Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика

Роль председателя Синода православной церкви К.П.Победоносцева, возглавлявшего консервативно-реакционное крыло в период царствования Александра III, при Николае II несколько уменьшилась¹, но продолжала оставаться все же заметной. Падение влияния Победоносцева произошло прежде всего потому, что, как человек умный, он не мог не видеть разницы общественного настроения в начале 80-х и в середине 90-х годов. В 1881 г. террористическая деятельность народовольцев не находила широкой поддержки в общественном мнении страны, большинство верило в реформаторские возможности самодержавия, только что продемонстрированные Александром II. В этих условиях Победоносцев в известной мере был прав, когда убеждал только что оказавшегося на престоле царя, что «победить не трудно, надо только ни в коем случае не идти по прежнему пути реформ». «Это будет гибель, - писал он царю через пять дней после смерти Александра II, - гибель для Вас и Ваша: это ясно для меня как день... Безумные злодеи, погубившие родителя Вашего, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя можно вырвать только борьбой с ними не на живот, а на смерть, железом и кровью. Хотя бы погибнуть в борьбе, лишь бы победить»².

Через пятнадцать лет обстановка была другой. Уже многие годы не рвались бомбы террористов, но куда активнее стала действовать либеральная общественность. Именно потому новому императору Николаю II тот же Победоносцев на просьбы земцев в январе 1895 г. составил ответ, в котором речь шла не о том, чтобы вести борьбу «не на живот, а на смерть, железом и кровью», а всего лишь прозвучало требование «оставить бессмысленные мечтания» (в подлиннике Победоносцевым было написано «бесполезные», что звучало еще мягче)³. Другой причиной некоторого падения влияния Победоносцева на Николая II был характер последнего. В отличие от своего отца, Николай II был слабовольным человеком и явно не симпатизировал людям с сильным характером, к которым, без сомнения, принадлежал Победоносцев. Именно потому он не желал сдаваться и активно продолжал проповедовать свои взгляды. В 1895 г. увидел свет первый выпуск «Московского сборника», который затем ежегодно издавался семь лет подряд.

В первой же статье «Церковь и государство» Победоносцев утверждал, что Европа и Россия идут разными историческими путями. В первой католицизм стал самостоятельной силой, независимой от государства, что и завело Европу в тупик. Православная же церковь, «как общество верующих, не отделяет и не может отделять себя от государства, как общества, соединенного в гражданский союз»⁴. Требуя тотального вмешательства церкви во все дела, председатель Святейшего Синода утверждал, что этого, к сожалению, в России нет, в результате чего в стране создалось ненормальное состояние, «которое должно привести или к действительному преобладанию церкви над преобладающим, по-видимому, государством, или к революции»⁵.

Резко критиковал Победоносцев и основополагающие идеи либерализма в широко известной статье «Великая ложь нашего времени», в частности идею, что «всякая власть исходит от народа и имеет основание в воле народной. Отсюда истекает теория парламентаризма, которая до сих пор вводит в заблуждение массу так называемой интеллигенции - и проникла, к несчастью в безумные русские головы»⁶. Обвиняя парламентарный строй во всех смертных грехах - тщеславной жажде власти, коррупции, заискивании перед толпой и даже «нахальном присвоении власти», предназначенной божественным провидением только для избранного божественным промыслом помазанника божьего, Победоносцев один из разделов этой статьи заканчивал словами: «Страшно и подумать, что возникло бы у нас, когда бы судьба послала нам роковой дар - всероссийского парламента. Да не будет так»⁷.

«Суд присяжных», «Печать», «Закон», «Народное просвещение», «Духовная жизнь», «Церковь», «Власть и начальство» - вот названия только некоторых статей, в которых с последовательно консервативнореакционных позиций Победоносцев критиковал современную ему действительность, подмечая некоторые негативные реалии в ней, но не предлагая ничего позитивного, кроме набивших оскомину требований «самодержавия, православия, народности». В этом смысле консервативная мысль в изложении Победоносцева не нашла дальнейшего развития и исчерпала самою себя. В этом тоже была одна из причин ослабления влияния К.П.Победоносцева.

Теоретиком иного характера был Л.А.Тихомиров, которому Победоносцев помог в 1889 г. вернуться в Россию, где со временем он стал одним из ведущих идеологов консервативно-реакционной мысли⁸. Он привнес в ее развитие немало новых идей, что в значительной мере определялось хорошим знанием противников - революционеров и либералов, их идеологии, организации и тактики. С известной долей истины он писал: «Я боюсь, что вижу и понимаю кое-что, что другие поймут еще не скоро, а может быть тогда, когда уже будет поздно»⁹. Именно поэтому он писал министру внутренних дел Дурново, что очень хотел бы заняться пропагандой «доказательства необходимости для России монархической власти», разработкой «положительной программы устроения самодержавной государственности»¹⁰

Лев Тихомиров внес значительную лепту в теорию русского консерватизма. В противовес К.П.Победоносцеву, Л.Тихомиров считал совершенно необходимым для укрепления самодержавия проведение определенных реформ, поскольку «консерватизм, который был бы прав как отрицание этого бесплодного революционного прогресса, - заслуживает не меньших упреков, когда ограничивается лишь одним отрицанием и не видит перед обществом положительной работы, движения вперед, то есть тоже прогресса, но только в эволюционном смысле. Жизнь действительная не знает революции, как творческого начала. Но она также не знает ни неподвижности, ни движения назад»¹¹. Однако эти мысли не привели Л.Тихомирова к либерализму, который, вообще-то говоря, исходил из тех же посылок. Наоборот, Л.Тихомиров не менее резко, чем К.Победоносцев, критиковал либералов, которые объявлялись им главными виновниками революционизирования русского общества. Проявляясь в формах «по наружности безобидных», либерализм, по мнению Л.Тихомирова, зачастую «не внушает опасений, не вызывает внутреннего противодействия правительства», а между тем влияние либералов «огромно для выработки революционеров» и «ничтожно, когда их нужно сдержать». Либералы и морально, и материально, и в своих органах печати оказывают революционерам самую непосредственную, а зачастую и решающую помощь. «Нет ни одного революционного течения,... которое не имело бы своих корней или отражений в легальной литературе». Именно либеральная печать сформировала такое общественное мнение, которое в деле В.И.Засулич «признало за революционерами право убивать»¹².

Как человек по натуре деятельный и к тому же хорошо знакомый с организацией революционного движения, Л.Тихомиров и мысли не допускал, что общественное движение, идеологические течения и общественная жизнь могут развиваться сами собой, без вмешательства извне сильной государственной власти. В этом отношении он предвосхитил политику и поведение тоталитарных режимов XX века, подмявших под себя все и вся от науки, культуры, искусства до сугубо личной жизни своих граждан. «Все, что мы ни возьмем, - утверждал Л.Тихомиров, - власть ли политическую, организацию экономическую, условия ли воспитания личности в семье и религиозных учреждениях, все это получает возможность благотворно действовать тогда только, когда складывается в стройную систему, пропитывающую общество от мелких его ячеек до центра. Как много нужно для существования, например, монархии, какой ряд традиций, вырабатывающихся от долгого совместного действия монарха и народа, какие привычки в разных классах народа, какие тонкие способы взаимного понимания народа и власти»¹³.

Хорошо понимая, что эти «традиции», «привычки» и «тонкие способы взаимного понимания» не только складываются стихийно, но с большим успехом могут быть созданы и сформированы путем вмешательства извне, Л.Тихомиров предложил целый набор средств для создания этой «стройной системы». Во-первых Л.Тихомиров совместно с К.Леонтьевым пришли к идее, что для противодействия враждебным самодержавию «партиям организованным» необходимо образовать тайное общество, нечто вроде масонской ложи или иезуитского ордена консерваторов, как шутил К.Леонтьев¹⁴. Такое неуловимое и неуязвимое для противников общество (к числу противников относили некоторых представителей высшей бюрократии) не должно было иметь связи с правительством, ибо это могло дискредитировать общество и «связать» его самостоятельность и независимость. Опытный конспиратор, Л.Тихомиров предлагал создать это общество под невинной вывеской какого-нибудь научного или благотворительного кружка. Намечены были и будущие члены общества - В.А.Грингмут, Ю.Н.Говоруха-Отрок, Е.Н.Погожев, И.В.Попов, А.А.Александров и другие сотрудники «Русского обозрения» и «Московских ведомостей». Большинство из них позже, уже в ходе революции 1905-1907 гг., объединилось в различных черносотенных организациях.

Но, естественно, такая тайная организация не могла быть многочисленной и для влияния на широкие слои общества Л.Тихомиров предлагал осуществить иные меры. Во-первых, создать нечто вроде будущего «Союза писателей» - «корпорацию людей пера», как предлагал назвать ее Л.Тихомиров. Корпорация должна была иметь свои съезды, свои органы управления и даже собственные судебные органы, подчиняться правительству и состоять из людей «твердой веры в некоторые бесспорные начала нравственности и общественного блага»¹⁵. Цель этой корпорации была определена очень расплывчато, что давало ее «руководящим деятелям» широкую возможность для любого произвола: «служить не партиям и направлениям, а Государю и Отечеству, всей стране, всей нации». Идея Л.Тихомирова была активно подхвачена всей консервативной печатью - «Гражданином», «Московскими ведомостями», «Русским вестником», но встретила решительное возражение со стороны либеральной прессы.

Сразу же поняв, куда клонят «охранители», К.К.Арсеньев писал: «Итак, подчинение печати полновластному хозяину; сохранение только тех ее органов, руководителям и участникам которых удается получить удостоверение в честности - т.е. благонадежности стремлений, организация "сословия" журналистов не самоуправляющегося, а управляемого; обращение писателей в уполномоченных власти; вытекающая отсюда обязанность содействовать правительству - вот к чему сводятся пожелания небольшой группы, которая в случае их исполнения монополизировала бы в своих руках всю периодическую прессу»¹⁶. Когда Козьма Прутков предлагал свой «Проект о введении единомыслия в России», он и не предполагал, что вскоре органы печати будут не в шутку, а всерьез обсуждать вопрос о его осуществлении. Но время для этого еще не наступило и самодержавие не реализовало предложения Льва Тихомирова, хотя они, как показало будущее, вполне могли быть осуществлены.

Другим, правда не столь новым, вкладом в консервативную мысль было предложение Л.Тихомирова регламентировать всю систему образования в России от церковно-приходских школ до университетов, поставить образование под жесткую опеку церкви и государства, которые должны были контролировать и утверждать программы и состав преподавателей. Только так, считал Л.Тихомиров, путем долгого воспитания и «дрессировки», можно избавиться от безбожной и антигосударственной российской интеллигенции - главного врага (совместно с «инородцами») «истинно русского государственного строя» - самодержавия. «Живое нравственное чувство составляет, таким образом, основу для успеха действий государства. Но государство само по себе не имеет способов порождать это необходимое ему чувство. Государство может принимать меры к тому, чтобы нравственное чувство не подрывалось распространением безнравственных учений, или деморализующим зрелищем торжествующего порока и т.п. Твердым настоянием на исполнении предписанных норм жизни и систематическим каранием преступления, государство может "дрессировать" граждан, ввести у них соблюдение правды в привычку»¹⁷. Разумеется, что дело для Л.Тихомирова было не в «соблюдении правды», а именно в «дрессировке» граждан, создании из них законопослушных и верных сторонников самодержавного строя.

Многочисленные статьи Л.Тихомирова неоднократно собирались в тематические сборники и публиковались большими тиражами. Бывший бомбист был замечен на самых верхах российского общества и «высочайшею пожалован улыбкой» (точнее - слезами умиления). Один из видных консервативно-реакционных деятелей, генерал А.А.Киреев писал: «Ее (одну из статей Л.Тихомирова - ред.) прочел государь и очень умилился, у него навернулись слезы»¹⁸. Однако более дальновидный, чем Николай II, Тихомиров был менее удовлетворен своей деятельностью и трудами своих соратников. «Остатки прошлого, либерально-революционного, пережили 13 лет тихо и без успехов, но в строжайшей замкнутости и дисциплине сохранили все позиции, сохранили даже людей, формы, знамена, около которых завтра же могут сплотиться целые армии»¹⁹. В отличие от К.П.Победоносцева с его примитивной верой в безоглядный консерватизм и его победу, более тонкий, ищущий Л.Тихомиров был и большим пессимистом.

Совсем иначе проводил консервативно-реакционные идеи редактор «Гражданина» князь В.П.Мещерский. В сонме реакционных теоретиков он занимал особое место в результате необычайной близости к Александру III и к Николаю II. Последний в своих письмах обращался к Мещерскому не иначе как «любезный друг» или «милый друг» и на «ты». Мещерский взял на себя роль царского советника, а с другой стороны, - критика или «подбадривателя» правительства и иных бюрократов. Летом 1902 г. он с разрешения царя совершает многонедельный вояж по 9 центральным приволжским губерниям. «Очень одобряю мысль, чтобы ты поехал по России в течение лета и чтобы непременно мне писал о виденном и слышанном»²⁰, - обратился царь к Мещерскому. Первоначально князь был доволен всем, что он увидел и ругал либеральную столичную прессу за нагнетание страстей. «Мне казалось, когда я уезжал, что я еду в какую-то страну, обреченную петербургской болтовней на скорую гибель от всех проснувшихся и ополчившихся на нее стихий разрушения, мне казалось, что я слышу вопли и крики негодующей ненависти, стоны гибнущих, рати междоусобной войны и море безутешных слез и неутешенных скорбей»²¹, - писал Мешерский в своем «Дневнике», публиковавшемся в «Гражданине»²². Особенно радовало князя настроение дворянства, которое, даже либеральничая, оставалось опорой старого порядка. Однако внимательнее приглядевшись, Мещерский увидел и другое: «...Стоит только поговорить с первым встречным крестьянином, безразлично какой местности, чтобы убедиться, насколько стремление к помещичьей земле стало нервным состоянием крестьянского сословия»²³.

Ознакомившись с положением и настроением крестьян, Мещерский опять-таки по просьбе царя подал ему подробную записку, в которой давал оценку крестьянской реформе 1861 г. и всей последующей политике правительства по крестьянскому вопросу за 30 лет. Исследовавший ее Ю.Б.Соловьев пришел к выводу, что в записке реформе 1861 г. «и в особенности всей последовавшей после нее политике за четверть века высказывалось решительное осуждение»²⁴. Действия правительства изображались сплошной цепью ошибок. Все это время правительство только и делало, что потворствовало крестьянству за счет помещиков, интересам которых был нанесен тяжкий урон. Чтобы избавиться от этой «тенденциозной политики», Мещерский считал необходимым для избежания «новой пугачевщины» наложить на крестьянство узду покрепче в виде «постоянной и строгой власти». В своей записке князь вновь и вновь развивал свою излюбленную идею - отдать крестьянство целиком на усмотрение земских начальников, действующих под наблюдением губернаторов. «Вся она (записка - Авт.) была проникнута реакционностью, позволявшей и в начале XX в. мечтать как о чем-то реальном о реставрации чуть ли не дореформенных порядков, по меньшей мере превозносить их как утраченный идеал. Лозунгом по-прежнему было - назад, к николаевскому царствованию... Новое - враждебно, внушал Мещерский царю. Новому нельзя уступать ни шагу. Наоборот, нужно теснить его, насколько хватает сил», - так заключал свой анализ записки Мещерского Ю.Б.Соловьев²⁵.

Однако никакими строгостями нельзя было сбить накал крестьянского недовольства, копившегося десятилетиями и росшего год от года. Взрыв был неизбежен и произошел весною-летом 1902 г. в Полтавской, Харьковской губерниях, на Кубани и в других южных регионах страны. Это была подлинная крестьянская война, для подавления которой пришлось прибегнуть к помощи десяти тысяч солдат. Вскоре по всему югу России прокатились рабочие забастовки, в которых участвовало более 300 тыс. человек. Мещерский, годами требовавший жесткой политики в отношении всех недовольных и инакомыслящих, быстро изменил свой курс, начал ругать чиновную бюрократию... за невнимание к нуждам народа. Среди тех, писал теперь он, кто взбунтовался, были такие, кто «и в известный час своей жизни имели повод и право быть недовольными своим положением и заявлять об этом, но получили грубый и бессердечный отказ». Вина за возмущение народа своим положением перекладывалась с политики самодержавия на плечи бюрократов, которые забыли, что они получили власть «не для притеснения подвластных, а для блага народа»²⁶.

Мещерский не на шутку был испуган начавшимися беспорядками и именно поэтому резко выступил против готовившейся дальневосточной авантюры, о чем открыто писал Николаю II. Царь ответил своему советчику раздраженным письмом, ибо, во-первых, как все слабовольные люди, был упрям и очень неохотно прислушивался к чужим возражениям, а во-вторых, как и Плеве, считал, что для «успокоения» страны нужна «маленькая победоносная война». «По меньшей мере смешно, - отвечал он Мещерскому в мае 1903 г., - если ты думаешь, что я буду исполнять все твои желания. У меня тоже есть свое мнение и своя воля - в этом ты скоро убедишься»²⁷. Чтобы подтвердить слова делом, он через пять дней после письма назначил Безобразова, главного алармиста при дворе, статс-секретарем.

Страх заставил Мещерского выступать в «Гражданине» за немедленную мобилизацию и объединение своей «армии благоразумных», которая, по его мнению, дезорганизована и плохо «борется со смутой». «Когда вам приносят газету, из всех уголков страны вы читаете известия о ее поражении и нигде о ее победах. Она даже не делает попыток к победе», - возмущался князь. Вместо того, чтобы сражаться с ожесточением за правое дело, «армия благоразумных, каждый из них, трусливо озираясь, шепчет слова испуга, как дряхлая беззубая старуха»²⁸.

Вообще в чем в чем, а в последовательности Мещерского упрекнуть никак было нельзя. Критическая ситуация, сложившаяся на рубеже XIX-XX веков, заставляла его метаться от одной крайней меры к другой. Многие годы он выступал за всемерное усиление роли губернаторов в своих губерниях, считая, что если царь именовал себя «хозяином земли русской», то губернатор должен быть «хозяином губернии». Чернил для проповеди этой цели он истратил немало, но когда убедился, что это не привело к «успокоению» в стране, качнулся в другую сторону. Теперь он стал проповедником «опоры на общественность» (разумеется - консервативную), стал требовать совместных действий с нею «хозяина губернии». «Одной личной энергии недостаточно для губернатора, - утверждал теперь князь, - без обладания тактом, выдержкой и равновесием губернатор, который под предлогом усиления власти является в губернии кричать: я вам покажу, я вам задам, - а на другие проявления власти, кроме поднятых кулаков, не способен, вреднее губернатора слабого»²⁹.

Мещерский был не столько теоретик консервативно-реакционной мысли, как К.Победоносцев и особенно Л.Тихомиров, сколько флюгером, поворачивающимся под действием ветра то в одну, то в другую сторону. Известно, как приветствовал он назначение В.К.Плеве министром внутренних дел и сколько пропел дифирамбов в его честь в первые дни правления жестокого министра. Но как только бомба Егора Сазонова разнесла в щепки карету Плеве, а самого его разорвала в клочья, Мещерский поспешил бросить на его могилу ком грязи. Плеве, по его мнению, «во всех видел заговорщиков против себя и вследствие этого говорил со всеми, как с заговорщиками, и всему своему образу действий придал характер большого заговора против множества разных заговорщиков»³⁰. Через три дня он выступил еще резче: «Я считаю долгом гражданина вслух поведать: я разуверился в этой консервативной политике, которая в эти два года три месяца велась»³¹ и объяснил, почему это произошло: Плеведе узурпировал самодержавную власть, «боролся не только против внутренних врагов, но и против нетерпеливых, увлекающихся, растерянных и даже просто не так думающих, как это угодно иному превосходительству» ³².

Не мудрено, что такой угоднический орган, как «Гражданин» мог существовать только на субсидии правительства, а В.П.Мещерский иметь какую-то силу и влияние только в меру своей близости к Николаю II, считавшему князя кладезем мудрости.

Куда более широкие социальные слои представлял другой теоретик консервативно-реакционной мысли, С.Ф.Шарапов. Он специализировался на критике экономической политики правительства и прежде всего министра финансов С.Ю.Витте, для чего имел некоторые основания, ибо активно вел и сельскохозяйственную, и промышленную деятельность (сам управлял своим имением и небольшой мастерской сельскохозяйственных орудий).

Подобно Д.Н.Шипову, С.Ф.Шарапов принадлежал к неославянофильскому течению и открыто об этом писал. Издавая в 1899 г. за границей записку «Самодержавие и самоуправление» (Шарапов не был уверен, что цензура пропустит ее внутри страны), он вслед за Шиповым утверждал, что самодержавие обладает «строгой закономерностью режима, основание которого есть не юридическая формула, а высшее, в правовые нормы столь трудно укладывающееся нравственное начало»³³. Но если Д.Н.Шипов, как либеральный консерватор, считал, что самодержавная власть должна считаться с «мнением народным», которое вырабатывает сам народ и доводит его до царской власти через им самим выбранных представителей губернских земств, то С.Ф.Шарапов исходил из иных посылок. Он резко критиковал современную бюрократию за то, что она вклинилась между народом и самодержавием и тем, по сути, лишила его власти, что «привело мало-помалу к почти полной узурпации бюрократическим механизмом власти и идей самодержавия»³⁴.

Шарапов не считал возможным сохранить существующую земскую систему, во-первых, потому, что число земских губерний слишком велико, а, кроме того, земства введены не во всех регионах России. Он предлагал создать 12 «коренных русских областей» (куда включал, разумеется, и Украину, и Холмщину) и 6 «иногородних областей» (Польша, Финляндия, Прибалтика, Закавказье, Средняя Азия и Литовско-Белорусская). Во главе каждой из областей должен стоять назначаемый царем генерал-губернатор. Административное управление в области должно принадлежать областной думе, в состав которой войдут представители всех губерний области, причем их должен назначать генерал-губернатор, а не выбирать земские собрания. Председательствующий в областной думе (он же предводитель дворянства) должен утверждаться царем и иметь у него (как и генерал-губернатор) личный и непосредственный доклад. Венчал всю эту сложную структуру Государственный совет, пополненный по одному представителю от «инородческих областей» и двумя от «коренных русских» плюс еще двумя от московско-нижегородской области и двумя от среднечерноземной³⁵. Шарапов подробно расписывал требования, предъявляемые к редакторам журналов, цензорам, издателям. Эта строгая регламентация должна была, по мнению его, уничтожить произвол бюрократии, сохранить власть самодержцу в неприкосновенном виде и обеспечить правами местное самоуправление.

Цели своего предложения Шарапов не скрывал: «Надлежаще поставить дворянский вопрос». «Задача русского дворянства, - утверждал он, -как она вырисовывалась в истории - быть слоем лучших людей, нести на своих плечах руководство страною в служилом смысле и руководить земщиной... Государство не может обойтись без класса людей, коего нравственная основа и традиции - бескорыстное, лишенное всякого эгоистического отношения служение Царю и Земле. Удержание этой традиции за особым сословием, не сообщая никаких, кроме почетных прав, настолько же необходимо, как и охрана народной свободы»³⁶.

Заканчивал свой труд Шарапов такими словами: «... здесь ничего не принадлежит нам лично, ибо это лишь логический вывод из теоретических положений славянофильской школы, посильно сверенный с условиями русской действительности»³⁷.

Разумеется, что очень большой объем власти оставлялся и непосредственно самодержцу. Он имел единоличное управление в делах церкви, международных, военных, «в деле литературы, науки и искусства, в судебных делах, просвещении, законодательстве, народном хозяйстве»³⁸.

Особенно остро и последовательно Шарапов критиковал экономическую политику правительства, считая ее не делом самодержца, а результатом злоумышленных действий бюрократии и прежде всего С.Ю.Витте, утверждая, что «за гения приняли самого обыкновенного шарлатана, невежду и проходимца и целых одиннадцать лет позволяли ему бесконтрольно и безотчетно позорить и ломать Россию, как ему вздумается»³⁹. В экономической политике России Шарапову не нравилось все и прежде всего постоянное привлечение иностранных капиталов. Но иностранным капиталам нужно было давать работу - и вот «вздувалась искусственно промышленность, "выдавались" многомиллионные казенные заказы, на строительство огромной сети новых дорог, совершенно уже не рассуждая, каких, откуда и куда, лишь бы строить и строить»⁴⁰.

Между тем, по твердому убеждению Шарапова, главную ставку в развитии экономики следовало сделать не на промышленность, а на сельское хозяйство, в котором занято как минимум 80% всего населения России. Введение С.Ю.Витте золотой валюты лишило, по сути дела, землевладельцев оборотного капитала, т.к. при бумажных деньгах всегда, когда это крайне необходимо, можно было прибегнуть к эмиссии, а когда кредит возвратится, изъять «бумажки» из обращения.

По мнению Шарапова, Витте разорил крестьян и второй раз, когда способствовал созданию крупной текстильной промышленности, так как, чтобы сделать «серьезный рывок и дать настоящий расцвет нашей мануфактурной промышленности, нужно было совершенно уничтожить наше домашнее ремесленное прядение и ткачество и заставить русский народ бросить льняные и шерстяные домодельные ткани и начать одеваться в хлопок»⁴¹. С таких же сугубо реакционных позиций решались и другие вопросы народного хозяйства. Не говоря ни слова о введении прямого подоходного налога, который неизбежно затронул бы и промышленных, и земельных богатеев, Шарапов утверждал, что существующая в России система косвенных налогов «построена у нас на самом простом и практически верном принципе: облагать такие предметы, отказаться от потребления коих невозможно, и обложить так, чтобы в каждую минуту извлечь все, что только можно»⁴². Весьма «оригинальным» было и предложение заштопать прорехи в государственном бюджете: для этого надо было, по мнению С.Ф.Шарапова,.. изменить табачный налог. «Если бы правительство решило ввести табачную монополию, этот наиболее верный и справедливый налог мог бы удвоиться»⁴³.

Мы проанализировали взгляды четырех консервативно-реакционных теоретиков, имевших наибольшее влияние на развитие консервативной мысли в России. Кое-кто высказывал оригинальные мысли, но большинство из них было обращено в прошлое. Только Л.А.Тихомиров предложил несколько идей, которые имели будущее и, действительно, в иных условиях смогли бы быть претворены в жизнь и в некоторых странах Западной Европы, и в постреволюционной России.

---

¹ Рабкина Н.А. Константин Петрович Победоносцев // Вопр. истории. 1995 № 2. С. 58-75.
² Переписка Александра III с К.П.Победоносцевым. Т. I. С. 315. Письмо от 6 марта 1881 г.
³ Белоконский И.П. Земство и конституция. М., 1910. С. 41.
⁴ Победоносцев К.П. Московский сборник. М., 1901. С. 2.
⁵ Там же. С. 23.
⁶ Там же. С. 38.
⁷ Там же. С. 54.
⁸ Костылев В.Н. Выбор Льва Тихомирова // Вопр. истории, 1992. № 6-7. С. 31; Его же: Автореф. канд. диссертации «Лев Тихомиров на службе царизма: из истории общественно-идеологической борьбы в России конца XIX - начала XX вв.» М., 1986.
⁹ Костылев В.Н. Выбор... С. 31.
¹⁰ Там же. С. 32.
¹¹ Тихомиров Л. Борьба века. М., 1896. С. 50. В 1993 г. статья эта была переиздана в журнале «Свободная мысль» № 9.
¹² Тихомиров Л. Начала и концы. С. 3-10; 30-34; 60-62; 115, 120-121; Его же: Славянофилы и западники в современных отголосках // Рус. обозрение. 1892, № 11. С. 910; Его же: Перед новым годом // Там же, 1895, № 1. С. 369-371. Его же: Конституционалисты в эпоху 1881 г. М., 1895.
¹³ Тихомиров Л. Борьба века. М., 1896. С. 34.
¹⁴ Костылев В.Н. Указ. соч. С. 37.
¹⁵ Тихомиров Л. Сословие журналистов // Рус. обозрение. 1894, № 4. С. 911-916; Его же: Еще об организации нашего сословия // Там же, № 12; Его же: Общественная роль печати // Там же, 1896. № 10. С. 880-899; Его же: Задачи публицистики // Там же. 1897. № 3. С. 461-468.
¹⁶ Арсеньев К.К. Законодательство о печати. СПб., 1903. С. 203, 218-219.
¹⁷ Тихомиров Л. Государственность и религия. М., 1906. С. 6.
¹⁸ Костылев В.Н. Указ. соч. С. 43.
¹⁹ Воспоминания Льва Тихомирова. М.-Л., 1927, С. 424- 425.
²⁰ Цит. по: Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в 1902-1907 гг. Л., 1981. С. 67.
²¹ Дневник 23 июля // Гражданин, 1902, 25 июля, № 56, С. 17.
²² Дневник 9 июля // Гражданин, 1902, 18 июля, № 54. С. 16.
²³ Дневник 28 июля // Гражданин, 1902. 1 августа, № 58, С. 16.
²⁴ Соловьев Ю.Б. Указ. соч. С. 69.
²⁵ Там же. С. 70.
²⁶ Дневник 12 августа // Гражданин, 1903, № 65. С. 23.
²⁷ Цит. по: Соловьев Ю.Б. Указ. соч. С. 91.
²⁸ Мещерский В.П. Мысли консерватора // Гражданин, 1904, 5 октября, № 80. С. 2.
²⁹ Дневник 4 января // Гражданин, 1904, 8 января, № 3. С. 15.
³⁰ Дневник 28 июля // Гражданин, 1904, 1 августа, № 61. С. 19.
³¹ Дневник 1 августа // Гражданин, 1904, 5 августа, № 62, С. 20.
³² Дневник 2 августа // Там же.
³³ Шарапов С.Ф. Самодержавие и самоуправление. 2 изд. М., 1903. С. 3.
³⁴ Там же. С. 19.
³⁵ Там же. С. 71.
³⁶ Там же. С. 62.
³⁷ Там же. С. 83.
³⁸ Там же. С. 16.
³⁹ Шарапов С.Ф. Государственная роспись и народное хозяйство. М, 1908. С. 34.
⁴⁰ Там же. С. 7.
⁴¹ Там же. С. 18. Подробнее эти сюжеты см. в кандидатской диссертации М.Ю.Конягина «С.Ф.Шарапов: критика правительственного курса и программа преобразований. Конец XIX - начало XX в.». М., 1995.
⁴² Там же. С. 26.
⁴³ Там же. С. 25.

<< Назад   Вперёд>>