Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика

4 апреля 1866 г. прозвучал выстрел Дмитрия Каракозова. Это был первый террористический акт, направленный против царя. Последовало усиление реакции, была создана Следственная комиссия во главе с М.Н.Муравьевым («вешателем»). Начались аресты. Широкая российская общественность встретила покушение на царя с негодованием, смешанным с радостью, - государь остался невредим. По воспоминанию современника, в Москве многолюдная толпа заполнила Моховую, Охотный ряд, Красную площадь. В храмах совершались молебствия. Вечером этого же дня в Большом театре шла опера Глинки «Жизнь за царя», зрители под возгласы «Ура!» заставляли артистов исполнять гимн. Когда же Сусанин пропел свой громовой ответ:

«Страха не страшусь,
Смерти не боюсь,
Лягу за царя, за Русь»,

общему восторгу не было границ: «Крики браво! и Ура! не умолкали в течение многих минут»¹.

Думается, что исследователь консерватизма в России должен всегда иметь в виду этот исторический фон глубоко монархической страны, на котором развивалась идейная жизнь государственных деятелей, давали свои оценки публицисты, в целом определялся курс правительственной политики.

Свою точку зрения на выстрел Дмитрия Каракозова высказал М.Н.Катков, пытавшийся определить «корень зла», связав его с Польским восстанием 1863 г. «Московские ведомости» прямо ставили вопрос: «Где был истинный корень мятежа? В Париже, Варшаве, Вильне? Нет, в Петербурге... Зло в польском патриотизме в России»². Консервативная «Весть» считала, что виноваты не только поляки, - «не найдем ли где зла чисто русского происхождения»³. Так или иначе, но жесткая позиция Каткова, его «крайности», навлекшие на него в свое время высочайшее недовольство, по словам В.А.Твардовской, «теперь, на новом этапе усиления реакции и ее борьбы с освободительным движением, уже не казались в "верхах" опасными, они были как раз к месту»⁴.

Так в момент обострения ситуации происходила консолидация консервативных сил, во имя укрепления самодержавного деспотизма забывались частные разногласия. К этому во многом консервативно настроенных людей толкала боязнь связи покушения на императора с народным движением. Своими опасениями поделился 19 апреля 1866 г. с И.С.Аксаковым Ф.И.Тютчев. Он признавался, что испытывает чувство «какого-то испуга при виде нашей собственной действительности... Вдруг словно гора зашевелится и пойдет... Эта гора - народ Русский... И куда тогда деваются все наши теории и соображения?». Поэтому, по мнению Тютчева, задача заключается в том, чтобы народ обрек себя «на умышленную неподвижность», а будущее развитие должно происходить по «единственно возможной конституции - чем народнее самодержавие, тем самодержавнее народ»⁵.

Наступающая реакция, усиление консервативных сил сразу были замечены современниками. «С 4 апреля, - писал Д.А.Милютин, - берет верх партия quasi-консерваторов или, вернее сказать, ретроградов. Представителем ее на первом плане был граф Петр Шувалов; к нему примкнули все те личности, которые и прежде не сочувствовали либеральным реформам. Партия эта задумала воспользоваться преступным выстрелом Каракозова, чтобы внушить государю недоверие ко всему, что было сделано на славу его царствования, и под видом укрепления расшатанной будто бы самодержавной власти восстановить господство высшего сословия над массой»⁶.

С весны 1866 г. правительство начало действовать решительно. Либерально настроенный министр народного просвещения А.В.Головнин заменяется реакционером графом Д.А.Толстым. Огромное влияние на императора приобретает властолюбивый шеф жандармов П.А.Шувалов.

Прав был Ф.И.Тютчев:

«Над Россией распростертой
Встал внезапною грозой
Петр по прозвищу четвертый,
Аракчеев же второй»⁷.

Влияние Шувалова быстро сказалось. 26 апреля 1866 г. под председательством императора обсуждалась Записка нового жандармского начальника. Документ носил программный характер и свидетельствовал о широких консервативных планах, долженствующих стать основой внутренней политики царизма после выстрела Каракозова. Записка констатировала, что в российское общество проникли «вредные элементы», проповедующие «крайний социализм» и считающие «Бога, Государя и весь существующий порядок за предрассудки». Это вызвало в России крик недовольства. «Нет власти, власть потрясена». Социалисты направили свою борьбу против дворянства. Поэтому Шувалов (вслед за Катковым) призвал энергично поддерживать и восстанавливать дворянство и землевладение, так как «без этих элементов консервативных и здоровых не может существовать правильно сорганизованное общество»⁸. Для выполнения этой задачи необходимо преобразовать полицию, усилить цензуру, изменить политику народного просвещения.

Записка Шувалова легла в основу рескрипта царя от 13 мая 1866 г. на имя председателя Комитета министров князя П.П.Гагарина. Император повелевал обратить внимание на воспитание юношества, направляя его в духе религиозных истин, уважения к правам собственности и соблюдения «коренных начал общественного порядка». Правительственным начальникам вменялось в обязанность не допускать «вражды против дворянства» и опираться в своей деятельности на здоровые охранительные и добронадежные силы, «которыми Россия всегда была обильна и доселе, благодаря Бога, преизобилует»⁹.

В свете этой охранительной деятельности личность министра народного просвещения играла особую роль в духовной жизни России. Современники хорошо запомнили деяния этого человека. Яркую характеристику графу Д.А.Толстому дал Б.Н.Чичерин: «Он был создан для того, чтобы служить орудием реакции: человек не глупый, с твердым характером, но бюрократ до мозга костей, узкий и упорный, не видавший ничего, кроме петербургских сфер, ненавидящий всякое общественное движение... лживый, алчный, злой, мстительный, коварный, готовый на все для достижения личных целей...». Еще во времена николаевского царствования граф Толстой убеждал Грановского, что «надобно в историю вносить консервативные начала». На это Грановский ответил: «Как это в историю вносить консервативные начала? Если они есть, то их нечего вносить, а если их нет, то как же искажать историю?»¹⁰.

Отметим, что «консервативные начала», о которых говорил граф Толстой, по-разному воспринимались, а подчас даже отрицались самими консерваторами. Газета «Весть» после выстрела Каракозова усиленно подчеркивала, что реформы расшатали, разорили, развратили Россию¹¹. Условия русской жизни, система воспитания народа с ее учебными заведениями привели к тому, что стало «возможно из молодого поколения сделать такой позорный, бездушный материал, которым располагали и располагают польские революционные эмиссары»¹².

«Московские ведомости» (с которыми часто полемизировала «Весть») в середине 60-х годов к преобразованиям относилась более или менее лояльно. Катков, например, энергично поддерживал судебную реформу: «Суд есть сила независимая и состоятельная», - заявлял он¹³. Больше того, редактор газеты считал, что законная власть сильна «силой своего народа» и ей «нет повода бояться никакой свободы»¹⁴. По мнению Каткова, поместное дворянство должно стать опорой правительства, отвечать интересам государства. Правда, олигархические устремления русского дворянства никогда не находили поддержку у знаменитого публициста, что вызывало недовольство газеты «Весть». «Следовало бы, - писалось там, - радоваться единению дворянства; следовало бы радоваться, что торжественно провозглашенные нашим Государем воззрения проникают постепенно в действительность. Ничуть не бывало! Вызываются тени "верховников", говорится о "революции регрессивной"»¹⁵.

Этим спором дело не ограничилось. В ответ на заявление «Московских ведомостей», что земское дело «оказалось несостоятельным», «Весть» высказала свое понимание проблемы: «Несостоятельно не земское дело; напротив, будущность его несомненна. Несостоятельны теперешние губернские и уездные собрания». «Весть» считала, что когда самоуправление начинает автоматизироваться, а правительство впервые выпускает «из своих рук часть власти и передает ее обществу», в этих условиях следует призывать к действию «лишь элементы наиболее охранительные», а когда дело стабилизируется, «могут быть призываемы и элементы более подвижные»¹⁶.

Идея же «Московских ведомостей», что либерализм расшатывает устои государства и, в конечном итоге, ведет к социальным потрясениям, всякий раз вызывала протест газеты В.Д.Скарятина, в которой, напротив, утверждалось, что в России не может быть революции: «Пора нам отличать либерализм от революции, свободу от равенства, право от насилия, власть от произвола»¹⁷.

Так в консервативной публицистике происходила полемика по вопросу последствий российских реформ. Спорили и о роли дворянства, и о направлении земской деятельности, и об отношении к либерализму и о многом другом. Но все эти несогласия носили все же частный характер и не затрагивали основы, сущности самодержавного правления. В конечном итоге оппоненты были заинтересованы в одном и том же - укрепить императорскую власть.

Да, конечно, Катков был последовательным идеологом российского самодержавия. И все же передовицы «Московских ведомостей» иногда слишком усиленно нападали на бюрократические тенденции российской администрации, что и было замечено в правительственных кругах. Об этом 1 октября 1866 г. Шувалов известил Каткова. Шеф жандармов писал, что «Государь недоволен некоторыми статьями газеты, которые отличаются "враждебным направлением" против администрации», что бросает тень и на самого императора; следует учитывать, что реформы вызваны жизнью не для того, «чтобы уничтожить правительственное начало, администрацию, во главе которой сам Государь и от которой себя отделить Его Величество не желает и не может»¹⁸.

По-видимому, голос Шувалова был услышан. «Московские ведомости», казалось, перестали бросаться в крайности, бдительно охраняя царский авторитет, хотя, в общем-то, во внутренней политике страны не было стабильности. Общественная и государственная жизнь отличались своими перманентными колебаниями,что и отметил 29 декабря 1867 г. в своем дневнике А.В.Никитенко: «Россия - странное государство: это страна всевозможных экспериментов - общественных, политических и даже нравственных, а между тем ничто не укореняется в ней надолго... судьба ее вечно колебаться и бессознательно переходить от одной формы жизни к другой»¹⁹.

Развитие консервативных идей в России не было изолированным явлением, а было во многом связано с политическими событиями в Западной Европе. Это особенно сказалось на рубеже 60-70-х годов прошлого века, когда усиление деятельности Интернационала, провозглашение республики во Франции, победа Парижской Коммуны насторожило либеральную общественность и вызвало глубокую тревогу в лагере консерваторов. Им было о чем задуматься: как бы зарубежные социальные преобразования не перекинулись в Россию, как бы отечественные социалисты не стали подражать своим западным коллегам. Тем более, что в Петербурге 1 июля 1871 г. начался открытый судебный процесс над нечаевцами. Публиковавшийся стенографический отчет раскрыл революционные намерения подсудимых. Сразу возник вопрос: не были ли русские социалисты агентами Интернационала, «нет ли тут связи с Парижской Коммуной?»²⁰

Действительно, Парижская Коммуна оставила глубокий след в общественном сознании России. Революцию 18 марта 1871 г. оценивали и консерваторы, и либералы, и революционеры. Оценивали различно...

7 мая 1871 г. Ф.Тютчев писал И.Аксакову:

«Казалось, что к событиям таковым, как в Париже, всякий мыслящий человек не может отнестись двояко и что эта страшная поверка на деле известных учений не может убедить кого бы то ни было - оказывается далеко не то: я встречаю здесь людей серьезных - ученых - и даже нравственных, которые нисколько не скрывают своего горячего сочувствия к Парижской Коммуне и видят в ее действиях занимающуюся зарю всемирного возрождения». И вот что больше всего тревожило Тютчева -«повсеместное отрицание Власти»²¹, что открывает возможности «для личного произвола». Парижская Коммуна, следовательно, по мнению корреспондента, и явилась примером такого произвола, могущего повлиять на развитие общественной жизни в России.

Естественно, такие события в западноевропейской жизни сказались на российском правительственном курсе. А.В.Никитенко 9 февраля 1871 г. свидетельствовал в своем дневнике: «Реакция принимает, по-видимому, систематический характер»: реформы учебных заведений направлены на то, чтобы неимущие сословия не могли получить высшее образование; правители «подкапываются под самостоятельность новых судов»; придумывают «стеснительные меры» против печати²². Автор дневника называл и конкретного вдохновителя этой политики - того же графа Шувалова, который «систематически образовывал дело реакции», подчинив себе главных административных лиц²³.

А.Никитенко не ошибался - так оно и было. 21 декабря 1873 г. под председательством императора происходило совещание Совета министров - обсуждали меры по усилению надзора над народными школами. Граф Шувалов в своем докладе нарисовал мрачную картину «растления народа злоумышленниками-пропагандистами» и предложил обратиться к русскому дворянству: возложить на него наблюдение за школами, чем непосредственно и должны были заняться предводители губернских и уездных собраний. Прочитан был и проект высочайшего рескрипта на имя министра народного просвещения. Граф Д.А.Толстой, граф К.И.Пален и П.А.Валуев поддержали это начинание. Великий князь Константин Николаевич, граф С.Г.Строганов, А.М.Горчаков, князь С.Н.Урусов, Н.П.Игнатьев высказались против намерений дворянской партии. Тогда Александр II обратился к наследнику: «А ты сочувствуешь ли предлагаемой мере?». С некоторым смущением Александр Александрович ответил: «Нет, не сочувствую». Тогда прозвучали грозные слова царя: «А я одобряю предложенную меру и считаю ее необходимой. Я делаю это не сколько для себя, сколько для тебя и твоего сына, для будущего вашего спокойствия и безопасности».

Так консервативная идея победила, император склонился на сторону тех, кто во главу политики ставил репрессивные меры. Рассказав в своем дневнике об этом эпизоде, Д.А.Милютин так выразил свое настроение: «Если все сказанное против предложенной меры не могло повлиять на высочайшую волю, если после разумного и энергичного протеста председателя Государственного совета и заявления наследника все-таки взяла верх всесильная шуваловская шайка, то можно ли после этого бороться с нею такому одиночному противнику, каков я теперь в среде враждебного мне состава правительственных властей»²⁴.

Да, самодержавный натиск был достаточно сильным, консервативные деяния правительства все глубже проникали в общественную жизнь России и вызывали там недовольство. Реакционное давление испытывали и прогрессивные министры, и либерально настроенные интеллигенты и, разумеется, представители революционного подполья. Об этом красноречиво свидетельствуют документы. Вновь обратимся к дневнику Никитенко - к записи от 3 ноября 1874 г.

«Главное зло состоит в том, что теперь ничему не верят и менее всех правительству, которое усиливается отнять у нас то, что им же самим дано. Мы вступали на новый путь, а нас толкают назад. И весь этот новый путь не был какою-нибудь прихотью или мог быть и не быть. На него устремились в силу вопиющей необходимости. Освобождение крестьян, новые суды, земства, гласность и хоть некоторая свобода печати - разве это прихоть общества, а не такая потребность, не удовлетворив которой нет возможности России существовать? Все недовольны, все страдают...»²⁵.

Разумеется, усиление русского консерватизма заметил и П.Л.Лавров, выступивший в зарубежной газете «Вперед!» со статьей «Русские либералы и консерваторы». Скажем прямо - идеолог революционного народничества явно недооценил силу и значение русского консерватизма. По его мнению, «торжество русского консерватизма крайне эфемерно». Он, якобы, только внешне производит впечатление господства в государственной жизни, в действительности же консерватизм «лишен всякой внутренней возможности установить это господство». И вот почему: «Ни одного талантливого государственного человека; ни одного надежного помощника для правительства; ни одного даровитого защитника. Все сохранившее силу умственного развития и достоинства человеческого характера - в оппозиции»²⁶. Думается, что это был во многом пропагандистский прием - выдавать желаемое за действительное.

Стремление принизить силу консерватизма в России, представить его явлением поверхностным, а иногда и сатирически нарисовать образы консерваторов имело достаточно устойчивую тенденцию в публицистике. Как тут не вспомнить М.Е.Салтыкова-Щедрина, который в середине 1870 г. на страницах «Отечественных записок» давал такую характеристику правительственным чиновникам: «Вообще чиновничья мудрость измеряется ныне не годами, а плотностью и даже, так сказать, враждебностью консервативных убеждений, сопровождаемых готовностью, по первому трубному звуку, устремляться куда глаза глядят»²⁷.

Нет, разумеется, историк обязан более серьезно относиться к консерватизму и его значению в общественной и государственной жизни страны. Это было глубокое идейное течение, определявшее направление и духовных интересов, и правительственного курса империи. Течение имело и своих крупных идеологов...

---

¹ Любимов Н.А. М.Н.Катков и его историческая заслуга. По документам и личным воспоминаниям. СПб., 1889. С. 333-334.
² Московские ведомости. 1866. № 75.
³ Весть. 1866. 25 апреля. № 31.
⁴ Твардовская В.А. Идеология пореформенного самодержавия (М.Н. Катков и его издания). М., 1978. С. 71. Можно полностью согласиться и с мнением В.Г.Чернухи, утверждавшей, что покушение 4 апреля в определенной мере упрочило позицию Каткова как знаменосца «антинигилизма», человека, который мог бы «сплотить благонамеренные слои вокруг царизма». См.: Чернуха В.Г. Правительственная политика в отношении печати в 60-70-е годы XIX века. Л., 1989. С. 165.
⁵ Литературное наследство. Том 97. Кн. 1. Ф.И.Тютчев. М., 1988. С. 272.
⁶ Милютин Д.А. Дневник. 1873-1875. Т. 1. М., 1947. С. 37.
⁷ Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. Т. 2. Л., 1934. С. 205. Несколько иначе оценивал роль Шувалова князь Мещерский: «Графу Шувалову не удалось во время своей первенствующей во внутренней политике роли иметь то консервативное и сдерживающее влияние, на которое он имел право по своим способностям». Он не мог «понимать всю непереваримость и литературную путаницу, которые вселили в жизнь реформы». См.: Мещерский В.П. Указ. соч. С. 65-66.
⁸ Былое. 1907. № 1.С. 237.
⁹ Татищев С.С. Александр II. Его жизнь и царствование. Т. II. СПб., 1903. С. 3-10.
¹⁰ Чичерин Б.Н. Воспоминания. Московский университет. М., 1929. С. 192-194.
¹¹ Весть. 1866. 21 апреля. № 30.
¹² Весть. 1866. 11 апреля. № 17.
¹³ Московские ведомости. 1866. № 86.
¹⁴ Московские ведомости. 1866. № 167.
¹⁵ Весть. 1867. 9 января. № 4.
¹⁶ Весть. 1867. 27 января. № 12. В 1869 г. В полемику между «Вестью» и «Московскими ведомостями» намеревался ввязаться П.А. Валуев, который пытался привлечь к этому делу министра внутренних дел А.Е.Тимашева. См.: Щеголев П.Е. М.Н.Катков, П.А.Валуев и А.Е.Тимашев // Голос минувшего. 1914. № 4. С. 240-246.
¹⁷ Весть. 1867. 5 мая. № 51.
¹⁸ Чернуха В.Г. Указ. соч. С. 173.
¹⁹ Никитенко А.В. Дневник. Том 3. Л. 1956. С. 109.
²⁰ Подробнее о влиянии Первого Интернационала и Парижской Коммуны на Россию см.: Итенберг Б.С. Первый Интернационал и революционная Россия. М., 1964. Его же: Россия и Парижская Коммуна. М., 1971.
²¹ Литературное наследство. Т. 97. Кн. 1. С. 366.
²² Никитенко А.В. Указ. соч. С. 225.
²³ Там же. С. 249. Дневниковая запись от 15 августа 1872 г.
²⁴ Милютин Д.А. Указ. соч. С. 116.
²⁵ Никитенко А.В. Указ. соч. С. 324.
²⁶ Лавров П.Л. Избр. соч. Т. 4. М., 1935. С. 16-17.
²⁷ Щедрин Н.(М.Е.Салтыков) Благонамеренные речи // Собр. соч. Т.6. М., 1951. С.41.

<< Назад   Вперёд>>