчением констатируют, что по сравнению с миром технологии и сферой социальных (точнее, экономических) отношений, которые якобы поддаются регулированию на базе менеджеристских рецептов, человек в роли изгоя обнаруживает себя как существо стихийное и противоречивое. Механика отлаживания «человеческих отношений» воспринимается ныне как весьма сложная и довольно запутанная.

Буржуазные социологи все чаще стали фиксировать внимание исследователей на фактах безотчетного пассивного сопротивления людей рационально-техническим схемам поведения. В эмпирических обследованиях буржуазных ученых все выглядит так, будто человек не понимает «своей выгоды», обнаруживает безразличие там, где следовало бы проявить энтузиазм, отказывается от вполне «резонной» расчетливости, не принимает «полезных» дисциплинарных ограничений.

По мере того как многие буржуазные социологи активно развивали свои технократические утопии, становилось все более очевидным, что именно изгой оказывается самым слабым звеном прагматических проектов. Обнаруживалось, что индивидуальное сознание обладает неискоренимой спонтанностью, в силу чего в отличие от технологических схем оно не может быть доведено до «кондиции», до необходимой «отладки». Между тем программы модернизации капиталистического мира невозможно реализовать без участия человека, без его непосредственной вовлеченности в процесс общественной деятельности. Это противоречие между экономическими, менеджеристскими программами, претендующими-на статус социально-инженерного проекта, и стихийностью неуправляемого изгоя постепенно осознается буржуазными социологами все острее⁴³.

Технократ выдвигает идеал личности, которая приняла бы ценности «потребительского общества», безоговорочно доверилась бы экспертам, взявшим на себя труд отлаживания всех общественных связей, согласилась бы на отведенную ей роль исполнителя готовых решений. Случись такое — и буржуазное общество еще быстрее двинулось бы по пути технического прогресса, а индивид в награду за послушание и сговорчивость получил бы новые товары, комфорт и развлечения⁴⁴.

Однако человек нередко усматривает в таком «раскладе» прямое насилие над собственными жизненными целями. Он выступает против цинизма технократа, видящего в нем лишь «людское сырье», во всеоружии собственной пассивности, непонятливости, несовременности. Неудовлетворенность изгоем у технократически ориентированных буржуазных социологов приняла форму прямого обвинения: «Он не управляем!»

«Он не управляем!» — это не столько констатация факта, сколько изобличение изгоя, разрушившего своей косностью; стихийностью стройные социально-технические проекты буржуазных социологов. Ему вменяется в вину то, что он уходит от ответственности за собственную неприкаянность* за повышенную чуткость к своей внутренней жизни, за развитую субъективность.

Если либерально настроенные социологи критикуют человека за неспособность противостоять внешнему влиянию, за фатальную зависимость от конформистских стандартов, то технократы, напротив, изобличают излишнюю несговорчивость, «вздорность» изгоя. Таким образом, рассуждения буржуазных исследователей сведены попросту к несовершенству человека, каким он предстает в эпоху индустриального прогресса.

Виновен ли человек в социальных язвах капитализма? Да„ считают буржуазные социологи, столкнувшиеся с примерами крушения своих социалъных иллюзий. Он виновен в податливости и неподатливости своего поведения, в подверженности потребительской психологии и недостаточной пропитанности его, в одномерности и недостаточной запрограммированности его внутреннего мира.

Либералы критикуют изгоя за пассивность, за такой тип поведения, который К. Маркс называл «политическим индифферентизмом»⁴⁵ Но-тут обнаруживается еще одна закономерность, когда «отверженного» человека обвиняют уже в излишней инициативе. Неоконсерваторы, например убеждены в том, что «рядовой агент» современного буржуазного общества захвачен стихией потребительства, ненужной социальной активностью и т. д. По сути дела речь идет о призыве отказаться от господствующих конформистских ценностей и в еще большей степени принять облик изгоя. На этой основе формируется специфический идеал поведения, предписывающий «самоограничение, «устранение» и другие стоические ценности.

«Деловая корпорация желает, чтобы индивидуум усердно-работал, — подчеркивает Д. Белл, — делал карьеру, принимал вознаграждение за верную службу, был бы, грубо говоря, организационным человеком»⁴⁶. Если этого нет, неизбежно возникают нежелательные процессы политической жизни. К такому выводу приходят многие представители буржуазной социологии, в первую очередь выразители идеологических воззрений⁴⁷. Речь идет о Д. Белле, Н. Глейзере, Д. Мойнихене и других, которые рассматривают общество как внутренне сбалансированную систему, резко осуждают радикальные социальные изменения, критикуют нонконформистское поведение.

Неоконсерваторы недовольны тем, что, с одной стороны, обыденный человек послушен, слепо выполняет свои социальные роли, а с другой стороны, необычайно активен, напорист, фанатичен. Парадоксальность этой позиции состоит в откровенном призыве к массам отойти от социальных дел, стать пассивным изгоем. В принципе речь идет о том, чтобы индивид не проявлял себя (достаточно отчетливо) ни как конформист, ни как фанатик. Неоконсерваторы критикуют массовые демократические движения, расценивая их как «эксцессы демократизма», «популистскую паранойю»⁴⁸.

Проповедь самоограничения лицемерно прикрывается лозунгами еще большей социальной ответственности, умеренности в политических притязаниях. Однако фактически эти призывы «адресованы широким народным массам и социальным группам, наиболее активно участвующим в демократических движениях в США, — черным американцам, молодежи, женским организациям, ассоциациям потребителей и другим силам, пробудившимся к политической активности в прошлом десятилетии. Все эти призывы неоконсерваторов носят ярко выраженный классовый характер, их основной пафос направлен на ограничение демократического процесса некоторыми жесткими рамками, гарантирующими стабильность буржуазной системы»⁴⁹. Еще К. Маркс подчеркивал демагогический характер призывов такого рода. Он отмечал, что «современные апостолы политического индифферентизма отнюдь не думают, что их вечные принципы делают для них обязательным воздержание от мирских удовольствий и преходящих привилегий буржуазного общества» ⁵⁰.

Буржуазная проповедь эскейпизма в разных формах актуализирует адекватные ему различные культурнофилософские традиции. Ведущую роль здесь играет критика технической цивилизации как антигуманной во всех ее проявлениях. На этой базе складывается специфическая версия будущего, которую М. Стэнли определяет как неопримитивистскую концепцию⁵¹. Речь идет о своеобразной «робинзонаде», обществе людей, слабо вовлеченных в общественные проблемы, о возрожденном духе патриархальщины. Он отмечает, что в прошлом эта концепция была представлена романтиками и такими философами, как Руссо и Ницше. В XX в. одним из главных ее представителей был Хайдеггер. В развитие неопримитивистской концепции внесли лепту Г. Маркузе и Н. Браун⁵². Наиболее отчетливое и широко известное описание «страны изгоев» имеется в книгах Т. Розака⁵³. Неопримитивистская концепция основана на ожидании конца истории как истории политической. Золотой век, который должен наступить, по мнению сторонников этой идеи, интерпретируется в качестве деполитизированного будущего.

Сталкиваясь с ростом эскейпистских настроений, буржуазные социологи пытаются не только воссоздать облик изгоя, но и объяснить причины его «массового поведения». Они описывают проявления механизмов отчуждения, самоотчуждения и дезинтеграции личности в современном капиталистическом обществе. В частности, выявлен реальный факт сужения поля деятельности индивида, который, участвуя в общественной практике, не видит реальной связи своих усилий с объективными следствиями этой практики, с логикой исторического процесса.

Законы социального развития предстают перед ним не только как скрытые, действующие тайно и слепо, но и как враждебные, объективно иррациональные. Не будучи способным приноровиться к обстоятельствам, изгой вынужден постоянно беспокоиться о том, какие чувства собственной натуры, своего «я» следует развивать и демонстрировать, а какие подвергать репрессии. Личность начинает психологическую атаку на самое себя. Она сама разрушает интегрированность, целостность своего мира.

Детализируя представление о «технотронном рае», социологи-технократы все чаще убеждаются в том, что «обыденный человек» современного буржуазного мира не подготовлен к вхождению в этот рай ни психологически, ни как реальный агент складывающихся социальных связей. Буржуазных социологов этой ориентации особенно тревожит тот факт, что массы людей, представители «индустриальной цивилизации» не восприимчивы к логически обоснованным реальностям, т. е. к тем установкам, которые выступают в качестве «научно обоснованных» регуляторов общественной жизни в капиталистическом мире.
То, что кажется технократу вполне очевидным, имеющим несомненную привлекательность как эталон поведения, зачастую отвергается индивидом без всякого «разумного» повода путем молчаливого бойкота. Внешне большинство людей как будто разделяет прагматические установки технократов. Они вполне понимают, насколько важно массовое производство, автомобиль, холодильник. Однако, принимая ценности потребительского общества, люди одновременно не выражают сочувствия трезвой расчетливости, регламентации и порядку, полной «заангажированности», которую настоятельно рекомендует технократическая утопия.

Массы людей в буржуазном обществе выступают против «машинной цивилизации». По мнению западных социологов, они демонстрируют собственную неготовность к обитанию в раю, непонимание своей очевидной выгоды. Массовый энтузиазм по поводу технократических ценностей и идеалов, о котором пишут социологи-апологеты, оказывается на поверку весьма поверхностным. Он не учитывает реальности тех настроений, которые присущи изгоям.

Множество немотивированных поступков, демонстрирующих «невовлекаемость» людей в социальное прожектерство, технократы квалифицируют как выражение косности, как преходящее недоразумение. Между тем кризис технократической утопии все чаще порождает массовый Цессимизм, социальный индифферентизм.

Одно из наиболее существенных явлений в массовом непролетарском сознании буржуазного общества — рост «популистских» настроений. Так называемое популистское сознание, распространенность которого наблюдается ныне во многих европейских капиталистических странах, является своеобразным протестом против технического прогресса, против развития капиталистических производственных отношений. Постоянно рекламируемый буржуазной прессой образ будущего, который в любых его разновидностях оказывается не чем иным, как сверхиндустриальным капитализмом, вызывает отрицательное, а подчас и паническое отношение у самых различных слоев буржуазного общества.

Идея прагматического жизнеустройства с навязываемой рациональностью, якобы «целесообразным» контролем над личной жизнью человека, с диктатом «штурманов промышленности и финансов» порождает вспышки антииндустриальных настроений. Носитель «популистского сознания» — это человек, вырванный из привычных связей, мучительно переживающий разрушение патри« архального уклада, всевластие техники. Именно это состояние возрождает хорошо знакомый психологический комплекс, присущий «популизму» как идейному течению.

Пассивный протест изгоя против индустриализации в ее уродливых капиталистических формах, против конкуренции, являющейся законом буржуазной экономики, которая лишает людей стабильности существования, против наступления бездушной техники порождает тоску по «неусложненному», простому, патриархальному миру, где еще не утрачена интимность, не разорваны «здоровые» узы в отношениях между людьми.

«Популизм» как идеология изгоев создает культ «простого человека», обретающего себя в личностных связях вопреки тем связям, которые складываются в процессе общественного разделения труда и отражают сложность структуры современного буржуазного общества. Отсюда и скрытое влечение изгоев к психологии уравнительства, неприятие всех форм структурно-иерархического расслоения. Эти настроения приводят не только к возрождению мелкобуржуазных теорий социализма, но и к отрицанию любых форм «выделения» из общей массы, любой дифференциации духовных интересов. На этой основе возникает антиинтеллектуализм как существенная черта современной западной культуры.

Стремление уйти от рациональной, бездушной индустриальной системы, какой является буржуазное общество, порождает так называемые эскейпистские тенденции (квиетистское сознание). Культ чувственности, первородных побуждений на основе отвержения буржуазной цивилизации составлял, например, характерную черту движения хиппи. Возвращение к природе приняло у хиппи форму создания совместных поселений в сельских местностях, на окраинах некоторых городов и на территориях индейских резерваций. В среде хиппи получили широкое распространение мистические учения азиатских культур — буддизм, даосизм, ламаизм, конфуцианство. По мнению хиппи, желанной гармонии, «освобождения» от чар техники можно достигнуть не на путях прогресса, а уже сегодня погружением в блаженное состояние на любом бульваре урбанизированного центра.

Разумеется, возрастание эскейпистских настроений в капиталистическом обществе обусловлено рядом психологических причин. Так, английский социолог Р. Миллз в исследовании «Молодые аутсайдеры»⁵⁴ показывает, что у большинства молодых людей, примкнувших к хиппи, еще до того, как они стали изгоями, было ощущение «посторонних», вызванное разочарованием в собственных способностях, провалом на экзаменах, несчастливо сложившейся жизнью в родительской семье или иными психическими травмами. Процесс превращения в хиппи начинался обычно, по мнению Миллза, с пережитого разочарования. Молодые люди чувствовали себя непригодными к успешному выполнению социальной роли, предлагаемой обществом, но и не были еще вполне внутренне готовы стать изгоями⁵⁵.

Однако причина аполитичности некоторых слоев населения в капиталистических странах кроется не в личной неустроенности. Ее следует искать в глубинных процессах развития буржуазного общества. Иррациональность многих социальных явлений в условиях капитализма, их враждебность устремлениям, интересам людей труда, антигуманный характер устоев жизни буржуазного общества определяют направленность массово-психологических процессов.

В буржуазной социологии стало модным писать об инертности масс, об их негативном отношении к политической жизни. Но с точки зрения марксистского анализа отказ от активного участия в общественной практике — это своеобразная форма социального протеста. Она требует конкретного истолкования. В этом отношении характерен следующий пример. В конце 1967 г. французский социолог П. Фужейрольяс обнаружил в своей стране характерные признаки «деполитизации» («безмолвствования народа» по отношению к политической проблематике, предлагаемой средствами массовой коммуникации). По данным его опроса, большинство населения Франции вообще не интересуется политикой, безразлично к общественной жизни. Не прошло и нескольких месяцев, как реальные события, массовые выступления молодежи и рабочих показали, чем была на самом деле «аполитичность» французов.

«Пассивность», «безмолвствование народа» оказались на деле призрачными, за ними скрывалась растущая готовность к классовым боям. И дело, конечно, не в том, что социолога подвела процедура опроса; данные были точными. Просто народные массы могла всерьез заинтересовать и интересовала совсем не та политика, которую предлагала им пропаганда. Именно непринятие этой пропаганды, эскейпизм были в действительности первым симптомом нового роста реалистических политических интересов масс, предвестником социальных конфликтов.
Отключенность от реальной общественной деятельности, характерная для практики современных буржуазных государств, порождает ощущение бессилия у некоторых групп населения и приводит к социальной апатии. Вместе с тем слабый интерес к «новостям», отсутствие доверия к «пропаганде», которую буржуазные средства информации стремятся внедрить в сознание масс, еще не свидетельствуют о равнодушии тех или иных общественных слоев к социально-политическим проблемам. Они свидетельствуют лишь о недоверии к тому толкованию этих проблем, которое навязывается массам и по сути своей глубоко чуждо им.
Анализируя различные типы сознания, присущие политически инертным слоям капиталистического общества, философы-марксисты указывали на необоснованность буржуазных представлений, будто современный человек на Западе стал изгоем, потребителем и навсегда утратил революционные идеалы. Сегодня история еще раз подтверждает слова В. И. Ленина о том, что «марксист первый провидит наступление революционной эпохи и начинает будить народ и звонить в колокол еще тогда, когда филистеры спят рабским сном верноподданных»⁵⁶.

---

⁴¹Steinbuch К. Hoffnung auf eine liberale Zukunft. — «Die politische Meinung», 1978, N 176.
⁴²Kolnai A. Dignity. — «Philosophy» (L.), 1976, vol. 51, N 197.
⁴³Lewis R. The New Service Society (L.), 1973; Oakeshot Af. On Human Conduct. Oxford, Ш75.
⁴⁴Karby J. Consumer Behaviour. Conceptual foundations. N. Y., 1975.
⁴⁵См. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 296.
⁴⁶Bell D. The Cultural Contradictions of Capitalism, p.
⁴⁷См. Замошкин Ю. А. Мельвиль А. Ю. Между неолиберализмом и неоконсерватизмом. — «Вопросы философии», 1976, № 11.
⁴⁸«The Public Interest», Fall 1975, N41, p. 36.
⁴⁹Замошкин Ю. A. Мельвиль А. Ю. Между неолиберализмом и неоконсерватизмом. — «Вопросы философии», 1976, № 11, с. 102.
⁵⁰Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 301.
⁵¹Stanley M. The Post Political Futures. — «Humanist» (Buffalo), 1973, vol. 33, N 6.
⁵²Там же.
⁵³Roszak Т. The Making Counter Culture. N. Y.f 1972.
⁵⁴Mills R. Young Outsiders. A S'tudy of Alternative Communities. L., 1973.
⁵⁵Там же
⁵⁶Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 14, с. 159.

<< Назад   Вперёд>>